Анатолий Чехов - Кара-курт
Капитан Ястребилов, внимательно слушавший переводчика, прервал Клычхана:
— Вы назвали сумму задолженности Германии вашей стране. Откуда она вам известна?
— Я уже сказал, арбаб, — с достоинством ответил Клычхан, — у меня есть друг в Меджлисе, он мне сам говорил.
— Послушайте, Клычхан, — сказал Ястребилов, — я внимательно следил за вашим рассказом и думаю, что говорите вы совсем не то, что нужно. Что вы нам морочите голову вашим братом? При чем тут какие-то Загар-Раш, экономические проблемы? Речь идет о вас. Вы нарушили границу, находитесь в советской пограничной комендатуре. Прежде всего вы должны сказать, кто вас послал, с кем вы связаны, к кому шли на явку, с какой целью? Отвечайте по существу и не тяните время. Чем откровеннее все расскажете, тем для вас будет лучше.
— Я пришел предупредить, — все еще спокойно, с достоинством ответил Клычхан. — Загар-Раш минировали мост к щель Даш-Арасы´. Всех, кто там работал, солдаты забрали. Людей надо спасать. У вас там, где солнце уходит, началась война. Если вы не успеете, она начнется здесь, где солнце над головой.
— Все это очень интересно слушать, — сказал Ястребилов. — Но я еще раз задаю вам прямой вопрос: кто вас послал, к кому вы шли, где явка?
Лицо Клычхана потемнело. Из-за отворота халата он достал сложенную узкой полоской газету.
— У тебя два красных кирпича на воротнике, — сказал он Ястребилову. — Наверное, ты большой начальник. Но большой начальник еще не значит — большой мудрец. Я сам вышел к геок-папак[6]! Я пришел к Ёшке Кара-Кушу!
— Вы пришли не к Ёшке в гости, а в советскую комендатуру. С вами разговаривает комендант. Потрудитесь отвечать точно на заданные вопросы, — оборвал его Ястребилов.
Клычхан быстрым движением развернул перед Ястребиловым газету, ткнул пальцем в то место, где рядом с названием «Иране Бастан»[7] черным жирным пауком распласталась свастика.
— Смотри сюда, начальник! — сказал он. — Их каракурты уже на всех наших газетах, как пауки по углам, сидят, каждого, кто читает, ядовитым словом жалят! К вам они через вот эту границу на танках и пушках поползут, пулями и снарядами будут жалить! Я об этом пришел сказать вашим геок-папак!
— Похвальное стремление, — иронически заметил Ястребилов. — Но это еще не дает вам право оскорблять коменданта!
Сулейманов перевел, а Яков подумал: «На западе эти кара-курты уже поползли к нам на танках и пушках, да еще как...» Пока что он не вмешивался в разговор, хотя прямолинейность Ястребилова ему явно не нравилась. Это, видимо, тонко уловил Клычхан:
— Не я тебя оскорбил, а ты меня оскорбил! — обращаясь к Ястребилову, воскликнул он в гневе. — Смотри, Кара-Куш молчит и слушает — умный человек! А ты перебиваешь! С ним буду говорить! С тобой не хочу!
Сулейманов, начавший было переводить, запнулся. Кайманов сделал ему знак повременить:
— Невежливо ты разговариваешь, Клычхан, — сказал он по-курдски. — Пришел в гости, а ругаешься...
— Он сам меня обругал!
— Что он говорит, почему вы не переводите? — спросил Ястребилов.
— Говорит, что ваши подозрения не обоснованы.
— А какое ваше мнение на этот счет?
— До войны у нас работал следователь Сарматский, — ответил Яков. — У него был девиз: «Поверим и проверим». Золотое правило в нашем деле.
Ястребилов недовольно хмыкнул, а Яков подумал: «Не-ет, товарищ комендант, с этим народом хитрей надо. Лобовой атакой златоуста Клычхана не возьмешь».
Пока что он не знал, как устранить неловкость. Выручил дежурный Белоусов, снова появившийся на пороге. От его бравого вида не осталось и следа: гимнастерка топорщилась, пряжка ремня съехала набок.
— Товарищ капитан, разрешите обратиться к старшему лейтенанту Кайманову! — выпалил он и, получив разрешение, доложил: — Товарищ старший лейтенант, эта старая ведьма, только я ей про козла сказал, штурмом на меня пошла. Требует вас, атакует комендатуру.
— Заправьте гимнастерку, — сказал Яков. — Идите и с уважением встречайте Сюргуль. Остапчук и Оразгельдыев, — продолжал он, — проводите нашего гостя во двор. Выйди, Клычхан, — добавил он по-курдски, — подыши воздухом, пока не жарко. Вы не возражаете, товарищ капитан?
Ястребилов молча кивнул, проводил взглядом выходившего Клычхана, вопросительно посмотрел на Кайманова. Когда все вышли, Яков сказал:
— Я хотел бы без свидетелей объяснить вам некоторые обстоятельства.
— Слушаю вас.
Кайманову с первого дня очень не по нутру пришелся официальный тон нового коменданта. Со вздохом вспомнил Яков начальника этой же комендатуры Федора Карачуна, уехавшего на фронт. Тот никогда не говорил казенно.
— Наша соседка Сюргуль тоже ведь оттуда, — сказал Яков. — В свое время так же, как и Клычхан, пришла к нам с той стороны. Пока за нею ничего не замечалось, но вот сегодняшний козлиный концерт...
— Вы что-нибудь подозреваете?
— Давайте посмотрим, как они будут вести себя при встрече, и... не надо сразу брать Клычхана за горло.
Ястребилов слегка нахмурился, но тут же улыбнулся, доверительно положив руку Кайманову на плечо. Красивое лицо его стало еще привлекательнее, на щеках появились ямочки.
— Ладно, Яков Григорьевич, убедили! — весело воскликнул он. — Пожалуй, я и вправду круто повернул. Вам виднее. Всю жизнь ведь с этим народом.
Покладистость коменданта несколько даже удивила Кайманова. «А Ястребилов ничего... Может, и сработаемся», — подумал он.
Оба вышли на крыльцо.
Кряжистый Белоусов, придерживая сумку с противогазом и оттопыривая локти, рысью трусил к воротам, издали скомандовав часовому пропустить Сюргуль. Навстречу ему шла, о чем-то громко препираясь с часовым, высокая старуха с властным мужским лицом, худыми плечами, длинными узловатыми руками. Белоусов на ходу что-то сказал ей, сделал налево кругом, пристроился и даже сменил ногу, направляясь рядом с Сюргуль к зданию комендатуры.
Клычхан смотрел на Сюргуль со спокойным любопытством. Капитан Ястребилов уже согнал с лица свою обворожительную улыбку и всем своим видом будто хотел сказать: «Ну-с, посмотрим, что из этого выйдет».
Кайманов сделал несколько шагов навстречу Сюргуль, почтительно прижал руку к груди:
— Салям алейкум, баджи[8]. Как твое здоровье? Хорошо ли идут твои дела?
— Ту[9], Ёшка, почему мешаешь? — прервала его старуха. — Почему велишь гейча прогнать? Сам подарил, теперь отнять хочешь? Алла Назар башлык[10] воды не дает. Кто польет мелек[11] бедной Сюргуль?
— Погоди, Сюргуль, ты что-то много наговорила, — остановил ее Яков. — Давай по порядку, ханум. Скажи, разве я для того тебе Борьку подарил, чтобы он нам жить не давал? Почему он у тебя так громко кричит?
— Много соли съел, пить хочет — вот и кричит.
— Это я и сам понимаю: пить хочет — вот и кричит. Я тебя спрашиваю, зачем тебе надо, чтобы он так громко кричал?
Сюргуль посмотрела на него с искренним изумлением:
— Как не знаешь, все знают!
Она широким жестом обвела горизонт. На темной и худой, изрубцованной временем шее ее обозначились жилы, в углах рта легли морщины. Но карие глаза Сюргуль с чистыми белками смотрели на Якова молодо, а главное — бесхитростно.
— Вчера ни одного облака не было, — убежденно сказала она, — сегодня пришли.
Старший лейтенант недоверчивым взглядом обвел горизонт. Ястребилов молча выслушал перевод Сулейманова и тоже окинул взглядом небо. Редкие полупрозрачные облака, которых вчера и в помине не было, сейчас, оторвавшись от горных вершин, плыли над головой.
— А при чем тут козел?
— И-и-э-эх, Ёшка! — воскликнула Сюргуль. — Гейч пить хочет — дождь зовет. Одно утро кричал — облака пришли. День покричит — туча придет.
— Еще день? Ну уж дудки! От твоего гейча и сейчас у всей комендатуры в мозгах свербит. А если все лето дождь не придет, твой гейч до осени орать будет?
— Как не придет? Обязательно придет!..
— Если бы от такой рогатой скотины зависела погода... — начал было Кайманов, но в эту минуту, словно по заказу, облако, проплывавшее над головой, окропило вдруг всех стоявших во дворе частыми тяжелыми каплями.
— Ага! Видел? — Сюргуль торжествовала: — А ты говорил!
— Тьфу! — невольно рассмеявшись, сплюнул Кайманов.
Белоусов и переводчик Сулейманов захохотали. Улыбнулся и Клычхан. С усмешкой пожал плечами капитан Ястребилов, которому Сулейманов перевел разговор.
— Зачем плюешь? — обиженно сказала Сюргуль. — Дождик пошел — аллаху слава. А ты плюнул.
— Прости, ханум, — согнав улыбку, ответил Яков. — Пойдем ко мне в гости, чай будем пить, а гейча ты отведи подальше в горы, пусть лучше он там кричит.
— Какие горы? Мелек у меня не в горах, за кибиткой. Ни в какие горы гейча не поведу, пускай дома кричит.
«Голову морочит старая карга», — уже раздражаясь, подумал Кайманов.
