Николай Никуляк - Нить курьера
— Меня ждет там форель в сметане и гусь с яблоками в соусе из портвейна?
— Я хочу знать — беседовали ли вы с ним? — уже сердито повторил он.
— Видите ли, мои добропорядочные родители забыли совершить надо мной обряд крещения. А я унаследовал от них эту черту характера и тоже забыл окрестить свою дочь. Так что со священником у меня мало общего.
Старик внимательно посмотрел на меня, кивнул головой и почему-то заулыбался.
— Вы, кажется, что-то хотели сказать, — спросил я его в свою очередь.
— Дело в том, что священник Ладенбах присутствовал при всех казнях, вел записи. По-видимому, они у него сохранились. Теперь по старости он отошел от церкви. Но мне кажется, что вам было бы полезно встретиться с ним. Он живет недалеко от моста, при въезде в Креме, — и Мюллер назвал адрес.
Я был тронут порядочностью и участием простого старого человека, видевшего на своем веку столько людских страданий и делающего сейчас все для того, чтобы не допустить их вновь.
— Этот священник не был фашистом? — спросил я Мюллера.
— Что вы, — возразил старик, — он добрый старый советчик.
— Хорошо, — сказал я, — мы постараемся увидеть его. А вам спасибо за помощь. Мы еще встретимся.
Посоветовавшись в комендатуре Кремса, мы пришли к выводу, что приглашать священника к себе, к тому же старого и больного, не гуманно, и решили навестить его на дому.
Из вежливости предварительно позвонили ему по телефону. Он согласился сейчас же принять нас.
Пригласив с собой девушку, работавшую в комендатуре переводчицей, я с волнением и надеждой пошел к машине.
Вот и металлическая решетка забора, фигурная кнопка звонка. Я мягко нажимаю. Несколько секунд спустя в конце аллеи вырастает сухощавая фигура старика в монашеской рясе.
— Вы к патеру? — спрашивает старик. — Из комендатуры?
Я молча киваю головой. Он открывает калитку и жестом приглашает войти.
Идем по длинной виноградной аллее. Листья винограда, омытые недавним дождем, дышат свежестью. Обсыхающие гроздья сирени рассыпали свои растрепанные косы по зеленым ветвям.
Подходим к террасе, поднимаемся по ступенькам, идем через гостиную и библиотеку. Повсюду чистота, идеальный порядок. Монах открывает последнюю дверь, просит разрешения впустить нас.
«Входите, входите», — доносится из глубины комнаты слабый старческий голос.
Мы входим в кабинет, по широкой ковровой дорожке подходим к огромному столу, за которым в глубоком кресле, слегка наклонившись вперед, восседает чисто выбритый старичок с голубыми глазами и длинной курчавой шевелюрой.
Его живые глаза остановились на нас в ожидании.
Я слегка поклонился, он ответил едва заметным движением глаз. Мы сели.
— Простите, отец, за беспокойство, но нас привела к вам обязанность выяснить судьбу наших соотечественников. Ведь в тюрьме Штайн, наряду с немцами и австрийцами, были казнены представители и других народов — русские, украинцы. Архивы, как известно, в большинстве уничтожены. Мы ищем многих погибших, и для кас було бы весьма полезным ваше содействие…
— Я служу господу богу, — ответил священник, — и от лика господнего, по долгу своему, обязан облегчать людям и горести и страдания. Но русских в тюрьме Штайн было мало, и появились они лишь после 1942 года.
— Простите, отец, — нашелся я, — нас очень интересует судьба русского полковника эмигранта, казненного в этой тюрьме в конце 1935 года. Полковника Раевского, — назвал я первую пришедшую на ум фамилию из романа Льва Толстого.
Священник удивленно поднял брови, затем медленно повернулся к массивному сейфу, стоявшему здесь же, у его кресла. Открыл дверцу и достал толстую книгу в кожаном переплете, с тисненным на нем небольшим бронзовым крестиком, и углубился в чтение.
— Раевский, — бормотал он, — в конце 1935 года. Так — вот, начнем с сентября, даже с августа.
И он, не торопясь, начал перечислять даты, фамилии. В этот момент я нажал кнопку портативного магнитофонного устройства, купленного «на всякий случай» в одном из австрийских магазинов в Вене. Я нес его в руке, а когда сел, положил на колени.
Священник медленно называл имена казненных. Шесть фамилий за август, четыре за сентябрь… С волнением и тревогой я ждал дальнейшего.
— В октябре только три, — продолжал он, — Зандинг Фриц, Брунер, Мориц Вольфганг.
Дальше я уже ничего не слушал, про себя повторял и повторял: Зандиг Фриц, Брунер Вальтер, Мориц Вольфганг. Зандиг Фриц, Брунер Вальтер, Мориц Вольфганг… Ведь может случиться так, что магнитофон не сработает…
Священник доставал новые книги, что-то говорил, девушка переводила, записывала…
— Я, кажется, не вполне удовлетворил вас, — очнулся я от обращенных ко мне слов священника, — но Раевского придется поискать в другом месте. А может быть, господь бог избавил его от казни. Бог всемогущ и вездесущ!
С этими словами он поднял голову к потолку и перекрестился.
— Что вы, — возразил я, поднимаясь со стула. — Мы вам очень признательны за помощь. Благодарим вас и желаем вам доброго здоровья.
— Благодарите господа бога, — едва слышно изрек священник. Все мы — слуги его…
Я поклонился. Он ответил угасающим взглядом. Мне показалось, что он заснул.
Тихо, почти на цыпочках, мы вышли из полутемного кабинета. Солнце брызнуло нам в лицо ярким, веселым светом.
Едва мы сели в машину, как я достал свой маленький блокнот и записал в него столь дорогие для меня фамилии. Я был уверен, что не ошибся, хотя в запасе была еще и магнитофонная лента.
Сидя в машине, я мысленно подводил итоги. Что же, для начала, как будто неплохо. Зан… теперь уже стал Зандиг Фриц. Брун… — Брунер Вальтер, Мор… — Мориц Вольфганг.
Кто же из них? Я понимал, что мне предстоят еще новые трудности, новые взлеты и падения, радости и печали. Иначе и не могло быть впереди поиск. Итак, сын одного из трех — враг, и я должен найти его. Теперь, когда в Штайне работа была окончена, я обдумывал способы проникновения в город Пфарверфен — в американскую зону Австрии. Только там можно было выяснить, кто из трех казненных работал врачом городской больницы в 1935 году. Узнав отца, найдем сына.
Вечером, проезжая в автомашине по улицам Штайна, я встретил дворника тюрьмы Мюллера в безлюдном месте и предложил подвезти его. А когда подъехали к моей квартире в Кремсе, пригласил старика к себе.
О Мюллере я уже имел определенные сведения. Было известно, что он всегда сторонился политики, не являлся приверженцем фашистского режима. В тюрьме сочувственно относился к узникам.
— Вы оказали нам большую услугу, — начал я доверительно, — сообщив о том, где закопаны тюремные дела, и порекомендовав обратиться к священнику Ладенбаху. Это дало нам возможность восполнить недостающую информацию. Все мы очень вам благодарны. Однако, к сожалению, нашу работу нельзя считать завершенной.
Мюллер поднял голову и посмотрел на меня, еще ничего не понимая.
— Нам надо выяснить один вопрос, но уже за пределами этой местности. В связи с этим я хотел бы просить вас высказать свое отношение к небольшому путешествию, скажем, в Каринтию, Штирию или провинцию Зальцбург. Можете ли вы получить для такой поездки небольшой отпуск, всего на три или четыре дня?
— Это все можно, если очень нужно, — не задумываясь, ответил Мюллер. — Но я хотел бы знать, что мне там делать?
— Я отвечу на этот вопрос. Но прежде я должен знать — согласны ли вы на поездку?
— Мы, австрийцы, питаем пристрастие к поездкам. Отказываться от них — значило бы отвергнуть нашу традицию.
— Благодарю. Тогда я открою вам одну тайну, которая имеет прямое отношение к поездке.
Сказав это, я подвинулся ближе к Мюллеру и, угостив его сигаретой, продолжал:
— Советское командование заинтересовано в выяснении судьбы, постигшей некоего, русского по происхождению, полковника Раевского. В свое время он близко стоял к Генеральному штабу гитлеровской армии, но потом оказался в опале. В 1935 году, находясь в Австрии, подвергся аресту и заточению в тюрьму Штайн. С тех пор о нем нет никаких сведений. Но теперь, в самое последнее время, стало известно, что в тот же период и, говорят, что даже в одной с ним камере, отбывал наказание некий врач городской больницы Пфарверфен, арестованный в 1935 году за монархическую деятельность, фамилия которого, к сожалению, осталась невыясненной.
Мюллер слушал внимательно, даже перестал курить. Понизив голос почти до шепота, я перешел к главному:
— Теперь остается одна возможность: поехать в Пфарверфен, найти врача и в беседе с ним добыть нужные сведения о Раевском.
Так, случайно пришедшая в голову фамилия, успешно использованная в беседе со священником, пригодилась и для прикрытия истинных целей поездки Мюллера.
— Советское командование, — продолжал я, — считает излишним придавать официальный характер выяснению судьбы Раевского. Отсюда и просьба к вам выполнить поручение частным образом. Я уже не говорю о полной компенсации расходов, о вознаграждении за труды. Вы согласны?
