Лен Дейтон - Секретное досье
Скакун жил в комфортабельной маленькой комнатке в ближайшей к морю секции лагеря. В металлическом шкафу висела его форма, а старый кондиционер стоял на подоконнике и молотил, охлаждая воздух. На армейском столе лежали несколько книг: немецкая грамматика, «Испытание муками» Кэрила Чессмена, два вестерна в бумажных обложках, руководство по установке печей и «Столетие непристойного рассказа». На подоконнике выстроились бутылка скотча, джин, несколько разных смесей, стакан с дюжиной заточенных карандашей и электробритва.
Из окна в одну сторону пляж был виден приблизительно на милю, в другую – почти на полмили. В обоих направлениях пляж и здесь был инкрустирован мусором, а шаткий мол уходил, болезненно прихрамывая, в воду. Солнце висело темно-красным огненным шаром, совсем как тот, который мы пытались создать на острове с башней в нескольких милях к северу.
Скакун налил нам по щедрой порции «Блэк лейбл» и даже не забыл, что я пью без льда.
– Таким, значит, образом, – начал он. – Вы и эта юная леди решили немножко позагорать за государственный счет?
Он подождал, что я заговорю.
Я заговорил:
– Просто у меня на руках столько нераскрытых преступлений, что я стал специалистом по нераскрытым преступлениям – все, у кого на руках нераскрытые преступления, посылают за мной.
– И ты раскрываешь их?
– Нет, только завожу досье.
Скакун налил мне еще, посмотрел на темноглазого маленького лейтенанта и сказал:
– Надеюсь, ты захватил с собой в это путешествие большое досье экономичного размера. – Он сел на кровать и открыл свой кейс. Я обратил внимание на стальную подкладку чемоданчика. – Никто не даст тебе полной картины, потому что мы еще не свели все воедино. Но у нас сейчас очень трудное положение, данные, которые мы получаем из ВК сто девяносто два, мы в буквальном смысле заносим в наши досье. Буквально. Едва в наших лабораториях делается открытие, оно сразу передается на другую сторону мира.
ЦРУ предпосылает номерам своих комнат буквенное обозначение крыла, в котором они находятся. Комната 192 в Восточном крыле – это на самом деле большая череда помещений, и ее задача заключается в том, чтобы передавать информацию из недр зарубежных правительств. Дело она имеет только с агентами, которые черпают сведения из священных источников, доступных иностранным властям самого высокого уровня. Это, несомненно, был бы лучший из возможных способов проверить утечку собственной информации США.
– Из лабораторий? Значит, это строго научные данные?
Скакун пощипал ноздри.
– В настоящее время, похоже, да.
Джин удобно разместилась в плетеном кресле неармейского образца. У нее был тот тихий, собранный, довольно глупый вид, который я замечал и раньше. Это означало, что она запоминает разговор. Теперь Джин медленно вернулась к жизни.
– Вы сказали «в настоящее время». Я так понимаю, что объем этих сведений увеличивается. Как быстро?
– Он увеличивается, и довольно быстро, чтобы очень обеспокоить целый отдел – позволите на этом остановиться? – Вопрос был риторическим.
Джин спросила:
– Когда вы впервые заподозрили множественную утечку? Ведь она множественная?
– Множественная? Я скажу, что она… она многомножественная. И охватывает круг вопросов настолько обширный, что доступ к ним может иметь не один колледж, а уж тем более не одна лаборатория.
Темноглазый Долобовски вышел, чтобы принести из холодильника льда. Скакун достал большую картонную коробку с сигаретами и уговорил Джин попробовать «Лаки страйк». Закурил, дал закурить Джин, а темноглазый оделил нас льдом и скотчем.
– Первые утечки, – задумался Скакун. – Да.
Долобовски снова сел на стул, и мне вдруг стало ясно, что он имеет над Скакуном какую-то власть. Именно поэтому тот молчал, пока темноглазого не было в комнате. Он присутствовал здесь, чтобы убедиться: мы с Джин уйдем только с дозволенным объемом информации. Я никого в этом не винил, в конце концов, мы же не сказали американцам, что у нас те же самые проблемы. По правде говоря, Бог знает, что наплел Долби, чтобы сюда попасть. Скакун смотрел в пространство, словно защищаясь, и тихонько дул на огонек своей сигареты.
– Все трудности из-за этих международных конференций, – решил ответить темноглазый. Его низкий голос прозвучал издалека. – Ученые говорят на одном жаргоне, да и все равно открытия, как правило, идут параллельно. Мы думаем, что широкая утечка происходит уже в течение восьми месяцев. Прежде были отдельные случаи местами, но теперь это охватывает всю научную программу… даже невоенную.
Я понял, что невоенная составляющая ранит, это был удар ниже пояса.
Я сказал, что не возражал бы против маленькой утечки, но что теперь мне пора, нет, правда… может быть, в другой раз. Мы отразили несколько вопросов об утечках в Соединенном Королевстве, чтобы убедить их в своей неосведомленности в происходящем. Это оказалось нетрудно. Скакун проводил нас до выкрашенного в белый цвет заборчика, посредством которого продуманная армия помогала ему чувствовать, будто он и не покидал Нью-Джерси. Назавтра он возвращался в Штаты. Я попросил передать привет Барни, он сказал, что передаст, и спросил, много ли у меня сигарет. Мы пожали друг другу руки, и я вспомнил прежнего Скакуна Хендерсона: волосы, по которым плакал парикмахер, и запас историй, за которые каждый бармен в городе повторит выпивку. Я помню, как он носил с собой старый фотоаппарат и останавливал каждую красивую девушку на своем пути, говоря, что он из журнала «Лайф». При этом выражал надежду, что они не сочтут его грубияном: ведь он заговаривает с ними, хотя не представлен.
– А теперь, пожалуй, по-настоящему изысканный снимок на тот случай, если на этой неделе мы снова будем делать обложку.
Думаю, Скакун даже не умел вставлять в него пленку. Все в городе знали, что Скакун всегда готов посмеяться и одолжить пару долларов.
– Прости, – сказал Скакун, – что у меня нет хереса. В смысле я знаю, что ты ненавидишь пить виски перед ужином.
Скакун ткнул в песок острым мыском своей остроносой, неармейского образца туфли – элегантной, ручной итальянской работы. Я знал, что Скакун знает, что я знаю, кто такой темноглазый.
Я двумя руками крепко пожал ему руку, дергая ее, словно качал насос, что в старые дни было нашей шуткой.
– Все нормально, Скакун. Ты можешь в любое время прилететь в Лондон, и наши запасы алкоголя – не самое главное. Понимаешь?
Его лицо немного прояснилось, и когда он прощался с Джин, я на мгновение увидел возврат старой техники. Уже почти наступили сумерки. Тут и там на выцветших, обожженных солнцем пальмах суетились птицы, а волны ударяли, растекались и впитывались в покрытый галькой пляж, обтачивая камешки. Мы, Джин и я, молча шли по огороженной песчаной территории, и солнце покидало нас, уходя в Индию, и песок был красным, а небо розовато-лиловым, и Джин была красива, ветер трепал ее волосы, а ее рука покоилась в моей.
За полмили до офицерского клуба по гладкому ночному небу заскребли шершавые, как наждачная бумага, звуки из музыкального автомата. Внутри клуба пузырь напряжения трудного дня взорвался, выливаясь в расслабленную сбивчивую болтовню, подогреваемую мартини. Огонь барбекю в дальнем углу плескался и плевался, шипя, словно тысяча пленных котят, аккомпанировавших ярким вспышкам пламени. Облаченный в белое Мефистофель тыкал, прокалывал и пестовал толстые куски превосходной американской говядины и спрыскивал их содержимым жестяной банки с «Уголек. Ароматная приправа для барбекю».
Розоволицый парень в белой куртке нашел в углу столик под клетчатой скатертью. Негромко зазвучала очень старая мелодия Эллингтона, которую какой-то старый поклонник вроде меня выбрал в музыкальном автомате. Свеча в бутылке из-под кьянти отбрасывала на бледное плоское лицо Джин неровные отблески, и мне стало интересно, сколько американских офицерских клубов во Франции отделаны в тихоокеанском стиле. Ночь снаружи была ясной и теплой.
– Мне нравится твой друг Скакун. – Мужская дружба – это то, чему женщины удивляются и чего слегка побаиваются. – Он казался немного погруженным в себя, как будто…
– Продолжай, – подбодрил я. – Произнеси это.
– Не знаю, что я собиралась сказать, правда.
– Знаешь, поэтому скажи. При нынешнем раскладе несколько дополнительных мнений не помешают.
На лицо Джин набежала тень, так как свечу подняли. Мы оба повернулись и увидели Долби, прикуривавшего от нее сигару. Он глубоко затянулся маленьким черным листком. Долби переоделся, теперь на нем была гавайская рубаха с большими голубыми и желтыми цветами, он надел легкие брюки и сходил в парикмахерскую. Долби обладал этим умением, или искусством, или обаянием – вот так нарядиться и не отличаться от так же одетых американцев.
– А туземный костюм вам идет.
Он затянулся сигарой, прежде чем ответить, потом аккуратно положил ее в пепельницу. Таким образом он потребовал места за столом. Он был помешан на символизме, этот Долби. Закончил непринужденный осмотр помещения и снова обратил внимание на нас.
