Борис Краевский - Когда играют дельфины…
Фотограф уходит не прощаясь
Проводив Родлинского до ресторана, Вадим попытался было проникнуть внутрь, но солидный швейцар отеческим тоном разъяснил ему, что в рубашке, да еще в тенниске в ресторан не ходят. Вадим растерянно постоял у входа и, словно решившись на что-то, легким, пружинистым шагом спортсмена побежал домой.
«Надену старый костюм и войду, — билась в голове мысль, — сейчас переоденусь и войду — тоже мне, правила!»
Когда Вадим лихорадочно подвязывал галстук, в комнату влетел взъерошенный Николай.
— Ты здесь, Вадька? Я тебя целый час ищу. Почему ты ушел с поста?
— Он в ресторане. Меня не пустили. Сейчас бегу.
— Подожди. Нас вызывают в Управление Госбезопасности.
— Что?
— Вызывают в Управление Госбезопасности. Звонили по телефону. Тебя и меня. Я сказал, что найду тебя и мы сейчас же придем.
— Зачем вызывают?
— Не знаю. Надо идти.
— А Родлинский?..
Всю дорогу они гадали, чем объяснить внезапный вызов. Может быть, по этому делу?
В Управлении их уже ждали, пропуска были заказаны, и друзей направили на второй этаж в кабинет майора Страхова. Взлетев одним махом по лестнице, они подошли к черной, обитой клеенкой двери с маленькой табличкой «Майор Страхов».
— Разрешите?
Невысокий, плотный майор поднялся им навстречу. Друзья представились по уставу и нерешительно застыли около двух кресел, стоявших у широкого письменного стола.
— Садитесь, садитесь. Курите?
— Никак нет.
— Правильно. Значит, вы Ляховский, а вы Бабкин? Очень приятно. Дело вот в чем. Что вы знаете… — майор сделал паузу. У Вадима пересохло во рту. Николай сидел выпрямившись и, не моргая, смотрел на золотой погон майора, — о неком фотографе Родлинском?
Друзья переглянулись и улыбнулись облегченно.
— Рассказывай ты, — шепнул Николай.
В дверь кто-то постучал. Вошедший остановился сзади них. Юноши услышали: «Садитесь, капитан», — и Вадим начал говорить.
Невысокий майор слушал с непроницаемым лицом. Только один раз, когда Вадим говорил о втором найденном ими сообщении, майор быстро посмотрел на капитана, а когда услышал про визит к инженеру Шарикову, чуть улыбнулся.
— Это все, что вы знаете?
— Товарищ майор, разрешите задать курсантам несколько вопросов? — спросил капитан.
— Пожалуйста.
— Что знает обо всем этом Зинаида Левикова?
— Мы ей рассказали.
— Зачем?
— Чтоб иметь возможность проверить читателей по формулярам.
— Что же вы обнаружили в формулярах?
Николай подробно рассказал о всех подозреваемых.
— Повторите, пожалуйста, я запишу. Значит, Родлинский, инженер Шариков, кто еще?
— Сотрудник консульства, господин Томсон.
— Это точно?
— Совершенно точно — мы сами смотрели формуляр, еще хотели и его занести в список подозреваемых.
— Товарищи, я попрошу вас выйти в коридор на несколько минут, — сказал майор.
Когда за ними закрылась дверь, Тимофеев спросил:
— Что будем с ними делать?
— Сейчас взгрею за партизанщину. Тоже мне, шерлоки холмсы. А вам все ясно?
— Нет пока…
— Мы должны немедленно задержать Родлинского. Займитесь этим сейчас же. А друзей пришлите ко мне.
Когда курсанты уселись в кресла, майор подошел к ним и, попридержав за плечи, чтобы не вставали, начал размеренным, спокойным тоном:
— Вы понимаете, что вы натворили? Думаю, что нет. Из-за глупого мальчишества вы на неделю задержали ценнейшие данные, которые могли бы помочь следствию. Сидите! И вы еще говорите, что хотите быть разведчиками. Стыдно, товарищи курсанты, будущие офицеры, комсомольцы! Сидите! Стыдно и просто глупо. Если бы на вашем месте были школьники или даже студенты, я бы просто поблагодарил их. А вам как старший по званию делаю выговор. Вы должны великолепно понимать, что обо всем подозрительном, с чем вы столкнулись в жизни, нужно немедленно докладывать своему начальству или прямо нам. Раз-вед-чики, — протянул Страхов иронически.
— Товарищ майор, мы ведь как лучше хотели…
— Как лучше!
И майор прочитал им маленькую лекцию о бдительности, которую они запомнили на всю жизнь. Запомнили потому, что им было нестерпимо стыдно и обидно за свое мальчишество. Запомнили потому, что майор не кричал, не возмущался, а терпеливо разъяснял им всю глупость подобной затеи. Запомнили потому, что в сущности и Николай и Вадим были настоящими моряками, отличными курсантами, будущими офицерами-разведчиками, — так им и сказал майор, — если только они перестанут заниматься партизанщиной.
Когда друзья, еще красные, но уже успокоенные, выходили из здания, навстречу им быстро шел капитан, которого они видели в кабинете Страхова. Он так торопился, что даже не ответил на приветствие.
В кабинете капитан прямо у двери начал докладывать:
— Товарищ майор, Родлинского в доме не оказалось. Он скрылся…
* * *Дело было так.
Когда Тимофеев подъехал к фотоателье, Мамедалиев доложил ему, что фотограф был в ресторане и вернулся с каким-то пьяным иностранным моряком. В доме горел свет. На шторах четко вырисовывались силуэты двух людей, сидящих за столом. Тимофеев, весьма довольный тем, что застанет Родлинского, возможно, в процессе подготовки очередного нарушения закона, приказал оцепить дом и, постучав, вошел.
За столом, заставленным пустыми бутылками, уронив голову в лужу вина, опал мужчина. Напротив него сидело чучело из пальто и маленькой подушки. Родлинского не было. Поиски не дали никаких результатов, но капитан обнаружил в фотолаборатории маленькую дверь, выходящую на задний двор. За дверью стояли доски, был навален разный хлам. Присмотревшись, капитан обнаружил, что здесь кто-то недавно проходил.
Мамедалиев виновато разбирал бумаги.
— Товарищ капитан, все сожжено, вот пепел. У моряка в карманах несколько документов на имя Родлинского. Но пришел он сюда в сером пиджаке букле, а сейчас сидит в черном пиджаке Родлинского.
— С какого корабля?
— Не знаю.
— Куда вы смотрели, черт возьми! Где Родлинский? С какого корабля матрос? Что Родлинский делал в ресторане? Что вы делали?
— Виноват, товарищ капитан…
— Хорошо, потом поговорим. Вызывайте Марченко и проводника с собакой, идите по следу Родлинского. И молите бога, чтобы его следы не перекрыли на улицах — сейчас ночь! Я поеду к Страхову…
Выслушав капитана, майор несколько минут молчал. В тишине кабинета было слышно, как тикают часы. Двенадцать минут второго.
— Матроса протрезвить, — прервал, наконец, молчание Страхов. — Выяснить, с какого парохода. Он, надеюсь, остался в доме?
— Да.
— Доложите мне по выяснении сюда. Нет. Подождите!
Майор подошел к телефону.
— Дежурный по порту? Говорит майор Страхов. Какой пароход должен выходить из порта сегодня утром? Хорошо, перезвоните мне по коммутатору, — майор повесил трубку. — Проверяет.
Телефон зазвонил.
— Да, Страхов. Слушаю. «Кулибин», «Харьков», «Дженни». Одну минуту, к какому порту приписан? Время ухода? Капитан? Позывные? Благодарю вас.
— Думаю, что это «Дженни». Она уходит в четыре утра. Матроса привезете потом ко мне. Я буду в кабинете дежурного по порту.
Вновь раздался телефонный звонок. Страхов снял трубку.
— Лейтенант Мамедалиев? Слушаю. Проверили? Великолепно. С «Дженни»? Боцман? Очень хорошо.
Майор положил трубку и обернулся к капитану Тимофееву:
— Мои распоряжения остаются в силе…. Идите…
В глухую полночь
Путь к порту лежал почти через весь город. Родлинский решил идти пешком. Конечно, можно было бы взять такси, но некоторые шоферы знали его как фотографа, и попадаться им на глаза в боцманской куртке и в фуражке иностранного моряка было по меньшей мере неосторожно.
Нервы шпиона были напряжены до предела. Напрасно он старался убедить себя, что советским контрразведчикам неизвестен потайной ход из домика, что он ловко провел их, что «Дженни» уходит через три часа и утром он будет далеко отсюда, в полной безопасности. Но нервы, проклятые нервы…
Впереди, метрах в пятидесяти, из переулка вышли двое и решительно направились навстречу Родлинскому. Под фонарем на их плечах блеснуло золото погон. Фотограф почувствовал, как что-то в груди у него буквально оборвалось, ноги мелко и противно задрожали. Все кончено… Сейчас возьмут… Родлинский замедлил шаг, затем почему-то пошел быстрее, почти побежал навстречу тем, в погонах, потом остановился… Офицеры, бросив на него удивленный взгляд, прошли мимо.
«Идиот, распустился! — одернул себя шпион. — Если буду шарахаться от каждого прохожего, наверняка попадусь».
Лицо Родлинского было бело как мел, руки дрожали, а ноги непроизвольно выписывали такие вензеля, что разыгрывать пьяного не стоило труда. Фигура его сразу потеряла былую осанку. Фотограф стал даже как будто бы ниже ростом…
