Александр Авдеенко - Горная весна

Чьи-то шаги, прозвучавшие невдалеке, заставили Андрея опустить голову, открыть глаза. Мимо проходил человек в длинном плаще, в черной шляпе, с черным футляром подмышкой. Это был музыкант из Цыганской слободки. Тот самый, что пиликал на своей скрипке, пока Андрей и Олекса ужинали.

— Ты куда, Шандор? — спросил Андрей по-мадьярски.

— Домой. Сигарета есть?

— Есть. На. Бери всю пачку. Почему так рано домой?

— Жена приказала не задерживаться. — Огонек сигареты осветил лицо цыгана, его черные усики, белые литые зубы. — У нас сегодня домашний праздник: десять лет как поженились. По этому случаю…

Андрей все понял. Вот где он скоротает ночь — в Цыганской слободке.

— Приглашай, Шандор, и меня, — Андрей позвенел в кармане мелочью. — Дукаты и кроны имеются.

— Пойдем, если твоя душа праздника захотела.

Андрей и цыган взяли такси. Проехав центр Явора, они покатили по узкой темной улочке южной окраины города. Машина остановилась перед небольшим домиком в Цыганской слободке.

Цыганская слободка была одним из примечательных мест молодого советского города Явора. Возникла она давно, еще во времена австро-венгерской короны, росла и расширялась во времена президента Масарика. Здесь, на международном перекрестке, в нескольких километрах от стыка трех границ, удобно и выгодно было стоять постоянным табором конокрадам, контрабандистам, содержателям тайных квартир, друзьям заграничных перебежчиков, гадальщицам, скрипачам, коновалам, кузнецам, лудильщикам. Десятки лет, из поколения в поколение, Цыганская слободка воровала у тех, кто не умел беречь свое добро, обманывала доверчивых, предсказывала судьбу простодушным, нарушала законы императора Франца Иосифа и короля Михая, диктатора Пилсудского и президента Масарика, плясала и пела, клянчила милостыню на закарпатских базарах и лишь иногда, в тяжкие своя дни, трудилась: кузнечила, слесарничала, делала саман — необожженный кирпич. Исчезали императоры, президенты, диктаторы, менялись правительства, а Цыганская слободка оставалась все той же — независимым государством в государстве.

Советская власть уравняла цыган Закарпатья в правах со всеми гражданами страны, дала им высокое право трудиться на своей земле, на своем заводе, на своей шахте. Тысячи и тысячи цыган приобщились к постоянной трудовой жизни, но Цыганская слободка молодого советского города Явора не сдавалась, пыталась бороться за свою независимость, независимость от честного труда, от социалистических человеческих норм жизни. Почти никто из яворских цыган, не говоря уже о женщинах, не заботился о своем постоянном трудоустройстве. Ни одно учреждение и предприятие в Яворе не имело в своем штате цыган. Приглашали часто — не шли. Говорили: «Не привыкли мы от гудка до гудка, от звонка до звонка работать». Ковали. Лудили. Кровельничали. Делали саман. Рыли котлованы. Клали стены новых зданий. Выгружали и грузили иностранные и советские вагоны на перевалочной базе. Но все только аккордно, сдельно, поденно, от случая к случаю. Поработают неделю или две, получат хорошие деньги — и гуляют до тех пор, пока в кармане не останется ни одной копейки. Женщины, как и в старые времена, рыскали по большим базарам, гадали на картах. В понедельник они в Ужгороде. В среду мчались в Хуст. В пятницу заполняли Мукачево. Владельцы скрипок и длинных «музыкальных» волос по вечерам кочевали по яворским забегаловкам, по пивным, барам, по закусочным, искали желающих послушать чардаш и цыганскую рапсодию.

В так называемые «воинские дни», когда из-за границы прибывали поезда с военнослужащими, молодые цыганки прогуливались в привокзальном яворском скверике, выпрашивали у солдат и офицеров австрийские «оккупационные» сигареты.

Вот в этой Цыганской слободке, среди людей, презирающих труд, и нашел себе приют Андрей Лысяк. Жена ресторанного скрипача Шандора оказалась той самой гадальщицей, которая предсказала Андрею в Рахове его счастливую судьбу.

Прогулял Андрей до рассвета. Вышел от «Кармен» без единого рубля в кармане, без плаща и шляпы. Кое-как дотащился домой, перелез через забор, нашел с помощью черной Марии свою постель и, не раздеваясь, завалился спать. Весь день провалялся в кровати. Вечером его разбудил Крыж. Он принес пива, моченого винограда, и все пошло, как и вчера. Выпили. Закусили. Покурили. Опять выпили. Поговорили о том, как прошло угощение Олексы Сокача.

— Значит, твердо договорился с Олексой? Берет тебя на свой комсомольский паровоз?

— Берет. Скоро машина будет под парами.

— Не раздумает?

— Да вроде бы нет, парень крепкий на слово.

— Смотри держись его. Большие дела будешь делать, работая плечом к плечу с Олексой Сокачем.

Марта Стефановна несколько раз пыталась вторгнуться к пирующим, но Крыж не открыл ей запертую на ключ дверь.

— Там, где двое, третий лишний, — бесцеремонно объявил он.

Когда Андрей опять захмелел, Крыж выразительно потер указательным пальцем большой палец.

— Ну, а как насчет презренного металла? Все сплавил на угощение Олексы Сокача?

— До единого рубля! — Андрей засмеялся, вывернул карманы и вопросительно посмотрел на своего щедрого друга, надеясь на то, что он раскошелится и на этот раз.

Но дядя Любомир укоризненно покачал головой:

— Плохо дело. Я тоже свои запасы вчера растратил. Придется добывать капитал. Хочешь, Андрей, заработать тысяч пять?

— Пять? Да я и единой тыще буду рад.

— Пять заработаешь, не меньше. Если, конечно, храбрости наберешься.

— Чего-чего, а храбрости у соседей не попросим. Какая работа?

— Деликатная. Очень деликатная. Слушай меня внимательно и на ус наматывай. В конце Урожайной улицы, в крайнем доме, под Виноградной горой, живет новый помощник начальника станции Явор Василий Петрович Горгуля, железнодорожный майор по званию. Понятно?

Андрей нетерпеливо кивнул головой: понял, мол, говори скорее дальше.

— У него есть машина. Личная, «Москвич». Несколько дней назад, глухой ночью, Василий Петрович возвращался с прогулки домой. На проселочной безлюдной дороге, что спускается из колхоза «Червона поляна», он догнал запоздавшего велосипедиста, протаранил его буфером «Москвича», сбросил в кювет и скрылся в темноте. — Крыж достал бумажник, извлек из него фотографию и положил на стол.

Андрей увидел дешевый некрашеный гроб и мертвого человека с забинтованной головой, небритого, с тоненькой церковной свечкой в скрещенных на груди руках.

— Это велосипедист, сбитый майором. Ясна ситуация?

Андрей отрицательно покачал головой.

— Какой недогадливый! Ты пойдешь к Горгуле домой и скажешь: «Здравствуйте, Василий Петрович! Я к вам по важному, деликатному делу». Он посмотрит на тебя с удивлением и, может быть, спросит: «Что вам надо? Я вас не знаю». Ты не смущайся и храбро приступай к делу. Так, мол, и так, уважаемый Василий Петрович, мне доподлинно известно, что вы убили моего отца.

— Моего отца?

— Да! Помощник начальника станции так будет перепуган, что поверит каждому твоему слову. Ты скажешь ему, что твой отец, умирая, назвал тебе, одному тебе, номер «Москвича». Потом ты помолчишь, покуришь и добавишь, что это скандальное дело можно уладить мирно, если… если Горгуля не пожалеет пять тысяч. Если пожалеет, то тебе придется сообщить в милицию о совершенном преступлении. Вот и все.

Крыж многого не договорил. Андрей Лысак еще не созрел для откровенных разговоров. Крыж решил пока, до поры до времени, использовать его вслепую, не посвящая в то, кому служит. Впоследствии, когда парень окончательно увязнет в делах Крыжа, ему можно открыть глаза.

Гнусное предложение Крыжа не вызвало у Андрея Лысака возмущения, не оскорбило его. Наоборот. Он имел самое смутное понятие о чести и совести, обожал деньги и готов был их заработать любым способом.

Сколько уже было на свете таких, как Андрей Лысак, сколько их погибло на этом скользком пути! И все-таки вот появился еще один, полный надежды, что ему повезет. Другим не повезло, а вот ему обязательно повезет.

Крыж отпил из стакана пива, вытер губы и продолжал:

— Майор Горгуля, известное дело, не сразу отсчитает деньги. Для приличия он пошумит, повздыхает, может быть, даже станет отнекиваться: я, мол, не давил людей. Тогда ты тихо и мирно скажи ему: «Не давили? Хорошо, пойдем в гараж, посмотрим ваш „Москвич“». После этого он сразу присмиреет. Некуда ему больше податься: правая фара у «Москвича» разбита и крылышко помято. Дальше все пойдет как по маслу. Ясное дело?

— Наполовину ясное, а наполовину темное, — Андрей посмотрел на фотографию. — Откуда родом этот велосипедист? Где проживал?

— Без роду, без племени. — Крыж взял фотографию и положил в боковой карман Андрея. — Тебя это не касается. Твое главное дело — выколотить из майора пять тысяч. Пойми, он все отдаст, только бы избежать тюрьмы, не потерять партийного билета.