Николай Еремеев-Высочин - Афганская бессонница
— У него сел аккумулятор, — не моргнув глазом, соврал Дед Мороз.
Он пожал мне руку и картинным жестом указал на вертолет. Казалось, что он собрал все силы, чтобы законное возмущение прозвучало всего лишь как вежливый упрек.
— Прилетели вертолеты, а вас все нет!
— А как, по-вашему, я должен был об этом догадаться? Я был так зол, что не считал нужным вступать в лицемерные восточные игры.
— Я уже часа полтора звоню вам в гостиницу, а мне говорят, что вас нет!
Это было чистое вранье. Во-первых, во всех номерах «Душанбе» были прямые номера, и Дед Мороз записал мой в первый же день. А во-вторых, двадцать минут назад я еще был у себя.
Только тут я заметил в группе стоящих поодаль людей Фарука — того контрразведчика из афганского посольства, который поклялся не улетать без нас. Он широко улыбнулся мне и подошел поздороваться.
— А где ваша группа? — спросил он.
— Сидят в гостинице и ждут от меня новостей, — без тени язвительности, также широко улыбаясь, сказал я. Я вообще быстро учусь нравам и обычаям страны пребывания.
— Звоните им скорее!
Фарук протянул мне мобильный. Я забыл в Москве зарядник для своего телефона. В Душанбе купить новый не удалось, а просить Контору выслать мне зарядник из Москвы я не стал. Мы ведь должны были вот-вот перелететь в Афганистан, а там сотовой связи точно не было.
Пока я набирал номер Димыча, Фарук сделал знак одному из людей, с которыми он стоял.
— Я пошлю за ними своего водителя, — сказал он. — Так будет быстрее.
— Мой таксист тоже ждет у дырки в заборе, вон там! — показал я. — Пусть он проедет мимо и заберет и его. У нас полно аппаратуры.
Фарук что-то сказал водителю, и тот не спеша — мужчинам не пристало проявлять торопливость — направился к забрызганной грязью «Волге», стоящей на краю вертолетной площадки. В трубке раздался голос Димыча. Я прокричал ему, чтобы они с Ильей немедленно спускали вещи в холл — свою сумку я перед уходом закинул в его номер.
Фарук внимательно слушал русскую речь — возможно, он понимал, хотя и не признавался в этом. Теперь он уже не казался мне вполне современным западным человеком.
— Я думал, мы договорились, что вы не улетите без нас, — не выдержал я.
— Конечно, мы полетим вместе на втором вертолете! — как ни в чем не бывало заявил Фарук. Но при этом по его приказу один из провожавших афганцев вытащил из вертолета красную нейлоновую сумку. Его сумку.
Первый вертолет был загружен. Усатый пилот задраил дверь изнутри, и Дед Мороз помахал кому-то рукой. Пришел в движение винт, и по мере того, как он набирал обороты, вертолет от мелкой дрожи переходил к судорогам. У меня теперь было время рассмотреть его получше. Это явно была одна из тех машин, которые перевозили советских солдат еще лет пятнадцать назад. Краска цвета хаки кое-где облупилась, и эти места были подкрашены черным. Закрепленные по обоим бортам батареи, выстреливающие тепловые ловушки, были пусты. Впрочем, та, которая была по нашу сторону, и не могла бы стрелять — ее ячейки, напоминающие соты, были смяты — похоже, неудачным маневром на земле.
Я ожидал, что вертолет тут же легко оторвется от земли и, совершая крутой вираж, возьмет курс на вожделенную сопредельную территорию. Отнюдь! Вертолет вырулил на взлетную полосу и, как самолет, приступил к разгону. Проехав по земле с полкилометра, он, как беременный пеликан, тяжело оторвался от земли, завис в воздухе, как бы прикидывая, сможет ли полететь, и все же начал подниматься.
Минут через сорок, когда прибыла группа, я смог оценить и внутреннее убранство стальной птицы. Большую часть салона занимала большая красная Цистерна с запасом топлива, закрепленная по левому борту. Вдоль кабины пилота и по правому борту шли две скамейки, на которых размещались пассажиры. Нам досталось место в хвосте, у последнего иллюминатора, но люди все прибывали. Лицо Димыча, которому приходилось пользоваться этим видом транспорта не один десяток раз, постепенно вытягивалось.
— Что? — спросил я. Димыч пожал плечами.
— И все же?
— По правилам в вертолет можно загружать столько людей, сколько остается сидячих мест.
Лицо Ильи, обычно лишенное определенного выражения, оживилось.
— На скамьях пятнадцать человек, а на полу — еще семнадцать, — вскоре сообщил он.
И при каждом были какие-то вещи. Только наша аппаратура, аккуратно сложенная в самом хвосте, весила сто тридцать килограммов — мы платили за перевес, когда летели из Москвы в Душанбе.
Дверь кабины открылась, и в салоне появился один из двух пилотов. Он проделал ту же операцию, что и Илья, отметив кивком и пришептыванием каждую голову и прикинув количество багажа. Его более чем двукратный перевес не смутил. Дверь закрылась, и тут же вертолет охватила дрожь. Фарук — он сидел спиной к кабине с двумя иранскими журналистами, тоже летевшими в Талукан, — дружески подмигнул мне. Я подмигнул ему в ответ. На Востоке не стоит ни с кем ссориться!
Мы тоже сначала прокатились по полосе, а затем натужно, но все же оторвались от земли. Вертолет поднялся примерно на километр и уверенно пошел крейсерским курсом. Все заметно повеселели.
Илья, приложив голову к стенке, задремал, а я стал прислушиваться к Димычу, который завел разговор с сидящим напротив него на полу афганцем лет тридцати пяти в европейского покроя полупальто. Дело в том, что Димыч не переставал меня беспокоить.
Но, во-первых, о моей легенде в съемочной группе. Звали меня, как я уже говорил, Паша. Так было проще: если бы я, забывшись, представился своим постоянным именем Пако, все можно было бы списать на оговорку. Но я вот уже как двадцать лет навсегда уехал из Союза, и в неизбежных долгих разговорах со своими помощниками я наверняка мог проколоться, не зная какой-то новой реалии. Поэтому я придумал такой вариант. Для всех остальных, особенно для афганцев, я был российским тележурналистом. А Илье и Димычу я под большим секретом сообщил, что уже давно эмигрировал в Германию и на самом деле репортажи, которые мы ехали снимать, предназначались для немецкого телеканала ЦДФ. Немцам договориться об интервью с Масудом было бы намного сложнее, чем журналисту союзной страны, поэтому я якобы прибег к такой хитрости. В Германии я пока вроде бы жил по виду на жительство, и паспорт у меня оставался советский — так что вряд ли афганцы что-то заподозрят. Я платил Илье с Димычем по западным расценкам, то есть раз в десять больше, чем российское телевидение, так что молчать было в их интересах. Кто платил? Я, я! В Конторе вопрос о том, как будет финансироваться эта операция, как-то и не вставал. Но, конечно, я мог себе это позволить.
Так вот, проблема с Димычем была в том, что он был натурой творческой и неутомимой. У него в связи с предстоящими съемками возникла задумка.
— Слушай, Паш! — убеждал он меня во время наших долгих посиделок в номере гостиницы «Душанбе» среди батареи пивных бутылок. — Давай мы скажем афганцам, что я воевал против них в ту войну. Представляешь, я и они — мы тогда были врагами и, вполне возможно, даже стреляли друг в друга. А теперь у нас общая опасность, и мы союзники. Я только качал головой.
— Мы же давно признали, что зря полезли тогда в Афганистан! — не сдавался Димыч, и его узкие азиатские глаза становились совсем круглыми. — Меня же послали туда, не спрашивая. Да, я стрелял в них, но и они стреляли в меня. На войне как на войне! Но теперь старые обиды можно забыть.
Я снова качал головой. Илья, который в наших разговорах участвовал в основном взглядами, с тревогой смотрел на меня. Ему такая задумка нравилась еще меньше, чем мне.
— Ну, почему?
— Димыч, ну, представь себя такую ситуацию. У кого-то в окружении Масуда наши убили всю семью, и он немного тронулся в уме. Для него все русские одним мирром мазаны. Он вскинет свой «Калашников» и уложит нас всех одной очередью. Просто потому, что для него та война не закончится никогда.
— Ну ладно, ладно! Закончим сейчас этот разговор. Но вот увидишь, Паш, это хорошая мысль! Мы приедем, ты поймешь, что все нормально, и мы вернемся к этому разговору. Увидишь!
Вот почему я прислушивался к разговору Димыча с тем парнем, сидящим на полу. Похоже, зря — говорил в основном афганец, его звали Малек. Он выучился на врача в Одессе, был женат на русской, у них было двое детей. Он только что отвез семью на Украину, к родителям жены, и теперь возвращался назад. В Талукане он был единственным хирургом.
— А что, талибы могут захватить Талукан? — присоединился к разговору я.
Малек замялся.
— Ну, сейчас-то рамадан… Ну, это знаете… Я знал:
— Пост.
— Ну да, можно и так сказать. Пока рамадан, никто не стреляет. Так что для вас сейчас самое хорошее время. Но рамадан заканчивается через несколько дней. И что дальше будет, никто не знает.
