Стивен Хантер - Испанский гамбит
– Спасибо. Спасибо. Я обязательно передам ему. Послушайте! Вы слышите?
До их слуха донеслись звуки «Интернационала».
– Прекрасно. Настоящая революционная музыка. До свиданья, товарищ Левина. Вы кажетесь сотрудником, преданным своему руководству. Мы будем иметь вас в виду. Знаете, иногда нужно бывает словцо от верного человека.
– Спасибо, конечно, товарищ Максимов, но для меня нет большей радости, чем моя работа. Служить моему народу и Коммунистической партии для меня большое счастье.
Он быстро вышел.
На улице Левицкий постарался скорее раствориться в толпе и покинуть опасный район. Скорее в анархистские кварталы, унося под мышкой добычу в холщовой сумке. Улов имел ни с чем не сравнимую ценность. Он сам не ожидал такого триумфа, надеялся всего лишь раздобыть что-нибудь типа удостоверения личности. А теперь у него имеется целая энциклопедия различных документов. Половину легко загнать на черном рынке: там настоящие документы ходят по невообразимой цене, а остальное даст ему огромную свободу деятельности. Все же вместе придавало острый вкус его победе над Глазановым. Тот даже не в состоянии представить ценности утраченных документов.
В гуще революционной толпы он торопился вперед, музыка гремела в ушах, небо над головой полыхало огнями. Об Игенко он старался не думать.
Когда в четыре часа пять минут того же утра в одной из превращенных в камеры келий монастыря Св. Урсулы Игенко скончался от обширных телесных повреждений, полученных вследствие тяжелых побоев, его мучителями это событие не было воспринято как трагедия. Умирал он страшно.
Игенко, конечно, рассказал им все, что ему было известно. Но знал он не многое.
– Ничего не выдоили, – констатировал Глазанов. – Никчемная личность.
Но Ленни думал о том, что Игенко служил в Морском комитете, имевшем дело с погрузкой пароходов, и из головы его не выходил последний крик умирающего, оставшийся незамеченным Глазановым.
– Золото, – прорыдал тот. – Это из-за него Эммануэль здесь оказался. Из-за него он меня продал.
12
Парад
«Господи боже мой, даже если я проживу еще полсотни лет, мне все равно никогда не забыть ту ночь», – подумал Флорри и переместил тяжелую винтовку системы Мосина–Нагана[34] с одного плеча на другое.
В формированиях ПОУМ не имело значения, на каком плече покоится ваша винтовка, в ногу ли шагают отряды и в одинаковые ли мундиры они одеты. Имело значение лишь то, существуют ли эти отряды и в каком именно направлении они движутся. Флорри окружали толпы людей. В небе разрывались огни фейерверка, повисали, шипя, над домами и падали. Каждый из них, оставляя огненный отпечаток в памяти, отдавал свой свет небу, превращая ночь в необыкновенное красочное зрелище. Это была красная ночь – la noche roja, – и он, Флорри, был частью ее.
Казалось, что вся Барселона собралась сейчас на ставшей вдруг тесной Рамбле. Люди свешивались с балконов, приветствуя уходивших на фронт. Половина музыкантов Испании провожали солдат на войну. Конфетти падало им на плечи; лепестки цветов кружились в воздухе, расцвеченном огнями. Это был настоящий театр света. Огненные копья прожекторов бродили по небу; салюты гремели и сверкали, когда парад катился вниз по Рамбле.
– На Уэску! На Уэску! – кричала толпа.
– Long live the World Revolution![35] – вдруг послышался откуда-то из передних рядов возглас на безупречном английском языке.
Передававшийся из рук в руки мех вина доплыл наконец до Флорри.
– Держи, inglés,[36] – сказал совсем юный милиционер, передавая ему бурдюк с вином.
Флорри принял еще теплый от множества рук сосуд, поднес ко рту и сжал у самого отверстия, посылая в рот сильную струю вина. Blanco.[37] Немного горчит, но все равно яркое, молодое вино. Сделав глоток, он передал бурдюк дальше. И тут Флорри заметил, что многие ружья украшены розами и в толпе среди мужчин появились женщины.
– Эй, inglés, у нас совсем неплохо, а? – окликнул его кто-то.
– Просто здорово, – отозвался Флорри, чувствуя себя растроганным циником. Она провел с этими людьми две тяжкие недели, маршируя по грязным дорогам с метловищами в руках – винтовки были получены только что, – и уже ощущал себя частью этого организма. Ка-а-акое грандиозное шоу! Ка-а-акое первоклассное представление! Тут каждый чувствовал себя участником крестового похода. Пиф-паф, молодец, парень, старайся и все такое.
Внизу Рамблы, на площади у порта, вся колонна повернула, проходя нескончаемым потоком под строгим взглядом Колумба, смотревшего со своего высоченного пьедестала. Миновав по широкому бульвару бровку порта, подошли наконец к вокзалу. Это было пышное здание в стиле испанской империи – монументальность, суровая утилитарность и величественное самомнение.
У его закопченных стен национальная склонность испанцев к турбулентности проявила себя в полной мере после относительно строгого порядка парада. Флорри оказался в просторном зале с двойным сводчатым потолком, заполненном паром и грохотом. Половина ламп в этой огромной пещере была погашена, лучи прожекторов рыскали по сводам, театрально подсвечивая клубы поднимавшегося пара. Царила полная неразбериха. Неожиданно колонна снова начала двигаться, а когда она так же внезапно снова замерла, Флорри уже был рядом с составом, прямо у дверей набитого людьми вагона. Так он и стоял: одна нога на ступеньке, винтовка на ремне через плечо, вещевой мешок заброшен на спину, фляжка – на поясе. Оживший плакат времен Первой мировой. Чувствовал он себя довольно глупо. Неужели эти испанцы не могут хоть одно дело доделать до конца и как следует?
Кажется, они здесь уже целую вечность. Как можно надеяться выиграть войну и революцию, если вы даже не можете толком погрузить людей в вагоны?
– Роберт! О Роберт! Слава богу, я нашла тебя!
Ее волосы были спрятаны под черным беретом, она все еще носила этот страшенный комбинезон и парусиновые туфли – плимсоли, но это были ее глаза с непередаваемой, чуть сонной нежностью. Когда она улыбнулась ему, пробираясь сквозь толпу солдат, его охватила такая жгучая, как этот горячий пар, радость, что он испугался, не упадет ли сейчас в обморок. И тут же страшно разозлился на Сильвию. Явилась посмотреть, как ее маленький герой отправится выполнять свой долг.
– Привет, Сильвия, – сказал он и замолчал, не зная точно, что надо делать дальше.
– Я должна была увидеть тебя. Мы не можем так расстаться.
Флорри даже сам удивился вдруг вспыхнувшему в нем гневу.
– Сильвия, тебе обязательно нужно было явиться сюда и устроить сцену?
– ¡Vámanos, inglés![38] – крикнул ему сержант из вагона, потому что Флорри задерживал ход очереди.
Он отступил в сторону, пропуская остальных.
– Я должен идти, – хрипло сказал он. – Сейчас будет отправка.
– Роберт, я должна была увидеть тебя еще раз.
– Странно! Ведь это ты дала мне отставку. Тебе же нужны были твои переживания. Пространство для души. Ты расплатилась со мной, Сильвия. Флорри остался доволен, все было очень мило. Успокойся, ты мне ничего не должна.
– Ты не понимаешь, – горячо заговорила она. – Я хочу, чтобы ты знал, как сильно я тебя уважаю. Ты прямо как Джулиан. Вы не пишете историю, вы ее делаете.
– Чепуха! Ты просто начиталась их плакатов. Ничего не произойдет в ближайшие несколько месяцев. Атаковать нас будут только вши. Придется какое-то время обойтись без ванны – вот и все. Точно как было в Итоне.
– Но, Роберт…
– ¡Vámanos, inglés, amigo! – снова обратился к нему сержант. – Es la hora. El tren sale.[39]
Действительно, в это самое время раздался пронзительный паровозный гудок, эхом отразившийся от каменных стен вокзала.
– Прекрати так дурацки плакать и дай мне пожать твою руку, – произнес Флорри. – Ступай к своим приключениям, а я займусь своими.
Она попыталась выдавить улыбку, но ничего не вышло. Флорри взял ее за руку, намереваясь проститься сдержанно, даже сурово и чуть-чуть иронично, намекая на их чудесную, вместе проведенную ночь. Но, к своему удивлению, вдруг привлек Сильвию к себе и крепко обнял. Все находившиеся при этом, разумеется, тут же обрушили на них свои шуточки и советы, подсказывая, как следовало бы попрощаться с красивой молодой женщиной, но Флорри было на них наплевать. Он видел, как распахнулись в удивлении ее глаза, и прижимал Сильвию к себе все сильнее и сильнее. Война тяжким грузом легла на его плечи и придавила, но и на это Флорри было наплевать. Он обнимал ее изо всех сил, чувствуя, как сдается и уступает ему это хрупкое тело, втягивал ноздрями ее сладкий запах и целовал, целовал, крепко целовал ее податливые губы.
– Вот, – едва выговорил он, стараясь при этом придать голосу грубоватый тон. – Вот это называется как следует попрощаться со своим солдатиком. А теперь улыбнись. Покажи Флорри свои хорошенькие зубки.
