Лен Дейтон - Берлинские похороны
Глава 33
Два слона могут задержать проходные пешки соперника, поскольку способны вместе контролировать как черные, так и белые поля.
Прага, понедельник, 21 октября
Я потряс Харви за плечо, он повернул голову, лежащую на сложенных руках, явив мне свои улыбающиеся херувимские черты лица.
— Пойдем, сказал я. Харви потянулся за бутылкой сливовицы.
— Нам пора, Харви, — повторил я, отрывая его палец от бутылки. Старик высморкался в большой, многократно заштопанный носовой платок.
Ночь стояла ясная, как в планетарии. На улице Харви сплясал гавот и спел импровизированную песню без мелодии.
Если хочешь быть дальнови-и-и-идным,
Будь находчивым и упо-о-о-орным.
Крюк по бездорожью как-то скрашивался излишками сливовицы. Вернувшись на шоссе, мы понеслись к Праге.
— Ты все слышал, Харви? — спросил я.
— За кого ты меня принимаешь? — откликнулся Харви. — Может, ты думаешь, что я могу совать нос в чужие дела?
— Думаю, — ответил я. Харви засмеялся, рыгнул и снова заснул, вскоре мне пришлось разбудить его.
— Там что-то впереди, — сказал я.
— Авария, — сказал Харви. — Он был уже трезв. Харви мог напиваться и трезветь моментально. На дороге стоял автомобиль с включенными фарами, над дорогой мелькал предупредительный красный сигнал.
Я остановил машину. Человек, державший сигнальный фонарь, был одет в белую каску, кожаные бриджи и коричневую кожаную куртку с большими красными эполетами. Он засунул фонарь за голенище своего черного сапога, я опустил стекло дверцы. Он окинул взглядом нас обоих и спросил по-немецки:
— Кто владелец машины?
Он внимательно изучил страховое свидетельство и документы прокатной фирмы, а затем перешел к нашим паспортам, перевернув каждую страницу и подергав обложку. За его спиной стоял мотоцикл с коляской, а на другой стороне дороги — джип с выключенным освещением. Человек в белой каске унес наши документы к джипу, откуда потекла мелодия разговора, вопросы задавались на чешской флейте, а решения принимались на русском фаготе. Двое мужчин вышли из джипа на дорогу. Один был в форме чешского офицера, которая очень напоминает английскую, другой был русский старшина. Они положили наши документы на капот джипа и начали рассматривать их при свете фонарика, потом снова сели в машину. По-прежнему не зажигая фар, джип развернулся на каких-нибудь двадцати футах и, заревев, рванулся вперед, легко преодолевая дорожные рытвины.
— Поезжайте следом, — сказал человек в белой каске, указывая в сторону джипа.
— Лучше поехали, парень, — сказал Харви. — С ними уехали наши паспорта, а в этой стране американский паспорт стоит больше, чем шестнадцатифунтовая банка растворимого кофе.
Джип свернул на широкую проселочную дорогу. Мы — за ним; машина загромыхала на ухабах. Еловые лапы почти скрывали от нас звездное небо; словно насекомые по щетке, мы медленно ползли по длинному клаустрофобическому шоссе. Свет фар выхватывал из темноты деревенские виды, запыленные лунным светом. Джип притормозил, впереди на поляне солдат в куртке размахивал фонарем. В углу большой поляны приютилась маленькая ферма. На мощеном дворе я увидел полдюжины солдат, несколько мотоциклов и четыре собаки одной масти, остановился впритык за джипом и вышел из машины. Солдат, сидевший на заднем сиденье джипа с автоматом модели 58 в руках, показал на дом. Подчиняясь, мы вошли в маленькую дверь.
В доме, куда нас ввели, на соломе стоял деревянный стол, вокруг лениво ходили три курицы, на площадке лестницы застыл армейский офицер. Когда мы вошли, он поздоровался с нами по-английски. Харви повернулся ко мне и начал прикуривать потухшую сигарету. Американцы не имеют привычки прикуривать потухшие сигареты, поэтому я с интересом смотрел на губы Харви. Из-под сложенных ладоней он едва заметно произнес: «ОБЗ»[37]. Я воздержался от кивка.
Чешский офицер указал на два серых от времени стула, мы с Харви сели. Харви бросил спичку, подбежал офицер и наступил на спичку тщательно вычищенным ботинком. Его укоризненный взгляд мог означать и «Чтобы ты подавился этой спичкой», и «Так и начинаются пожары». Лицо чешского офицера напоминало полустертый карандашный рисунок. И кожа, и глаза были серыми. Высокий лоб, слегка удлиненные уши, нос и подбородок напоминали восковую куклу, долго пролежавшую на солнце. За спиной офицера на лестнице русский старшина открывал бутылку. Потом, широко улыбнувшись, сказал:
— Какой сюрприз, англичанин. Ты же мой попутчик.
— Ты знаешь этого типа? — спросил Харви.
— Полковник Сток, — сказал я. — Из контрразведки Красной Армии в Берлине.
Сток одернул коричневую форменную рубашку со старшинскими знаками различия.
Чешский солдат принес четыре стаканчика и большую консервную банку.
— Для тебя держим самое лучшее, англичанин, — заметил Сток. Чех вымученно улыбнулся, будто кто-то садистски наклеил ему на лицо пластырь; казалось, расслабь он мышцы, и ему тут же оторвет уши. Сток нахваливал открытую банку.
— Белужья, — сказал он, протягивая ее мне. — Мне сначала прислали осетровую, но я им сразу выдал: «У меня будут высокие гости из-за рубежа. Нам нужна белужья». — Внутри банки были серые с прожилками шарики величиной с малую горошину. Сток открыл пакет небольших вафель и ложкой щедро разложил икру на вафли. Водку по стаканчикам он разлил до самого края. Потом поднял свой сосуд. — За путешественников, — провозгласил он.
— Давайте лучше за автомобилистов, — вставил я.
Чех сорвал пластырную улыбку с пугающей поспешностью. Как-нибудь он так себя покалечит.
— За автомобилистов, — согласился Сток, — всего мира. — Все выпили, Сток снова наполнил стаканчики и продолжил: — Здесь, в Праге, мы говорим, что, хотя дорожные полицейские у нас — коммунисты, а водители — фашисты, все было бы ничего, если бы пешеходы не были анархистами.
Сток сочился весельем. Он толкнул Харви в бок и сказал:
— Я вам шутку расскажу. Рабочие говорят, что у нас ничего правильно не сделаешь. Если ты приходишь за пять минут до начала работы, ты саботажник; если ты опаздываешь на пять минут, ты предаешь социализм, если приходишь вовремя, тебя спрашивают «Где ты достал часы?» — Сток рассмеялся и пролил водку. Чешский офицер бросил на него недоверчивый взгляд и предложил присутствующим сигареты «Мемфис».
— Или еще такой, — не унимался Сток. — Капитализм — это эксплуатация человека человеком, социализм как раз наоборот.
Все засмеялись и пропустили еще по одной. Харви заметно повеселел. Он сказал Стоку:
— Где вы понабрались всего этого — в «Ридерс дайджест»?
Сток ухмыльнулся.
— Нет, нет и нет — от людей. Анекдот о капитализме и социализме — мы за него сегодня утром человека арестовали. — Сток гоготал своим баритональным голосом до тех пор, пока у него слезы на глаза не навернулись.
Харви тихо спросил у меня:
— Он шутит?
— Кто его знает? — ответил я.
Чех встал под керосиновой лампой. Рядом с грузным Стоком он выглядел статистом из «Богемы». На руках у него были перчатки из мягкой кожи. Он постоянно подтягивал их, расправлял складки между пальцами, похлопывал одной о другую.
— Ешь и пей, — громко скомандовал Сток. Чех стал пожирать икру с бесстрастностью автомата. Слою Стока — закон. Мы уминали икру, накладывая ее ложкой на вафли.
— За Генри Форда, — сказал Харви, поднимая свой стаканчик.
Сток колебался.
— Если бы Форд родился в Советском Союзе, я бы за него выпил.
— Если бы Форд родился в Советском Союзе, — прокомментировал Харви, — он бы до сих пор делал велосипеды.
Сток рассмеялся. Харви снова поднял свой стакан.
— За Генри Форда, филантропа. — Чех спросил, что значит это слово. Сток объяснил. Харви рыгнул и улыбнулся. Сток рассердился.
— Вы, американцы, великодушны, а мы, русские, видите ли, нет. Вы ведь это хотите сказать. Мы, конечно, не даем другим народам подарков и взяток, что верно, то верно. Мы не даем им ядерного оружия. Мы даем им немного денег и немного оружия. Но главное, что мы им даем — это моральную поддержку. Поддержку и идеи. Никакому оружию идей не победить Можете убедиться в этом на примере Китая, Лаоса и Кубы. — В подтверждение своих слов он энергично кивал.
— На примере Китая и вы в этом можете убедиться, — сказал Харви.
Возникшее напряжение я постарался снять старым русским тостом:
— За мою жену, любовницу и женщину, которую я еще не встретил. У меня есть подарок для каждой из них.
Сток начал шлепать себя по ляжкам от удовольствия. Мы выпили.
Последовали тосты за спутники, изобретателя водки, знаки объезда, за мороженое Хауэрда Джонсона (двадцать восемь различных сортов) и за этот «знаменитый английский собор Святого Панкраса». Потом Сток поднял тост за Чехословакию.
— За Чехословакию, — повторил я. — За лучшее пиво и лучшие мультфильмы в мире. За страну, где разрешены аборты, не преследуются гомосексуалисты и развод стоит десять фунтов.
