Лен Дейтон - Берлинские похороны

— Но не Дорф, — сказал я, и уж тем более не Эдмонд Дорф. Я не чувствую себя Эдмондом Дорфом.

— Если можно, без зауми, — сказала Джин. — Кем ты себя чувствуешь?

Как вам нравится это «кем»? В наше время секретарша, которая умеет задавать такие вопросы, стоит немалых денег.

— Что? — переспросил я.

— Человеком с какой фамилией и именем ты себя чувствуешь? — очень медленно и терпеливо произнесла Джин. Это был сигнал опасности.

— Флинт Маккрей, — сказал я.

— Не дурачься, — сказала Джин, взяла досье Семицы и направилась к двери.

— Я не собираюсь быть ужасным Эдмондом Дорфом, — сказал я чуть громче.

— Не надо кричать, — сказала Джин. — Боюсь, что проездные документы и билеты уже заказаны. В Берлин уже сообщили, чтобы встречали Эдмонда Дорфа. Если хочешь изменить, то меняй сам, иначе я прекращаю заниматься делом Семицы.

Джин была моим секретарем, и выполнять мои указания входило в ее обязанности.

— Хорошо, — сказал я.

— Позвольте мне первой поздравить вас с мудрым решением, мистер Дорф, — сказала она и быстро вышла из комнаты.

Доулиш был моим шефом. Пятидесятилетний стройный аккуратный мужчина, похожий на породистого боа-констриктора. С неторопливой английской грацией он пересек кабинет от своего стола к окну и принялся разглядывать трущобы Шарлотт-стрит.

— Сначала они думали, что это несерьезно, — сказал он, обращаясь к окну.

— Угу, — отозвался я; мне не хотелось выглядеть чересчур заинтересованным.

— Они думали, что я шучу, даже жена не верила, что я доведу дело до конца. — Он отвернулся от окна и обратил на меня свой саркастический взор. — Но теперь я сделал это и изводить их не собираюсь.

— А они именно на этом и настаивают? — спросил я, пожалев, что не слушал внимательно.

— Да, но я не уступлю. — Он подошел к тому месту, где я сидел в большом кожаном кресле, и заговорил с жаром, словно Перри Мейсон, обращающийся к жюри присяжных: — Я люблю сорняки. Люблю, и все. Кто-то любит одни растения, кто-то другие. Я люблю сорняки.

— Их легко выращивать, — сказал я.

— Не скажите, — резко возразил он. — Самые мощные растения пытаются задушить все остальное. У меня есть свербига, окопник, луговая герань, мордовник... похоже на деревенскую лужайку. Так и должен выглядеть сад — сельской лужайкой, а не чертовым питомником. Ко мне прилетают дикие птицы и бабочки. Там и прогуляться приятно, это совсем не похоже на эти фиговины с клумбами, разбитыми, как на кладбище.

— Согласен, — согласился я.

Доулиш сел за свой старомодный стол и разложил несколько машинописных листов и каталожных карточек, принесенных его секретарем из компьютера ИБМ. Помогая себе карандашом и скоросшивателем, он выровнял бумаги и принялся протирать очки.

— И чертополох, — сказал Доулиш.

— Простите? — сказал я.

— У меня много чертополоха, — сказал Доулиш, — потому что его любят бабочки. Скоро там будут парусники, красные адмиралы, желтые лимонницы, а может, и махаоны. Божественно. Гербициды разрушают сельскую жизнь, это позор. — Он взял одну из папок и начал читать документы. Кивнув пару раз, он положил ее на место.

— Я рассчитываю на вашу осмотрительность, — сказал он.

— Звучит, как совершенно новая установка, — сказал я. Доулиш холодно улыбнулся. Он носил очки, которые таможенники обычно простукивают при осмотрах. Теперь он водрузил их на свои большие уши, а громадный носовой платок спрятал в манжете. Это был сигнал, который означал, что мы, пользуясь словами Доулиша, переходим «к параду».

Доулиш сказал:

— Джонни Валкан. — И потер руки.

Я знал, о чем собирается лить слезы Доулиш. У нас, конечно, были и другие люди в Берлине, но использовали мы только Валкана; он работал эффективно, знал, что нам требуется, свободно ориентировался в Берлине и, что важнее всего, создавал много шума, отвлекая внимание от наших резидентов, которых мы хотели держать в тени как можно дольше.

Доулиш говорил:

— ...не можем требовать, чтобы наши люди были святыми...

Я подумал тут о том, что Валкан, не поморщившись, мог продать нам и бомбу, и ребенка.

— ...не существует раз и навсегда установленных способов сбора информации и не может существовать...

У Валкана могли быть сомнительные политические воззрения, но Берлин он знал. Он знал каждый погребок, уличную эстраду, отделение банка, бордель и подпольного акушера от Потсдама до Панкова. Доулиш громко хмыкнул и снова потер руки.

— Можно даже подумать о дополнительной плате за услуги, но если он не даст нам исчерпывающей информации об этих ассоциациях, на помощь нашего отдела он может больше не рассчитывать.

— Помощь, — сказал я. — Когда мы ему помогали? Единственная помощь, которую он получал от нас, — это старомодные деньги. Люди типа Валкана всегда в опасности, каждый день, каждый миг они рискуют жизнью. Их единственное оружие — деньги. И если Валкан всегда просит еще, стоит рассмотреть его мотивы.

— У людей типа Валкана мотивов не бывает, — сказал Доулиш. — Поймите меня правильно. Валкан работает на нас — пусть и косвенно — и, чтобы ему помочь, мы все сделаем, но только не переводите разговор на зыбкую почву философии. Наш друг Валкан меняет свои мотивы всякий раз, когда проходит через контрольный пункт в Восточном Берлине. Для двойного агента потеря связи с реальностью — вопрос времени. Они рано или поздно тонут в море путаностей и противоречий. Новая информация, которую ему удается заполучить, лишь способ продержаться на плаву еще несколько часов.

— Вы хотите списать Валкана?

— Ни в коем случае, — сказал Доулиш, — но его следует держать в мешке. Работающий против нас может быть очень полезен, но только iв том случае, если держать его в стерильной пробирке.

— Вы немного самоуверенны, — сказал я. Доулиш поднял бровь.

— Валкан хорош, — продолжал я. — Взгляните на его послужной список. 1948: воспользовавшись его предсказанием блокады, наш отдел на одиннадцать недель опередил разведку МИДа и на пятнадцать месяцев Росса. Он не сможет этого делать, если вы начнете подбирать для него собутыльников.

— Подождите... — вставил Доулиш.

— Разрешите мне закончить, сэр, — настойчиво продолжал я. — Как только Валкан почувствует, что мы собираемся отказаться от его услуг, он тут же кинется искать нового хозяина. Росс из военного ведомства или О'Брайен из МИДа сразу же заманят его на Олимпийский стадион[1], и ищи ветра в поле. Они, конечно, поохают и согласятся с вашими доводами на объединенном совещании разведывательных ведомств, но за вашей спиной будут преспокойненько использовать его.

Доулиш свел кончики пальцев двух рук вместе и сардонически ухмыльнулся.

— Вы думаете, что я уже слишком стар для моей работы?

Я не ответил.

— Если мы решим не продлевать наш контракт с Валканом, и речи не может быть о том, чтобы позволить кому-нибудь купить его за более высокую цену.

Я не предполагал, что старый Доулиш может заставить меня содрогнуться.

Глава 4

Берлинская защита — классический пример защиты с помощью контратаки.

Берлин, воскресенье, 6 октября

Громадная территория между Эльбой и Уралом с бесконечными зарослями кустарника и редкими деревнями всегда была учебным плацем Европы. Посередине, между Эльбой и Одером, охраняя Бранденбург, находится главный город Пруссии — Берлин.

Первое, что вы замечаете с высоты шестьсот метров, — это военный мемориал Советской Армии в Трептов-парке. Это русский сектор Берлина. Советский солдат, возвышающийся над пространством, равным десяти футбольным полям, выглядит так мощно, что статуя Свободы на его фоне совсем бы затерялась. Над площадью Маркса — Энгельса самолет начал резко снижаться в южном направлении к Темплхофу, в лучах яркого солнца заблестели нити водных артерий. Шпрее течет по Берлину, словно вода из перевернутого ведра по стройплощадке. Река и ее каналы, тощие и голодные, крадутся под улицами, которые их, похоже, даже не замечают. Город разделяется не большим мостом или широким потоком, а кварталами кирпичных и бетонных домов, которые кончились совершенно неожиданно.

Джонни Валкан приехал встретить меня в Темплхоф со своим приятелем на черном «кадиллаке».

— Майор Бейлис, американец, — сказал Джонни.

Я поздоровался за руку с высоким костлявым человеком, наглухо застегнутым в белую полушинель из лондонского магазина «Акуаскьютум». Пока ждали багаж, он предложил мне сигару.

— Хорошо, что вы приехали, — сказал майор. Джонни сказал то же самое.

— Спасибо, — сказал я. — В этом городе без друзей нельзя.

— Мы сняли вам номер во «Фрюлинге», — сказал майор. — Отель небольшой, удобный, тихий и очень-очень берлинский.

— Замечательно, — сказал я; описание мне действительно понравилось.

Джонни ловко маневрировал в потоке машин на роскошном «кадиллаке». С запада на восток город пересекал широченный проспект, который разные поколения называли то «Унтер-ден-Линден», то «улицей 17 июня», и который когда-то служил гигантской подъездной аллеей и шел через Бранденбургские ворота к королевскому дворцу.