Николай Томан - На прифронтовой станции
— Домой, Сергей Иванович, — ответил Булавин, разглядывая следы свежих царапин от осколков бомб на обшивке цилиндрической части котла паровоза.
«Опять, видимо, попал Сергей под бомбежку…» — подумал он и хотел было спросить Доронина, все ли обошлось благополучно, но в это время Никандр Филимонович дал протяжный, заливистый свисток, на который тотчас же отозвался внушительный баритон паровозного гудка.
— Садитесь, пожалуйста, товарищ майор! — кивнул Сотников Булавину на тормозную площадку вагона.
Едва Евгений Андреевич взялся за поручни вагонной лесенки, как паровоз с сердитым шипением стал медленно осаживать тяжелый состав. Легонько звякнули буферные тарелки, скрипнули пружины автосцепки, долгий ноющий звук побежал по рычагам и тягам тормозной системы вагонов.
— Обратите внимание, как Сережа возьмет эту махину, — торопливо проговорил Сотников, взбираясь на площадку вагона вслед за Евгением Андреевичем. — По тому, как машинист трогает поезд с места, можно о всем его мастерстве суждение иметь. — Замолчав, он затаил дыхание и нахмурился, прислушиваясь к звону металла, замирая бежавшему по составу.
Медленно, будто потягиваясь после долгой стоянки, оседали вагон за вагоном, сжимая пружины сцепных приборов поезда, затем так же медленно подались они назад, пока не ощутился вдруг резкий толчок, вслед за которым раздался громкий, как пушечный выстрел, выхлоп пара и газов из дымовой трубы паровоза.
— Ну, теперь взяли! — облегченно вздохнул главный кондуктор, поправляя широкой ладонью седые усы с рыжеватыми подпалинами от табачного дыма. Улыбнувшись, он добавил: — Великое это искусство — взять с места тяжеловесный состав…
3. На тормозной площадке
Поезд, набирая скорость, все чаще постукивал колесами на стыках рельсов. Усевшись на жесткую скамейку тормозной площадки, майор достал папиросы и угостил Сотникова. Встречный ветер крепчал с каждой минутой. Булавин поднял воротник шинели и задумался.
Опасения полковника Муратова все более тревожили его. Неизвестно еще, где будет нанесен главный удар и через какую станцию пойдет основной поток грузов для обеспечения этого удара, но противник, конечно, уже настороже. В перехваченной вражеской директиве, предназначенной резидентам агентурной разведки, так прямо и говорилось: «Усильте наблюдение за прифронтовыми железнодорожными станциями».
«Но кто же и как ведет наблюдение за моей станцией?..» — напряженно думал майор.
— Вы вот на дымок обратите внимание, — вывел Булавина из задумчивости голос Сотникова.
Поезд шел теперь по закруглению, и паровоз хорошо был виден с тормозной площадки. Майор взглянул на трубу локомотива и заметил лишь частые выхлопы отработанного пара, слегка сизоватого от легких примесей дыма.
— Отличное сгорание, — удовлетворенно заметил главный кондуктор. — Умеют топить ребята. У них топливо не выбрасывается через дымовую трубу на ветер.
Булавину понравилась эта глубокая заинтересованность главного кондуктора в работе паровозной бригады. Он приветливо взглянул на старика и стал внимательней прислушиваться к его словам.
— С такой бригадой, — продолжал Сотников, — нестрашно даже, когда фашистские стервятники вдруг обрушатся с неба. Вы не думайте, товарищ майор, что мы беспомощны перед таким врагом. Мы ведь тоже маневрируем и часто невредимыми от них уходим. А иной раз и достается, но мы и тогда не сдаемся.
Старик нахмурился, вспоминая что-то. В уголках его глаз резче обозначились глубокие, похожие на трещины морщины. Помолчав немного, он продолжал, слегка повысив голос:
— За примером недалеко ходить. Вот в прошлом месяце везли мы в своем составе цистерну с авиационным бензином, и вдруг, откуда ни возьмись, фашистский бомбардировщик. Спикировал раз, другой — и все мимо. Но вот одна бомба разорвалась неподалеку от поезда и пробила осколками цистерну с бензином. Что делать? Течет драгоценный авиационный бензин на землю, а его ждут наши самолеты на прифронтовых аэродромах. Тут уж некогда было раздумывать. Взобрался я на цистерну, заделал мелкие отверстия деревянными колышками, которые всегда ношу с собой в сумке, а ту пробоину, что побольше была, решил собственной спиной закрыть. Уперся я ногами в выступ рамы, схватился руками за лесенку, ведущую к люку цистерны, и доехал так до ближайшей станции. После этого, правда, от паров бензина я почти потерял сознание, но зато горючее не погибло.
Сотников говорил об этом совершенно спокойно, как о самом обычном деле.
«Позавидуешь такому старику!» — невольно подумал майор Булавин.
Поезд шел теперь под уклон, и скорость его все возрастала. Хмурый сосновый бор в легкой дымке тумана, голые серые поля, не прикрытые еще снегом, небольшие поселки с дымящимися трубами — вое это медленно у горизонта и стремительно вблизи полотна железной дороги разворачивалось перед глазами Евгения Булавина.
— Не слыхали, Никандр Филимонович, — обратился он к Сотникову, — как там дело у паровозников с их стахановским лекторием? Не охладели еще они к этому делу?
— Ну что вы, товарищ майор! — воскликнул Сотников. — Большой размах дело это получило. В самом-то начале, когда Сергей Доронин подал мысль о таком лектории, кое-кто отнесся к ней с большой опаской. Война, мол, а вы академии тут какие-то затеваете. Мыслимое ли это дело? А Сергей им в ответ: потому, говорит, и затеваем, что война. Хотим, говорит, через лекторий опыт лучших машинистов обнародовать, научить всех лучше работать и тем помочь фронту.
Евгений Булавин давно уже знал и от самого Доронина и от других машинистов об этом лектории, созданном при техническом кабинете паровозного депо. Но ему интересно было теперь послушать, как к этой затее относится главный кондуктор — человек другой железнодорожной профессии.
— По-вашему, значит, дело это стоящее? — спросил он Сотникова, внимательно разглядывая его суровое, обветренное лицо.
— Как же не стоящее, если в депо нашем каждый день растет число тяжеловесников! А знали бы вы, с каким трудом это новое дело рождалось. Чего только не говорили тогда о нем! «Где профессоров раздобудете? Кто лекции будет читать?» А зачем, спрашивается, профессора для такого дела? Разве профессор лучше машиниста-стахановца сможет научить уходу за паровозом, умению использовать профиль пути нашего участка и многим другим практическим вещам?
Никандр Филимонович испытующе посмотрел на майора Булавина, как бы прикидывая, согласен ли он с ним. Заметив улыбку на его губах и не зная, как расценить ее, он торопливо добавил:
— Я, конечно, не к тому это говорю, чтобы охаять профессоров. И в мыслях такого у меня нет. По теоретической части нам с ними не тягаться, а практику они ведь у нас заимствуют, потому как наша практика, надо полагать, помогает им двигать вперед теорию. Верно я говорю, товарищ майор?
— Верно, — согласился Евгений Булавин, дивясь юношескому задору старика.
— А вот когда приходит Сергей Иванович Доронин в наш лекторий, — продолжал Никандр Филимонович, ободренный вниманием, с которым слушал его майор Булавин, — и читает свои беседы-лекции о том, как лучше провести по нашему участку тяжеловесный поезд, как вы думаете, верят ему или не верят другие машинисты? Верят, конечно, потому что Доронин сам регулярно водит такие поезда.
Помолчав немного, прислушиваясь к паровозному гудку, Никандр Филимонович продолжал:
— Я вот тоже интересуюсь. Хожу в лекторий. И, уж можете не сомневаться, хорошо теперь знаю, где Сергей Иванович думает разгон поезду дать, где придержать его. А на остановках мы теперь ускоренный осмотр всем буксам производим, чтобы любую неисправность во-время ликвидировать.
— Значит, вам-то от этого лектория прибавилось немало хлопот? — усмехнулся Булавин.
— Конечно, как же иначе? И ведь так со стороны кто-нибудь подумает: к чему бы, мол, старику, эти дополнительные хлопоты на себя брать? Сосед мой по квартире, расценщик паровозного депо Аркадий Илларионович Гаевой, так и спросил меня об этом однажды. А секрет тут совсем простой.
Никандр Филимонович, прищурясь, пристально посмотрел на Булавина и, расстегнув шинель, достал из кармана гимнастерки аккуратно сложенную бумажку.
— Вот письмо от сына с фронта получил, — сказал он, протягивая майору исписанный листок. — Пишет, что орденом Славы его наградили. Чем я могу ответить на это, как не стахановской работой на своем посту?
4. Расценщик Гаевой
Комната, в которой работал расценщик паровозного депо Аркадий Гаевой, была очень маленькая. В ней стояли всего два стола да шкаф с делами. Единственное окно ее было до половины завешено газетой, так как комната находилась на первом этаже и в окно часто заглядывали любопытные, а Аркадию Илларионовичу это действовало на нервы.
