Борис Краевский - Когда играют дельфины…
— В соответствии с приказом командования, — начал майор, — все вы с сегодняшнего дня поступаете в мое распоряжение.
Страхов сообщил, что на днях радисты перехватили шифрованную радиограмму, и медленно прочитал короткий текст, только сегодня переданный ему:
«Морской орел вылетел. Вариант связи — четвертый. Готовьтесь операции “Ураган 30617”».
— К сожалению, товарищи, текст крайне скупой: маломощный передатчик работал на остро направленной волне, слышимость не должна превышать двухсот километров. По всей вероятности, радиограмма адресована кому-то в нашем городе. Что здесь может интересовать шпиона? Скорее всего Морзавод. Наша задача — добиться полной расшифровки радиограммы и ликвидировать шпионскую группу. Обнаружить врага до того, как он приступит к активным действиям, мы, располагая такими скудными данными, почти не можем. Но первые же его шаги мы должны засечь.
В тот самый момент, когда майор Страхов прощался с офицерами, консул Карлсон, бросив последний взгляд на залитый электрическим светом город, захлопнул окно, опустил тяжелые плюшевые шторы и, не гася лампочки, улегся в постель: темноты Карлсон не любил и всегда спал при свете…
Такси 47-12
Стоянку на Береговой площади, напротив главного выхода из Морского завода, шоферы такси считали не очень выгодной. Пассажиры, или, как их называли здесь, «клиенты», бывали только по субботам и воскресеньям, когда в город приезжали жители забухтенной стороны и рабочие угольной гавани. В машину тогда садились семьями, с патефоном, с многочисленными, иногда заманчиво позвякивающими свертками, ехали на двадцать пятый километр, а то и дальше. По воскресеньям шоферы план перевыполняли. Но в будни пассажиры встречались редко. Молодой инженер или рабочий, опаздывающий в театр, а может быть, и на свидание, солидные работники заводоуправления, решившие отметить досрочное завершение квартального отчета в бывшем ресторане «Версаль», который потом назвали «Норд», а еще позднее — «Север».
У каждого шофера есть излюбленная стоянка. И никто не удивлялся на автобазе, что Павел Григорьевич Маневич предпочитал ездить на Береговую и часами ждать там клиентов. До тех пор, пока план он выполнял, часовые простои такси 47–12 у ларька «Пиво — воды», против контрольно-пропускной будки Морского завода, никого не интересовали. Да и много ли пассажиров в этом городе?
Маневич сердито сплюнул на пыльный тротуар. Его волновали совсем иные мысли…
Родился Павел Маневич в маленьком городишке недалеко от Гродно. Просторный одноэтажный дом в густом саду рядом с костелом, пыльная площадь перед глухими воротами дома и полуразвалившаяся крепость налево от площади — вот, пожалуй, и все, что помнил он о родном городе. Он был самым маленьким в семье, нежданным, но любимым сыном.
Когда он родился, младшему из пяти его братьев было уже шестнадцать лет. В два месяца Павел стал дядькой и рос вместе с племянником. Случалось, что дяде попадало от племянника, и он жаловался бабушке, как все в доме привыкли называть мать. Отец, унылый чиновник городской управы, в дела семьи не вмешивался.
Помнил еще Маневич свадьбы по осени, вереницы празднично разукрашенных подвод, стекавшихся из окрестных деревень и наводнявших площадь перед костелом, торжественные хоры и пьяное веселье вечером в городской ресторации. Часто все это заканчивалось дракой «посполитых» с «москалями», и тогда бабушка закрывала глухие ворота, а старший брат, отец Павлова племяша, спускал собаку и становился у калитки с двустволкой — Маневичи были белорусами.
А потом началась мировая война. Городок оказался в прифронтовой полосе, и горячим пороховым ветром разметало семью Маневичей по всему свету. Что было дальше, он помнил плохо. Мать умерла от тифа, беженцы прихватили мальчишку с собой, вывезли в Россию, а в голодное время бросили на каком-то полустанке. Шел тысяча девятьсот семнадцатый год. Тут-то, казалось, и выйти ему на путь многих тысяч сирот, спасенных Советской властью, — детский дом, школа, рабфак… Но судьба, его проклятая судьба, сложилась иначе. Мальчишку взял в подпаски богатый кулак-хуторянин, и жил у него Павел в подклети в глухом Мещерском хуторке двенадцать лет. Стороной пронеслась буря войны, борьба за хлеб, начало коллективизации. Где-то, в десяти верстах, на селе батрацкая молодежь организовывала первую комсомольскую ячейку. А на хуторе поговаривали об отродье дьявола — рабочем-двадцатипятитысячнике из города, который мутит народ, подбивает устроить коммуну, где и жены и скотина — все будет общее. Хозяин иногда исчезал на несколько дней. За бесконечными делами Павел ничего этого не видел и мечтал только об одном — скопить денег и стать самостоятельным мужиком. В тысяча девятьсот двадцать девятом году его хозяина раскулачили, а Павел, впервые за двенадцать лет провалявшись без дела пять дней, надумал ехать в родной город.
Доехать ему удалось только до Москвы. Дежурный по вокзалу, веселый молодой железнодорожник, с азартом объяснил деревенскому парню современный международный момент и даже подвел к большой карте Советского Союза, показав на грязноватой стене за обрезом место, где должны были бы находиться Гродно и родной городок Павла. Из всего объяснения деревенский паренек понял только то, что город его стал чужим, заграничным и придется ему жить в Москве. Симпатичный дежурный по вокзалу помог Павлу устроиться на работу и получить койку в общежитии. И пошла было его жизнь по обыкновенному, хорошему пути, но снова помешал случай.
Был тогда Маневич путевым рабочим. Однажды он задержался на дебаркадере — подавали почтовый. В обычной предпосадочной суете на рельсы, почти под самые колеса заднего вагона, упал мальчонка лет четырех. Толпа ахнула. Павел прыгнул, схватил ребенка и побежал по путям перед составом в конец тупика. Потом его поздравляли, благодарили, а две женщины со слезами целовали… На следующий день в газете «Путеец» появилась заметка «Самоотверженный поступок». С этого все и началось. Правда, тогда Павел еще не связывал это событие с тем, что с ним произошло в дальнейшем. Через месяц в столовой к нему подсел прилично одетый гражданин.
— Извините, вас зовут Павлом? — спросил он доверительно.
— Да.
— Фамилия ваша Маневич?
— Да.
— И отчество ваше Григорьевич?
— Да, а что?
— Одну минуточку. Братья у вас были?
— А какое вам дело до всего этого? — запоздало возмутился Павел. — Кто вы?
— Видите ли, я вам скажу это, если вы назовете мне имя вашего брата, горячий молодой человек, — ласково ответил незнакомец.
— Старшего звали Казимир, второго — Стась… — заинтересованно стал перечислять Павел.
— Благодарю. Ваш брат нашел вас по этой газетной фотографии. Должен отметить, что вы очень на него похожи…
— Вы знаете брата? Где он?
— Не торопитесь, молодой человек. Пойдемте со мной, мне здесь не очень нравится.
Они вышли на Каланчевскую площадь (так тогда называлась нынешняя Комсомольская площадь). По булыжной мостовой звонко цокали рысаки многочисленных извозчиков, проносились, надрывно трезвоня, трамваи, сновали носильщики, папиросники, мороженщики, продавцы цветов, махорки.
Незнакомец, поколебавшись секунду, решительно отвернулся от длинного ряда лихачей и подошел к одинокому таксомотору, старенькому «Рено», втиснувшемуся между грузовиком «Амо» и ломовой подводой.
Шофер, истомленный долгим ожиданием, предупредительно открыл дверцу.
— «Метрополь», — отрывисто бросил незнакомец, пропуская вперед Павла.
Маневич не замечал ни удивленного взгляда шофера, ни брезгливой гримасы незнакомца. Сверкание стекол, лака и никеля, ласковое прикосновение обшитых кожей сидений, предстоящая первая в жизни поездка на машине словно заворожили его. Может быть, именно в этот момент у деревенского паренька зародилось еще неосознанное желание стать шофером, повелителем такого же автомобиля.
Дальнейшее Маневич не любил вспоминать. Насмешливые поклоны официантов ресторана, пьяная болтовня и, наконец, деньги, переданные якобы от брата Казимира. Двести пятьдесят рублей! Такую сумму Павел не видел даже в самых смелых мечтах о самостоятельном хозяйстве.
— Черкни, Павлуша, расписочку. Для аккуратности, — попросил новый знакомый, внимательно наблюдавший за дрожащими пальцами Маневича, который пытался рассовать новенькие червонцы в разные карманы.
— Я, я недавно…
— Понятно, — слишком поспешно, как понял много времени спустя Маневич, сказал его неожиданный знакомый. — Годы войны, трагическое одиночество, трудовая молодость. Все ясно, мой молодой друг. Сейчас напишу.
Он достал вечное перо, блокнот, вырвал страничку и что-то быстро набросал.
— Видишь, — показал карандашом на строчки: — «Получено двести пятьдесят рублей через Ивана Петровича…» Распишись вот здесь…
