Николай Шпанов - Ураган. Когда гимнаст срывается
Парк сидел, уронив голову на грудь. Дряблые веки были опущены, рот приоткрыт. Парка качало. Вместе с креслом, с залом, со всем Дворцом мира. Это был шторм, тайфун, настоящий ураган. Он размашисто раскачивал мраморный зал дворца – качались белоснежные стены, надвигались на Парка, и снова уходили ложи, плыл и кружился потолок. Парка мутило, он задыхался. Хотелось разорвать воротник, но не было сил поднять руку, шевельнуться. Он один был неподвижен в этом огромном зале. Колонны рядами набегали на Парка и отступали, раскачиваясь, как фантастические белые деревья, клонимые бурей. Протянувшийся до самого горизонта амфитеатр ходил широкими волнами. Сотни, тысячи, миллионы лиц то склонялись к Парку, то снова исчезали в затянутой красноватым туманом дали горизонта. Лица, глаза, зубы. Сотни, тысячи, миллионы глаз. Широко открытых и прищуренных, круглых и похожих на горящий миндаль; карих, голубых, серых. Миллионы глаз заглядывали в лицо Парку и снова исчезали, словно растаяв. Но одно лицо, одна пара внимательных глаз неотступно висела над Парком. Это был председатель. Он улыбался. Улыбка обнажала крепкие белые зубы. Где, когда Парк видел много, много таких лиц; этих самых пристальных взглядов, угрожающе оскаленных зубов?.. Где, когда?.. Был тайфун, ураган, а Парк… Парк был один. Так же, как сейчас, здесь. Где, когда это было?.. Парк силился открыть глаза, чтобы встретить эти взгляды. Нужна была титаническая сила, чтобы поднять безмерно отяжелевшие веки. Этой силы не было у Парка. Он не мог посмотреть в эти лица, не мог встретить их взглядов. Он сделал усилие: поднять руки, оттолкнуть это лицо, глаза, надвигавшийся ужас. Скорей же, скорей! Одно усилие. Но руки Парка остались неподвижны, только его кресло качнулось, опять поплыл зал, его стены. Завертелись белые плафоны потолка, завертелся сверкающий, как солнце, стеклянный купол. Это было невыносимо. Парк застонал. Его руки соскользнули с подлокотников кресла, и голова запрокинулась. Сосед озабоченно тронул Парка за плечо.
– Что с вами?
Голова Парка безвольно упала на плечо. Из-под приподнявшегося левого века глядел расширенный ужасом глаз.
Когда-то говорили, что никто никогда не мог определить цвет глаз Майкла Парка. Но, заглянув в этот единственный, еще зрячий глаз, испуганно глядевший из-под сморщенного немигающего века, сосед мог сказать с уверенностью: это был цвет близко, очень близко стоящей смерти.
Глава 31
Всю субботу Андрей проявлял необычайную деятельность. По обрывкам нескольких телефонных разговоров Алексей Александрович понял, что Андрей энергично отыскивает концы для разгадки судеб тех четверых, чьи имена написаны на обрывках открытки. В этом деле генералу было не трудно помочь сыну: по его приказанию была доставлена целая пачка зарубежных газет. Андрей нашел описание смерти Эдуарда Грили; событие над каналом и все, что за ним последовало, со всеми верными и неверными домыслами и догадками журналистов, с официальными сообщениями правительств и инсинуациями Нортона, долго занимало всю мировую печать. Зато известие об Анри укладывалось в несколько строк, сообщавших о ночном столкновении полиции с демонстрантами на бульваре Пуассоньер, а скромное объявление в "Либерасьон" извещало о смерти в больнице отставного подполковника авиации Анри… Итак, трое из пяти, чьи имена были написаны на обороте открытки, сделали свое дело. Пусть каждый из них и умирал в одиночку, не добравшись до цели, но все они недаром отдали свою жизнь… Грили… Галич… Анри… Значит, только Барнс?.. Полковник Деннис Барнс командовал самолетом "Пе-икс-16" – той самой "Коброй"! Ну что ж, один из пяти?.. Горько!
Андрей поделился с отцом этим огорчением.
– Единственное утешение, – сказал Андрей, – в том, что я же его и уничтожил с его "Коброй".
Генерал покачал головой.
– Представь себе, ты его не уничтожил.
– Он спасся?!
– Нет.
– Не понимаю.
– Барнс отказался вести "Пе-икс" в операцию "Кобра".
– Он жив?! – с надеждой воскликнул Андрей.
– Нет… Его упрятали в больницу для душевнобольных. Но Барнс оказался не тем, кого так просто заставишь покончить с собой "в приступе помешательства": им пришлось грубо симулировать самоубийство.
– Бедняга Барнс… ах, бедняга!.. – повторял Андрей и ласково подвинул к трем сложенным вместе кусочкам открытки четвертый. – Жаль, что нет тех, настоящих кусков, на которых каждый из нас расписался…
Пятый кусочек, на котором было написано имя Андрея, оставался лежать в стороне.
– А этот? – спросил генерал.
Андрей покачал головой.
– Кто его знает, чем он кончит.
– Не валяй дурака, Андрей! Твой подвиг…
– Не надо, отец. Я сам знаю цену всему, – Андрей протестующе поднял руку. – Этот идиотский взрыв мог быть гибельным и для "ТУ-428", если бы он оказался в зоне действия КЧК.
– Даже тогда ты не был бы ни в чем виноват, – успокоил его генерал.
Андрей вскинул было сердитый взгляд на отца, но ничего не ответил, только с безнадежностью махнул рукой. Генерал рассмеялся и положил руку на плечо сына:
– Не тужи, Андрей, ты ни в чем не виноват и не мог быть виноват. Теперь-то уж это не секрет, а от тебя и подавно: на том "ТУ-428" никого не было…
– Ага! Значит, мне не зря намекали, будто я дрался за пустышку. Нечего сказать, герой!
– Какой дурак мог тебе это сказать?
– Мои товарищи не такие уж дураки: "Звезда Героя за оборону пустого места".
– Предотвращая подлейшую диверсию, ты выполнял боевое задание. Только последний дурак может болтать, будто ты защищал не то, что было в те минуты важным объектом вражеской диверсии. Благодаря твоему удару тот, настоящий, "ТУ" дошел до Москвы целым. И правительство правильно сделало, изменив его маршрут и подставив под удар пустую машину.
– Экипаж пустого "ТУ", отвлекавший на себя "Кобру", совершил куда более значительное дело, нежели твой покорный слуга, – исподлобья глядя на отца, сказал Андрей. – А между тем мне – звезда, а о них ни слова. Несправедливо это. Может статься, сыграло роль то, что я… твой сын?
Генерал нахмурился.
– Фу ты! Я все забываю… Ты ведь можешь и не знать: некого было награждать. – И, заметив испуганный взгляд Андрея, поспешил пояснить: – Не награждать же было радиоаппаратуру, которая с командного пункта вела "ТУ" без пилота!
Андрей совсем потемнел.
– И за это мне… звезда?! Да, пожалуй, все-таки… – И он пальцем отодвинул свой клочок картинки, пододвинутый было генералом к остальным четырем.
– Ладно, будет, не мудри, Андрей! – Генерал сдержал раздражение, едва не прорвавшееся из-за упрямства сына. – Погляди-ка лучше вот на это. – И он протянул Андрею папку.
Андрей поднял на отца вопросительный взгляд.
– Да, да, откровения этого самого разбойника, сбитого тобою, – сказал генерал.
– А с чего он разоткровенничался?
– Почему же ему было не поговорить с представителем его собственного посольства! Мы разрешили воздушному атташе свидание с Функом. Надо было опровергнуть пущенный по мировой прессе гнусный слушок, будто мы выжимаем из этого пирата признания недозволенными методами.
– Это запись их разговора? – Андрей раскрыл папку.
– Магнитофонная лента.
– Они знали, что запись ведется?
– А мы им не говорили, что не станем записывать. Не хватало еще обещать шпионам соблюдение тайны их бесед!
– Значит… – задумчиво проговорил Андрей, – здесь все-таки не все, что они сказали бы друг другу, будь они уверены в тайне.
Генерал пожал плечами.
– Возможно… Но и того, что сказано, достаточно. Функу уже нечего было скрывать от нас – мы знали все. Прочти вот это местечко: прямо касается того, о чем ты только что говорил.
Генерал указал страницу, и Андрей прочитал:
***Атташе. Вы говорите, что не заметили, как вас атаковал советский самолет?
Функ. И не мог заметить. Он же подходил сзади, нагонял меня. А локатор у меня уже не работал.
Атташе. Странно, очень странно…
Функ. Ничего странного… Откуда мне было знать, что на такой высоте возможна атака! Меня же уверяли, что у русских нет ни одной машины, способной подняться выше тридцати трех тысяч. Я только для того и шел на сорок, чтобы не упустить "ТУ". Иначе я мог набрать всю сотню.
Атташе. Все-таки не могу понять: каким образом вы остались живы, а инженер Патце погиб?
Функ. Сколько же раз объяснять: удар в хвост я принял за взрыв двигателя, ну и…
Атташе. Что?
Функ. Ну и… у меня вовсе не было желания отправляться на тот свет.
Атташе. Почему же вы не воспользовались катапультой?
Функ. Ребенок я, что ли? Будто я не знал, за каким чертом возле катапульты ковырялись механики этого типа Шредера. Потяни я ручку катапульты – фьють!..
