Просчет невидимки - Александр Александрович Тамоников
– И что же?
– А то, Виктор Алексеевич, что этот Гриб ищет Седого. Переговорить хочет кое о чем. Гриб уже знает, что банда Седого перебила банду Казбека и забрала сберкассу.
– Но Гриб – это не совсем то, что нам нужно. Хотя…
– Не спеши с выводами, – покачал головой Карев. – Надо вам устроить встречу.
– Ладно, давай встречаться, если он хочет говорить. Неплохо бы мне несколько уроков блатного жаргона и понятий взять у кого-нибудь. Может, у Кири Батона?
– Нет, Виктор Алексеевич, ни в коем случае. Нельзя играть. Гриб родился в колонии. Его родители – уголовники, это его родная среда. Он из своих сорока восьми лет жизни тридцать шесть провел на отсидках. Ты его не переиграешь, глаза ему не замылить. Он через секунду поймет, что ты подставной, что «горбатого ему лепишь». Он сразу поймет, что ты не уголовник, не блатной.
– А что же делать?
– Будь самим собой, – посоветовал Карев. – Не играй. Ты же не придумал, какое у тебя было прошлое и что тебя толкнуло на разбой – такую «легенду» не разрабатывали. Ну, вот и он пусть гадает, что у тебя за душой. В уголовную среду приходят разные люди, и приходят они по-разному. Кто после лагеря, потому что в плену побывал, кто-то за дезертирство с фронта, а у кого-то так судьба сложилась. Жрать нечего, жить не на что, и человек идет на улицу, в темные переулки забирать у тех, кто, как ему кажется, живет лучше, кто лучше обеспечен. Или просто озлобленный и готовый грабить. Плевать ему, кого и как. Разные люди, Виктор Алексеевич, все очень разные. Вот и будьте с ребятами сами собой. Злости побольше и жестокости. Ну, с последним нормально, устроили вы возле сберкассы мясорубку, а уж уголовный мир притих в шоке. И поменьше философии и мотиваций. Для Гриба нет ничего святого. Абсолютно. Я это знаю.
Официально Каплунову увезла скорая помощь. Правда, когда приехала машина, в которой в белом халате находился и майор Карев, изображавший фельдшера, женщине стало лучше, она очень удивилась, что ей вызвали врача, и уверяла, что с ней все в порядке. Беглый осмотр, измерение давления, все это сделали еще в машине. А уже потом в здании областного Управления НКВД начался допрос.
Карев и Шелестов сидели за стеной и наблюдали за происходящим через стекло, которое со стороны комнаты для допросов выглядело как обычное зеркало. Женщина-следователь с погонами старшего лейтенанта вела себя строго, холодно, чтобы еще больше смутить и испугать задержанную. Та вела себя слишком странно, она или очень хорошо играла свою роль, или правда ничего не понимала. Следователь пока не приступала к главным вопросам, ограничиваясь вопросами чисто биографическими и уточнением личных данных.
Дверь открылась, и в комнату вошел дежурный по управлению.
– Товарищ майор, группы разосланы. По адресу проживания Никифорова он сегодня не появлялся. В конструкторском бюро лейтенант Филонов находится неотлучно. Инструкции для него, на случай появления Никифорова, переданы.
– Да нет, не появится он там, – покачал Шелестов головой. – Если уж он пошел ва-банк и решил отравить или устранить Каплунову, то не вернется. Значит, он взял, что ему было нужно, и скрылся.
– А если он ее не травил, а просто усыпил, чтобы она ничего не помнила? – предположил Карев и повернулся к дежурному. – Что там лабораторный анализ крови Каплуновой? Нашли что-то в крови?
– Результата пока нет, товарищ майор. Медики работают.
Карев отпустил дежурного, разрешив беспокоить себя лишь в экстренных случаях. И они с Шелестовым стали слушать допрос, стараясь не проронить ни слова. Каплунова наконец-то сообразила, что отпираться бессмысленно. Что, вероятно, в НКВД знают, что она пустила к себе в комнату, где хранятся секретные материалы, постороннего человека, не имеющего в комнату допуска. То, что женщина это поняла, было видно по ее лицу и побледневшим щекам. Опытная следователь сразу ухватилась за эти мимические подсказки.
– Итак, вы сегодня задержались на работе и находились на рабочем месте у себя в особой комнате хранения секретных материалов конструкторского бюро?
– Да, я задержалась, – тихо ответила Каплунова. – Мне нужно было заполнить реестры и разнести вновь поступившие документы. Чтобы завтра я могла их выдавать для работы.
– Вы знаете инструкцию, вы расписывались в ознакомлении с ней, когда поступали на службу на завод, – констатировала следователь. – Вы знаете, что вход в секретную комнату запрещен всем, кроме лиц, указанных в списке. Кого вы пускали в комнату из числа лиц, не указанных в этом списке?
– Я, – замешкалась Каплунова. – Понимаете, я запираю и опечатываю все несгораемые шкафы в конце рабочего дня. Работа с занесением в реестр вновь зарегистрированных документов не требует на моем столе самих документов…
– Я прошу вас, гражданка Каплунова, отвечать на мои вопросы, – перебила задержанную следователь. – Я повторяю свой вопрос: кого вы пускали к себе в секретную комнату из числа лиц, не указанных в списке?
– Но я же, – горячо сказала женщина и, прижав к груди руки, с мольбой посмотрела следователю в глаза, – я же ничего не делала, я не изменяла Родине, это нарушение, но не преступление, поверьте мне.
– Мне снова повторить вопрос? – холодно и как-то даже зловеще спросила следователь.
– Никифорова, – обреченно ответила задержанная и опустила голову. – Василия Степановича. Инженера.
– Сегодня инженер Никифоров к вам приходил? Вы пустили его в секретную комнату?
– Да, но это только моя вина! – горячо воскликнула женщина и заплакала.
– А я, кажется, понимаю, – хмыкнул Карев. – Ее понимаю, а его нет.
Вопрос следовал за вопросом, один вопрос вытекал из другого, из ответа на предыдущий вопрос, следовал как уточнение, как продолжение утверждения. Каплунова плакала, сморкалась в платок и отвечала. Она умоляла понять ее, простить, но постепенно ей пришлось сознаться в том, что она состоит в интимной связи с инженером Никифоровым и что пускала его внутрь для любовных встреч. А дальше допрос свернул в самое интересное
