Н. Старжинский - Хозяин тайги
— Его правильно рассуди, его шибко хитрый люди, — сказал Ли-Фу, погладив Мишу по здоровой ноге. — Как иначе делай? Из винтовка стреляй? Нет, его не дурака. Его боиса. Тогда пограничника приезжай. А если змея кусай, кто виноват? Тайга виноват…
— Запугать хотят, — протянул Миша, отирая слабой, дрожащей рукой пот со лба. — Хорошо же!..
После этого разговора Миша попросил Пелагею Семеновну достать из его вещевого мешка тетрадь, карандаш и принялся за работу. Он писал, преодолевая гнетущую слабость, головокружение, стараясь забыть про сверлящую боль в ноге, торопясь поскорее, пока есть еще силы, выполнить задуманное. По временам он впадал в забытье, но, приходя в себя, отыскивал на одеяле или на полу выпавший из рук карандаш и снова принимался писать.
Со стороны Миша мог показаться теперь одержимым: он боялся истратить без пользы лишнюю минуту, и даже когда Ли-Фу растирал ему мазью ногу, он молчал, не смотрел на него, продолжая торопливо писать.
— Тебе чего пиши, Миша? — опросил однажды с любопытством Ли-Фу, заглядывая сбоку в тетрадку. — Тебе отдыхай мала-мала надо.
— Ничего, ничего, — отмахнулся Миша и прикрыл написанное рукой. — Это назло вратам! Чтобы им неповадно было! Запугать нас хотят? Не выйдет! — Миша блеснул запавшими глазами и погрозил в пространство кулаком.
— Тебе заявление пиши? — снова спросил дунган, понимающе кивнув толовой. — Ну-ну, шанго!
На следующий день Ли-Фу пришел раньше обычного, осторожно заглянул в комнату и вдруг, всплеснув руками, подбежал к кровати и склонился над Мишей. Вслед за тем он бросился из комнаты, пронзительно крича:
— Эй, хозяюшка, иди скорей! Молодой капитана помирай!
Миша в самом деле лежал на кровати с закатившимися, помертвевшими глазами. На его безжизненно-бледном лице застыло выражение обиды.
На призывы Ли-Фу никто не явился. Дом был пуст. Дунган опустился на колени и, качая головой, стал собирать клочки исписанной бумаги, сплошь устилавшие пол возле кровати.
Отыскав под кроватью случайно уцелевший листок из тетради, Ли-Фу быстро пробежал его глазами и с недоумением покачал головой.
— Ты зачем? Отдай! Нельзя! — послышался за его спиной хриплый, прерывистый шепот.
Дунган вздрогнул, оглянулся. Широко раскрытыми, воспаленными глазами смотрел на него Миша.
— Не смей читать! Порви сейчас же! — приказал Миша, задыхаясь.
— Твоя живой, капитана? Не помирай? — радостно пролепетал Ли-Фу. Бросив исписанный листок на кровать, он начал поспешно обмахивать Мишу пестрым веером. — Ай — ай-ай, как моя испугалась, — твердил он. — Такой молодой капитана помирай!.. Не дыши, сердце не бейся… совсем помирай… Тебе кто здесь был, кто тетрадка порвал? — Дунган показал на обрывки бумаги.
— Сам я, — устало признался Миша. — Не получается у меня.
Морщась, как от сильной зубной боли, он порвал на мелкие клочки уцелевший листок бумаги, вытер вздрагивающими пальцами пот со лба и повернулся к стене.
Миша не проронил ни звука, пока Ли-Фу занимался его ногой, а как только за дунганом закрылась дверь, вынул из-под подушки чистый лист бумаги и снова начал писать.
2
Итак, пропало напрасно два драгоценных дня! Миша понял это сегодня утром, перечитав написанное. Он хотел передать в этом очерке, посвященном тайге, свою горячую любовь к ней. Когда очерк будет напечатан в газете, тысячи людей захотят увидеть и пережить то, что увидел и пережил в тайге минувшим летом Миша; он хотел увлечь их своими чувствами и мыслями, чтобы они загорелись желанием переехать в замечательный таежный край н навсегда поселиться здесь.
Так он решил ответить на попытку неизвестных врагов запугать землеустроительный отряд и воспрепятствовать заселению этих удивительных мест.
Но, перечитав тетрадку, Миша убедился, что с очерком ничего не вышло. Торопливые, разрозненные записи вызывали только одно чувство — скуку. Тайга выглядела совершенно не такой, какой он ее видел в действительности.
С разочарованием и горечью уничтожил Миша написанное. Это был тяжелый удар…
«Неужели я отступлю после первой же неудачи? — думал Миша. — Все дело в настойчивости и в том, чтобы ясно видеть цель».
Пусть это будет лучше не очерк, а рассказ или повесть о том, как он полюбил тайгу!
Рассказ должен быть ярким, взволнованным. Что, если разбить его на восемь глав? Да, на восемь, по числу примечательных событий, случившихся с отрядом за лето. Миша свяжет их единым, логически развивающимся, увлекательным сюжетом. Еще лучше, если рассказ будет в стихах.
Снова он писал весь день, писал торопливо, словно в каком-то чаду, и когда вечером перечитал написанное, то с удовлетворением заметил, что это в самом деле стихи, правда, без рифмы и размера, но все же в них явно проступал ритм. На этот раз практиканту понравилось то, что он написал.
«Стихи, так стихи!» — решил он и упорно продолжал писать. Ему хотелось создать нечто похожее на «Песнь о Гайавате». Он читал ее давным-давно, но помнил содержание до сих пор. В памяти у него сохранилось мерное звучание стиха, запомнился мужественный, строгий ритм. Он даже вспомнил несколько строчек из «Песни».
Шли вожди от всех народов,Шли чоктосы и команчи,Шли шошоны и омоги,Шли гуроны и мэндены,Делавары и могоки.
Эти строчки он в свое время заучил наизусть, — так ему понравились названия индейских племен. Теперь строчки о чоктосах и гуронах служили ему меркой для собственных стихов о тайге.
3
Даже во сне Миша иногда видел то, о чем он хотел написать. Кошмары больше не мучили больного. Он был всецело поглощен своей поэмой.
Если что-нибудь не удавалось в описании или дрожали руки и пальцы не в силах были удержать карандаш, Миша представлял себе, как обрадовался бы его слабости таинственный враг, и это сразу же прибавляло больному сил.
И странное дело: напряженная работа, которой он посвящал теперь все свое время, не только не изнуряла его, не отнимала последних остатков здоровья, но, напротив, делала его сильнее.
По-видимому, и снадобья Ли-Фу начали, наконец, оказывать свое благотворное влияние.
Дело шло на поправку. Миша ясно чувствовал это.
Он настолько уверовал во врачебное искусство своего нового друга, что отказался даже от услуг фельдшера Степана Егорыча, который вернулся из тайги.
Степан Егорыч был старик, похожий на мельника из оперы. На вопросы он отвечал неохотно.
Миша Попытался втянуть его в разговор, но из этого ничего не вышло.
Зато как интересно было разговаривать с Ли-Фу! Он так много знал, так много видел! Его внимательные раскосые глаза редко меняли свое выражение, а морщинистое лицо казалось бесстрастным. Но Миша догадывался, что у дунгана пылкий темперамент и большая сила воли, помогающая ему держать себя в руках.
Ли-Фу рассказывал о скитаниях по Китаю, в котором он так и не нашел пристанища, а также о своем заветном плане, который давно уже не дает ему покоя.
— Моя трудовой артель поступай, сообща хлеб сей, — говорил Ли-Фу. — Работай там один года, два года, а потом обратно Китай ходи и народа учи: вот как делай, тогда тебя никто не обмани.
— Правильно, — согласился Миша.
— Моя сейчас Трудный положение, — признался Ли-Фу: — мала-мала заработай надо.
— Ничего, Василий Иванович, я тебе помогу, — ободрил его Миша. — Хочешь, поговорю с землемером? Он примет тебя в наш отряд.
— Сыпасиба! Твоя шибко добрый люди!
— Ну-ну, ничего! — Миша смущенно отвернулся. — .Я тебе многим обязан. Ты мне жизнь спас-
Они помолчали.
— Не столько лекарства меня оживили, — продолжал задумчиво Миша, — сколько твои слова о том, что кто-то запутать нас хочет…
— А ваша отряда еще долго тайга работай? — поинтересовался Ли-Фу.
— Да с месяц еще поработаем, пака снег не ляжет. Вот как закончим съемку участка Восточного, перейдем к Долгоозерному. Это немного севернее Волчьих болот, но захватывает краешком и болота, вернее — заболоченную тайгу. Хороший участок. Я уже бывал там. Отведем его и закрепим за кем-нибудь. Люди сразу строиться начнут. Знаешь это место?
Ли-Фу ничего не ответил, будто не слышал. — А ты не знаешь, там бандиты не шалят? — снова спросил Миша. — Я очень беспокоюсь за отряд, особенно за товарища Кандаурова.
Ли-Фу и на этот вопрос не ответил. Он встал, подошел к окну, потер виски, потом вернулся к Мише и, глядя на него сосредоточенным, напряженным взглядом, сказал:
— Моя завтра тайга ходи. Промышляй надо. Пять-шесть солнца ходи: тетерка, фазана стреляй… А твоя лечиса! Твоя другой люди ходи лечи, моя его скажи. — Ли-Фу помолчал и добавил, не меняя тона: — Моя тебе, Миша, шибко привыкла. Твоя хороши люди. Моя тебе добра желай. — Ли-Фу выглянул за дверь, плотно притворил ее и, подойдя к Мише, шепнул на ухо: — Твоя остерегайся. Есть деревня плохой люди. Богатый охотника — все равно кулака. Его плохо замышляй.
