Вадим Пеунов - Последнее дело Коршуна
На столе, на белой штопаной скатерти, стояла сахарница — пузатый китайский мандарин, потерявший за долгие годы службы свою шапочку вместе с головой, — и огромная синяя чашка с недопитым чаем. И безголовый мандарин и синяя чашка появлялись только в особо торжественных случаях.
Хотя в квартире было тепло, Нина Владимировна накинула на плечи пуховый платок.
— Я бы тоже чаю выпила. У нас, кажется, была бутылка портвейна. Давайте ее сюда. Сегодня большой праздник, пани Полонская.
— Так, так… большой праздник.
— Вот мы его и отметим.
Пани Полонская захлопотала возле буфета.
— Я сейчас, сейчас…
Женщины засиделись до утра. Нина Владимировна молчала, думая о чем-то своем, а ветхозаветная старушка рассказывала — в который уже раз — о платьях, сшитых ею для графини Замойской, и о том, какой фурор производила в них вельможная пани среди своих поклонников.
Вот чихнул не выключенный с вечера репродуктор. Маленькую комнатку залила мелодия Гимна. Мимо окна с песней прошла ватага веселых людей. Должно быть, с праздничного вечера. В небесной выси, кутаясь в сумерки, начали мигать угасающие звезды.
Пани Полонская задремала в старомодном кресле. Сквозь дрему она слышала, как Нина вышла из комнаты. На какое-то мгновение перед нею все затуманилось, и она вдруг увидела Нину в платье графини Замойской…
Очнулась Полонская от тонкого звона ложки в стакане.
— А? Кто то? — всполошилась хозяйка.
— Это я, пани Полонская. Поздно уже. Давайте провожу вас в спальню. Да и я устала.
Так начался день. Встали поздно. Днем Нина сидела у себя. Заглянув несколько раз в комнату своей жилицы, Полонская видела, что Нина читает какие-то листы, отпечатанные на машинке.
За обедом пани Полонская рассказывала о том, как ее отец — улан Кшетинский (ее девичья фамилия Кшетинская, это по мужу она Полонская) восставал вместе со всеми поляками против царя.
Обычно Нина с удовольствием слушала эти рассказы, похожие уже на сказку, расспрашивала о подробностях и беззлобно посмеивалась над приключениями отчаянного улана. Но сегодня они не занимали ее.
Полонская осторожно спросила:
— Нина больна?
— Нет, пани Полонская.
— Может, Нину кто обидел?
— Нет.
— А почему Нина грустит?
— Я просто устала.
«Воспаленные глаза, рассеянность — нет, это не усталость». Никогда Полонская не видела такой «дочку Нину», как она привыкла называть свою квартирантку. Она подошла к Нине и пригладила морщинистой рукой ее короткие локоны.
— Напрасно Нина не хочет сказать о своем горе старой женщине, которая ее любит, как родную дочь. Нине чуть больше тридцати лет. Может быть, она кого-нибудь полюбила? Я сама когда-то была молодой и тоже любила.
В ответ Нина привлекла к себе маленькую старушку и поцеловала. От этой ласки на черных старческих глазах блеснули непрошенные росинки. «Сглазили», — решила про себя полячка и незаметно для «дочки» перекрестила ее спину.
— Пани Полонская, успею я на поезд? — вдруг оживилась Дубовая.
— Пан-бог не без милости.
— Я поеду в Пылков, — метнулась Нина Владимировна в переднюю. Достала пальто и остановилась.
— Поезжай, — одобрила старушка, — может быть, легче станет твоему голубиному сердцу. Ты к брату?
— К брату? Нет… не к брату.
В голосе Нины пани Полонская уловила что-то странное. «Вот напасть, перекрестилась она. — К кому же тогда, если не к брату?» Никогда раньше она не замечала за Ниной ничего плохого. Правда, месяца четыре назад был один случай. Нина пришла с работы поздно вечером не одна, а с каким-то мужчиной. Пани Полонская было оскорбилась за Нину. Но Ян, как звали этого человека, при встрече поцеловал руку хозяйки, говорил с нею по-польски, вел себя благородно. На ночь она его устроила в комнате Нины, а Нина перешла к Полонской. Утром он ушел и с тех пор не появлялся.
Вспомнив об этом, пани Полонская по-своему объяснила беспокойство дочки.
— Если не к брату, то, может быть, ты к своему… к Яну? — допытывалась она.
Нина грустно покачала головой.
— Если бы вы только знали, как мне сейчас тяжело. Я так ошиблась… так ошиблась…
Она закрыла глаза рукой. Какое-то мгновение Полонской казалось, что Нина теряет сознание и падает. Но нет. Нина опустила руку и заставила себя улыбнуться, чтобы успокоить встревоженную хозяйку.
— Я же опоздаю!
Она присела около этажерки, вытащила из-под стопки книг какую-то тетрадь и сунула ее в сумочку.
— Чуть самого главного не забыла.
Запирая за Ниной дверь, пани Полонская подумала: «И я была молодой. Брат братом остается, а женское сердце хочет и другой любви».
Дождь, по-осеннему надоедливый, мелкий и густой, омывал улицы. Через полчаса вымокшая до нитки Нина Владимировна была на вокзале. Около кассы возбужденно шумело несколько человек. Над закрытым окошечком виднелось объявление: «На поезд № 83 все билеты проданы».
Нина Владимировна кинулась к начальнику станции. Показывая свой депутатский мандат, она просила:
— Всего один билет! У меня срочное дело.
Но и в кассе брони билетов уже не было.
На выходе из здания вокзала ее чуть было не сбил с ног мужчина. Он торопливо извинился.
— Простите… На московский опаздываю. Не ушел еще?
— Нет, но билеты все проданы, — ответила Нина Владимировна.
— Ух, а я-то боялся. Билет у меня есть. Даже один лишний. Приятель не поехал.
— Лишний?! — с надеждой переспросила Нина Владимировна. — А вы мне его не уступите?
— Сделайте одолжение, — обрадовался тот в свою очередь. Он поставил чемоданчик, достал из кармана два билета и один из них протянул Нине Владимировне. — Мягкий вагон… седьмое место.
Она раскрыла сумочку, но спутник заторопился.
— Опаздываем. Берите свои вещи, и в вагон. Там успеете расплатиться.
В купе он помог ей снять намокшее пальто и повесил его на складные «плечики», оживленно приговаривая:
— Незаменимая вещь для командировки. Вот так. Теперь, пока мы доедем, ваше пальто высохнет. Вам далеко ехать?
— В Пылков.
— Скажите, пожалуйста! Я тоже в Пылков. Давайте знакомиться. Все-таки вместе ехать почти семь часов. — Он представился: — Стефан Мартынович. Юрист.
— Нина Владимировна. Тоже юрист.
Узнав, что Нина Владимировна три года назад окончила Пылковский юридический институт, а сейчас работает следователем в Рымниках, Стефан Мартынович обрадовался.
— В таком случае у нас с вами, наверно, есть общие знакомые и в Рымниках и в Пылкове.
Общие знакомые, конечно, нашлись.
Стефан Мартынович оказался веселым, общительным человеком. Он организовал чай и легкую закуску, смешил соседей по купе, рассказывая разные забавные истории из своей жизни, с увлечением играл в подкидного дурака, искренне огорчаясь проигрышу и шумно радуясь выигрышу. В обществе такого спутника невольно забываются все горечи и печали.
У Стефана Мартыновича были живые глаза, пышная грива черных волос, которую он то и дело откидывал назад привычным движением руки. Только длинный хищный нос странно не гармонировал со всем его добродушным обликом.
На вокзале в Пылкове Стефан Мартынович вышел вместе с Дубовой на крытый перрон.
— Куда прикажете вас проводить?
— Благодарю. Я сама доберусь.
Он вежливо поцеловал протянутую руку.
— До свидания. Надеюсь, что встретимся. — Не выпуская из своей ладони теплой женской руки, он еще раз спросил: — Может быть, все-таки проводить?
— Нет, нет. Благодарю.
Он поднял воротник широкого серого пальто, надвинул на глаза шляпу и шагнул навстречу осеннему дождю.
Дубовая осталась одна.
Герой книги
С утра в доме Куреневых царила невообразимая суета. Зиночка снаряжалась на праздничный вечер, где могли быть люди, которых она раньше видела только на трибуне. Пригласил ее туда Виталий Андреевич, бывший партизан, герой книги «Дорогою подвига», ее непосредственный начальник. Зиночка ни минуты не могла посидеть спокойно и веселым шариком металась из комнаты в кухню и обратно, наполняя маленькую квартиру шумом, суетой, смехом. С помощью старых щипцов она подновила завивку своей рыжеватой шевелюры. Чтобы приобрести томный вид и «таинственный блеск в глазах», она проглотила ложку уксуса. Но уксус, очевидно, не помогал. Щеки ее цвели полевым маком, зеленые глаза горели задором, приплюснутый носик смешно раздувался, выдавая веселый, простодушный характер.
— Ой, мамочка, родненькая, миленькая, скорее! — жалобным голосом просила она. — Виталий Андреевич вот-вот придет. А он не любит, когда опаздывают.
Ее мать, маленькая, худенькая женщина, подвижная, как и сама Зиночка, добродушно подтрунивала над дочерью:
— Да знаю, знаю. Все уши уже прожужжала.
— Мамочка, он же герой!
