Лев Овалов - Медная пуговица
Позже, когда я познакомился с Иваном Николаевичем гораздо ближе, я понял, что таким Пронин оставался всегда: он меньше всего думал о себе, весь отдавался делу и своим отношением к нему как-то очень хорошо умел заражать всех своих сотрудников.
— А теперь два слова о связи, — заключил Пронин. — Кажется, всех нас осенила одна и та же идея. Она возникла у Железнова, встретила ответный отклик у вас и нашла мое одобрение. Это идея устроить Железнова в качестве вашего шофера…
Пронин не мог не заметить моего оживления, хотя я и старался быть сдержанным, — уж очень было приятно сознавать, что возле меня будет находиться верный товарищ, свой, близкий, родной человек.
— Это, конечно, сопряжено со значительным риском и для него, и для вас, но уж очень большие перспективы для его действий открывает положение вашего шофера, — объяснил Пронин. — Дело в том, что одна из функций Железнова — связь с латышскими партизанами, а шоферу Блейка, как вы понимаете, необходимо бывать в самых различных местах. Поэтому мы пойдем на такой риск. К вам явится сын небогатого русского фабриканта, бежавшего после Октябрьской революции из Ленинграда в Эстонию. Типичный представитель второго поколения русских эмигрантов, обнищавший неудачник, пробирающийся на запад, подальше от большевиков. Документы у него будут в порядке. Виктор Петрович Чарушин. Он явится к вам, и вы наймете его. Будет неплохо, если его заподозрят в том, что он англичанин: Железнов говорит по-английски безукоризненно. Пусть предполагают, что он тоже агент английской секретной службы. Этим, кстати, будет объясняться и ваше расположение к нему. Ну, а в случае, если каким-нибудь образом Железнов провалится, вы сделаете большие глаза. Не вздумайте в таком случае открыто взять его под защиту, наоборот, чтобы не провалить себя, сразу же проявите беспокойство — не подослан ли он к вам; заботу о Железнове возьмут на себя другие. Покуда Железнов будет возле вас, связь будет поддерживаться через него. А в крайнем случае, если что случится, то же место и тот же пароль. С хозяином лавки о делах ни слова. Вы как-то встретились у него с господином Гашке, и тот обещал достать вам какие-то пикантные французские книжки…
Пронин протянул мне руку, и мы обменялись рукопожатием, которое было многозначительнее и красноречивее всяких слов.
— Все, — сказал он. — Желаю успеха. Поезжайте. Фельдфебелю Гашке тоже пора в город.
Мы еще раз пожали друг другу руки, я сел в машину, и, как только отъехал, девушка тотчас направилась к Пронину.
Я кивнул ей, проезжая мимо, но она мне не ответила.
Когда я подъехал к дому, я увидел в воротах Марту, и не успел я вылезти из машины, как она подошла ко мне.
— Господин Берзинь, — торопливо сказала она, — уезжайте отсюда поскорее. Вскоре после того как вы уехали, к нам явились двое эсэсовцев. Они спросили вас. Я сказала, что вы вернетесь нескоро. Они ответили, что будут ждать вас, и сидят сейчас в гостиной. Уезжайте, прошу вас, пока не поздно. Я думаю, они пришли за вами.
9. ПОД БЕЖЕВЫМ АБАЖУРОМ
Нелепо было убегать от эсэсовцев: Ригу я знал недостаточно хорошо, да и вообще почти никого не знал в городе, а тех немногих, кому я был известен, только поставил бы под удар своим появлением; в постоянной охоте на людей, проводимой нацистами в оккупированных местностях, редко кто мог уйти от этих охотников за черепами; и, наконец, у меня не было твердой уверенности в том, что эсэсовцы пришли за моей головой…
Меня заинтересовало, как Марта могла выйти из дома, если там сидели эсэсовцы, и я спросил ее об этом.
— Они сидят в гостиной и курят сигареты, — объяснила Марта. — В кухню они не заглядывали. Поэтому я решила выйти во двор и дождаться вас…
Марта знала, что я не господин Берзинь, и все-таки почему-то жалела меня…
Однако об этом некогда была раздумывать.
— Возвращайтесь к себе и не волнуйтесь, — сказал я Марте. — Не так страшен черт, как его малюют.
Я вошел в парадный подъезд, поднялся по лестнице, отпер дверь и прямо прошел в гостиную.
— Хелло! — сказал я. — Здравствуйте, ребята!
Два молодых парня с отупевшими от своей работы лицами сидели в креслах и попыхивали сигаретами. При виде меня они вскочили.
— Хайль! Хайлитль!
«Хайлитль» значило то же, что «хайль Гитлер», это была жаргонная скороговорка.
Нет, не похоже было на то, что они готовились забирать меня в тюрьму.
— Очень хорошо, — сказал я. — Вы зашли отдохнуть или у вас есть ко мне дела?
Один из них осклабился, другой остался серьезен.
— Господин Август Берзинь? — осведомился тот, который оставался серьезным. — Нам приказано доставить вас в гестапо.
— Может быть, доедем в моей машине? — предложил я.
— Отлично, — согласился тот, который оставался серьезным, и царственным жестом пригласил меня идти вперед: — Прошу!
Нет, так эсэсовцы не арестовывали…
Когда мы подъехали к гестапо, спесь сразу сползла с моих провожатых; тот, что оставался серьезным, выскочил, козырнул и остался у машины, а тот, который улыбался, повел меня к Эдингеру.
Я опять очутился в знакомом уже мне кабинете перед руководителем рижского гестапо.
— Садитесь, — предложил он и для внушительности на минуту задумался. — Садитесь, капитан Блейк. У меня к вам дела…
Увы, Эдингер придерживался не столь уж выгодной политики кнута и пряника: если при первом свидании он манил меня пряником, на этот раз он пытался меня припугнуть.
— Я хочу вас информировать. Получен приказ рейхслейтера Гиммлера, — торжественно произнес он. — Всех иностранных офицеров я обязан интернировать в лагеря особого назначения. Однако это относится только к офицерам, захваченным в форме, с оружием в руках…
Он многозначительно посмотрел на меня своими бесцветными глазами.
— Это не относится к шпионам, скрывающимся среди мирного населения, — принялся он перечислять. -Не относится к личностям, представляющим особую опасность для государства. Не относится к лицам, злоумышляющим против фюрера и германского народа. Не относится к задержанным, пытающимся бежать…
Его крашеные усики зашевелились, как у таракана. Он ничего не добавил, но я отлично понял, что он хотел сказать. Я легко мог стать и скрывающимся шпионом, и личностью, представляющей особую опасность, и лицом злоумышляющим, и, наконец, меня просто могли пристрелить при попытке к бегству.
Это-то я понял, но еще не вполне понимал, чего домогался Эдингер, а ему, разумеется, что-то было от меня нужно.
— Вам не надо забывать, кому вы обязаны жизнью, — торжественно заявил Эдингер. — Когда рука советского агента настигла вас в собственной вашей квартире, мы сделали все, чтобы вырвать вас из объятий смерти.
Эта версия происшедших событий, придуманная, вероятно, Янковской, мало соответствовала действительности, но мне следовало ее принять.
Со всей прямолинейностью и самоуверенностью, которые особенно сильно проявлялись у немецких чиновников в ту пору, он не замедлил поставить передо мной категорический вопрос:
— Вы умеете быть благодарным? Наш вы или не наш?
Теперь, после полученных мною указаний, я мог пренебречь тем, что может подумать обергруппенфюрер Эдингер об английских офицерах, которых, по его мнению, я представлял сейчас перед ним.
— Вы ставите меня в безвыходное положение, — ответил я с достаточной долей высокопарности, которая, впрочем, не могла не импонировать такому субъекту, как Эдингер. — Интересы Великобритании вынуждают меня разоружиться и вручить вам свою шпагу.
— Хайль Гитлер! — в ответ на это крикнул Эдингер.
Я не знал, ждет ли он от меня подобного вопля, но промолчал, считая, что английскому офицеру даже в таких обстоятельствах нельзя уподобляться гитлеровскому штурмовику.
— Я рад, что мы нашли общий язык, — сказал Эдингер. — Потому что ваш выживший из ума Черчилль ничего не понимает в политике…
Он вылил на голову Черчилля такой поток ругательств, который, по-моему, не мог бы понравиться даже противнику Черчилля, будь тот английским офицером, однако я дисциплинированно молчал, и это понравилось Эдингеру.
— Вы не пожалеете о сегодняшнем дне! — патетически воскликнул Эдингер. — Германия позаботится о будущем Великобритании.
Может показаться, что, изображая Эдингера, я рисую его слишком ходульным, слишком напыщенным, не таким, какими бывают люди в обыденной жизни, но я хочу здесь подчеркнуть, что Эдингер был именно таким.
Затем он сразу перевел разговор на рельсы сугубого практицизма.
— Я хочу вас обрадовать, капитан Блейк, — произнес он со снисходительной улыбкой. — Как только вы передадите нам свои дела в Риге, мы перебросим вас в Лондон. У нас есть соответствующие возможности. Вы сделаете вид, что вам грозил арест и вы бежали. Вы начнете работать на нас в Англии.
