Александр Авдеенко - Горная весна
Зачем нужно было Крыжу следить за Андреем? А как же! Резидент должен знать о кандидате в агенты решительно все, он должен контролировать каждый его шаг.
Автобус прошумел по мокрой улице Рахова и побежал по узкой долине, по самому берегу Тиссы. Андрей сидел рядом с девушкой, плечом к плечу. Эта близость, казалось Андрею, уже внушила девушке доверие. Теперь, решил он, можно быть смелее.
— Как вас зовут? — тихо, вполголоса спросил он.
— Верона, Верона Бук, — сразу же просто ответила девушка.
— Верона? Значит, вы словенка?
— Да.
— Из командировки возвращаетесь? Лесозаготовитель?
— Ага. А как вы узнали? — удивилась Верона.
— Нетрудно догадаться: такие загорелые, обветренные щеки, такие зеленые глаза бывают только у настоящих лесовиков.
Верона густо покраснела — явно от удовольствия. Андрей понял, что затронул слабую струну ее души. Не боясь теперь быть назойливым, он задавал ей вопрос за вопросом: где она трудилась, кто ее послал на лесозаготовки и понравилось ли ей в лесу. Девушка охотно рассказала о себе все. Ей нет еще и девятнадцати лет. Комсомолка. Отца у нее нет. Живет она с матерью в Ужгороде. До совершеннолетия не знала физического труда. Попала на лесозаготовительные работы случайно и не по своей воле: послал комсомол. Ехала в лес, надо прямо сказать, с неохотой, даже со страхом. «Глупая была, — созналась Верона, — ничего не понимала, вот и боялась». Все страхи прошли, когда пожила в Черном потоке месяц, когда почувствовала, как хорошо каждый день просыпаться на рассвете, а солнце встречать уже вволю поработавши. Всю осень и зиму спала Верона в теплой, уютной колыбе, набросив поверх еловых пахучих ветвей домотканную простыню. Умывалась только ледяной водой из незамерзающего потока. Работала весь сезон от зари до зари — дни в это время очень коротки: обрубала сукобойным топором ветви на сваленных соснах, буках и елях, варила лесорубам пищу, освоила электропилу, научилась водить трелевочный трактор.
Только полгода поработала Верона, а ей кажется, что на всю жизнь пропиталась духом хвои, смолы, горного моха, теплых сочных опилок, дымом ватры.
Андрей слушал ее рассказ с серьезным, глубокомысленным выражением лица, сочувственно кивал головой, одобрительно улыбался, но… решительно ничего не понимал. «Какому дураку, — думал он, — пришло в голову послать такую красивую девушку на лесозаготовки? Неужели не нашлось в Ужгороде девчат попроще?» Не понимал он и радости Вероны. Сомнительно это удовольствие — спать на хвое, умываться ледяной водой, просыпаться до восхода солнца и работать от зари до зари.
Закончив рассказ о себе, ответив на все вопросы Андрея Верона улыбнулась и вопросительно посмотрела на своего спутника. Он понял ее. Но что сказать о себе? Правду? То, что он всего-навсего ученик железнодорожной школы, будущий паровозный машинист, едет на практику в Явор? Невыгодная это для него правда. Верона, наверно, думает, что он уже успел завоевать себе хорошее место в жизни. Как она разочаруется, узнав правду. Ах, если бы он был не учеником-практикантом, а человеком прославленным!
— Я машинист паровоза, — сказал Андрей.
— Я так и думала. Догадалась. — И Верона указала глазами на газету «Гудок», которая выглядывала из кармана куртки Андрея. — Значит, вы машинист паровоза? И все? Без имени и фамилии?
«Раз хвастаться, так уж хвастаться до конца», — подумал Андрей.
— Зовут меня Олексой, — сказал он. — А фамилия… Сокач.
— Олекса Сокач? — подхватила Верона. — Так я же вас хорошо знаю! Сколько раз читала статьи о знаменитом машинисте комсомольце Олексе Сокаче!
Андрей Лысак счел необходимым скромно потупиться, протестующе взмахнул рукой:
— Мало ли чего не напишут в газетах! Вот вы вернетесь в Ужгород, газетчики о вас такое напишут — сами себя не узнаете!
Разбрызгивая на дороге дождевые лужи, сверкая на солнце никелем и лаком, автобус спускался все ниже и ниже. Слева, вдоль румыно-советской границы, бурлила в обточенных валунах полноводная Тисса, справа поднимались высокие горы, поросшие лесом от вершины до подножия. Шумели весенние потоки в ущельях. Зеленели первой травой южные склоны гор. Вербы и тополя одевались молодой листвой. Ничего как будто не видел и не слышал Андрей: смотрел только на Верону, будто ею одной любовался.
В конце пути перед самым Явором Андрей взял руку Вероны и сказал:
— Можно вам погадать? Прошлое мы ваше знаем. Поговорим теперь о будущем.
— Погадайте. А вы умеете?
Глядя на обветренную, шершавую ладонь девушки покрытую глубокими прерывистыми линиями, он говорил серьезно и внушительно:
— Через три дня, ровно в двенадцать часов, вы будете сидеть в Ужгороде, на правом берегу реки Уж, сразу за большим мостом, на первой скамейке. К вам подойдет молодой человек с веткой сирени в руках, в сером костюме…
Верона потянула руку, сдержанно засмеялась:
— Вот и неправда, ничего вы не отгадали! Через три дня, в двенадцать часов, меня не будет в Ужгороде. Я уеду в Мукачево к сестре, у нее день рождения.
— К сестре? В Мукачево? А на какой улице она живет?
— Кирова, двадцать четыре.
Андрей кивнул и снова осторожно взял руку девушки, сказал полушепотом, подражая цыганке:
— Через три дня, красавица, ровно в семь вечера вы будете стоять на улице Кирова, около дома номер двадцать четыре, в городе Мукачеве. К вам подойдет молодой человек с веткой сирени. — Андрей многозначительно помолчал и, согнав с лица улыбку, серьезно спросил: — Теперь отгадал?
Верона ничего не сказала в ответ, только засмеялась, но разве обязательно все надо говорить словами!
На вечерней заре приехали в Явор. Теперь до Ужгорода уже рукой подать. Часа через два и Верона будет дома.
Выходя из автобуса, Андрей пожал руку девушки я, нежно заглядывая ей в глаза, сказал:
— Так, значит, в воскресенье, в семь вечера, в Мукачеве, на Кировской, около дома номер двадцать четыре.
Она ответила ему сдержанным кивком.
В Яворе, на автобусной остановке, Андрея ждала мать, которую он предупредил телеграммой о своем приезде. Встреча с ней теперь, на глазах у Вероны, была опасной для Андрея по двум причинам. Во-первых, мать на радостях могла выпалить: «Мой дорогой Андрюша» или что-нибудь в этом роде. Во-вторых, такой нарядной матери, как легко поймет Верона, не могло быть у простого рабочего человека Олексы Сокача.
На Марте Стефановне было широкое с бронзовыми застежками пальто-реглан, осторожно распахнутое на груди, ровно настолько, чтобы была видна пышная, ослепительно золотого цвета блузка, сделанная из воздушного органди. «Тюрбан» и туфли были темнокоричневыми, крошечные наручные часики, цепочка и браслеты — в тон одежде и обуви.
Дымя сигаретой и сильно щурясь, Марта Стефановна вглядывалась в выходящих из автобуса пассажиров. Андрей прошмыгнул мимо матери, в двух шагах от нее, но она по близорукости не заметила его. Бросив в такси на заднее сиденье чемодан, Андрей сел рядом с шофером:
— Поехали!
— Адрес? — спросил шофер, включая счетчик.
— Поверните на проспект и остановитесь за углом, — сказал Андрей.
Водитель с удивлением покосился на пассажира, но волю его выполнил: остановился через двести метров на проспекте.
— Теперь закурим, — Андрей достал папиросы, угостил шофера.
С проспекта хорошо был виден мост через реку, по которой проследовал в Ужгород раховский автобус. Проводив его глазами, Андрей скомандовал:
— Поворачивайте на сто восемьдесят градусов, к автобусной остановке!
Мать, встревоженная, опечаленная, растерянно топталась на автобусной остановке, повидимому, решив ждать следующей машины из Верховины. Андрей подошел к ней, Молча положил на плечо руку.
— Здравствуй, Андрюшенька! — оборачиваясь, обрадованно воскликнула она.
— Здравствуй, — ласково сказал он. — Ну, зачем беспокоилась? Разве я без тебя дороги домой не нашел бы?
Внимательное, приветливо-ласковое, дружеское выражение лица Андрея, так понравившееся Вероне, теперь стало еще более нежным.
Марта Стефановна была счастлива: ведь она встретилась с сыном после долгой, полугодовой разлуки.
Подъехав к своему дому, Андрей взял чемодан, небрежно кивнул матери:
— Расплатись, мамочка!
Марта Стефановна поколебалась немного и заплатила.
В садике, примыкавшем к дому, цвели тюльпаны, розовые и синие незабудки. В большой проволочной клетке, высоко поднятой на четырех столбах, ворковали белоснежные голуби. Под навесом веранды висели золотые початки прошлогодней семенной кукурузы. На подоконниках, прильнув к стеклам, стояли красные, белые, сиреневые цветы в горшках. В глубине двора сквозь прозрачный плетеный птичник чернела фигура Марии, окруженной курами, утками и гусями. На весеннем солнцепеке грелась кошка с котятами.
