Спасти «Скифа» - Андрей Анатольевич Кокотюха
Как сообщили Сотнику, хозяин явочной квартиры, связной харьковской подпольной группы и Кулешовского партизанского отряда Яков Яровой действительно до войны был сапожником и потерял средний палец на правой руке.
– Проходите, – ровным голосом произнес Яровой, но вдруг остановился, поднял лампу выше, рука вздрогнула: он наконец рассмотрел на вошедшем немецкую форму.
– Все в порядке, – быстро успокоил его Волков. – Свои, я с той стороны.
– А, ну да…
Что-то в голосе Ярового показалось Вилену странным, но что именно – он так и не понял. В конце концов конспирация утомляет сама по себе, особенно когда в городе каждый день мирные жители мрут от голода, а тех, кто еще не умер, немецкий солдат или офицер могут безнаказанно застрелить.
Яровой прошел вперед по коридору, провожая гостя в комнату.
Или Вилену показалось, или тот сейчас двигался слишком быстро. Списав подобные ощущения на собственное напряженное состояние, он пошел за ним.
Слишком поздно Волков почувствовал движение у себя за спиной! Но, даже если бы услышал вовремя, все равно не успел бы ничего сделать.
Навалились сразу с двух сторон, не дрались – массой двух крепких тел повалили на пол, чья-то рука вдавила лицо в грязные доски пола, другая рука уже шарила с той стороны, где топорщился «вальтер», потащила оружие из кармана. А потом над головой вспыхнул, как показалось Вилену, очень яркий свет, хотя на самом деле это была всего лишь одна электрическая лампочка.
– Лежать! – услышал он приказ на немецком языке, в следующую секунду руки его искусным болевым приемом заломили за спину, рванув правую так, что хрустнул сустав, и споро сковали запястья наручниками. Только тогда отпустили, зачем-то с силой пнули тупым носком ботинка в бок, а голос сверху вновь распорядился: – Поднимите!
Волкова подхватили под руки, рывком поставили на ноги, он устоял. Рябить в глазах перестало, он оглядел комнату, пересчитал одинаковых, как ему показалось, мужчин в черной форме и штатском, которые находились в комнате кроме хозяина, так и замершего с горящей керосинкой в беспалой руке. Вместе с теми, кто держал сзади, их было шестеро. Приказания отдавал худощавый офицер в гестаповской форме, воротник кителя был расстегнут на один крючок, фуражка лежала на колченогом столе.
– Что это значит? – спросил Волков, переходя на немецкий.
– Вот как? – брови гестаповца вздернулись. – Вы говорите даже без акцента?
– Немецкий – мой родной язык.
Вилен сам не знал, какую игру собирается вести и сколько сможет так протянуть, но искреннее удивление гестаповца неожиданно дало ему микроскопическое преимущество: удивление порождает любопытство, и пока противник свое любопытство не удовлетворит, у него есть шанс.
Его уже успели обыскать, и гестаповец с интересом посмотрел на документы, найденные в кармане.
– Только не говорите, что вы настоящий майор Дитер фон Шромм. Хотя именно вас мы и поджидаем, – гестаповец бросил документы на стол рядом со своим головным убором. – Тот, чьими документами вы пользуетесь, вероятнее всего, погиб, – Волков молчал, ожидая продолжения, и оно последовало: – Даже если вы окажетесь майором фон Шроммом, чудом воскресшим из мертвых, я не удивлюсь. На войне всякое бывает. Однако в таком случае вы должны объяснить, зачем пришли сюда, в эту вот квартиру, и откуда знаете пароль для связи, – не дожидаясь ответа, гестаповец сделал шаг, оказавшись почти вплотную к Вилену, и без перехода выкрикнул ему в лицо: – Где второй? Сколько групп в городе? Цель задания, говорить, быстро!
– Я не майор фон Шромм, – проговорил Волков, стараясь сохранять спокойствие и смотреть прямо в глаза гестаповцу.
– Поздравляю, у вас хватает ума начинать с правды, – гестаповец отступил назад, чтобы лучше видеть пленника. – Я Гюнтер Хойке, начальник харьковского гестапо. Как обращаться к вам, зачитывая смертный приговор?
– Вилли Вольф.
– Вас правда так зовут? – Хойке снова не сумел скрыть удивления.
– Да, отец и мать назвали меня Вилли. Я немец, господин Хойке.
– В таком случае, Вольф, вы изменник. Вы служите в Красной армии, вы большевик и убивали немцев – людей одной с вами человеческой расы.
– Да, я служу в Красной армии, – голос Волкова окреп, он уже говорил уверенно, как человек, знающий, о чем нужно говорить и уверенный в правоте своих слов. – Вряд ли вы поверите мне сейчас, если я скажу, что в бою всякий раз стрелял в воздух. Я мобилизован по возрасту, как военнообязанный. И я вынужден был идти на фронт воевать со своим народом, как ранее вынужден был сменить фамилию. Думаю, вы понимаете, господин начальник гестапо: человеку с немецким именем и немецкой фамилией в Советском Союзе уготована в худшем случае пуля по приговору особой тройки, как немецкому шпиону, в лучшем – тоже смерть, но медленная и мучительная, в концентрационном лагере. Я спасал свою жизнь, господин Хойке.
– Вы и сейчас пытаетесь ее спасти, – самодовольно заметил Хойке.
– Да, пытаюсь! – в голосе Вилена теперь звучал вызов. – Пытаюсь, черт побери! Так же, как вот он! – кивок в сторону притаившегося в уголке Якова Ярового. – Мой отец, господин Хойке, – потомок немецких колонистов, заселявших Донбасс всего-то лет пятьдесят назад. Он дал мне имя Вилли, это немецкое имя. Но когда в советском загсе его спросили, что это за имя, он соврал: объяснил, что Вилли – сокращенное от Вилен. А Вилен – это такое новое русское имя. Оно означает Владимир Ильич Ленин. Правда, ни одному немцу подобное не может прийти в голову?
– И вас, немца, назвали в честь вождя большевиков?
– Нет. По паспорту я был Вилен, но отец и мать всегда называли меня Вилли.
– Трогательная история, только она для вас ничего не меняет, – Хойке прошелся по комнате, заложив руки за спину. – Почему же вы, фольксдойче, при первом же удобном случае не перешли на сторону рейха и фюрера?
– Мои отец и мать живы. Их эвакуировали в самом начале войны, отец отличный специалист, инженер, в тылу на заводах такие люди нужны. И если окажется, что его сын добровольно перешел на сторону врага, вы сами знаете, какая участь его ожидает. Пропасть без вести я тоже не мог, для НКВД это равносильно дезертирству. Чтобы моего отца не тронули, я должен был только пасть смертью храбрых, господин Хойке.
– Допустим, – сказал начальник гестапо, выдержав короткую паузу. – Хорошо, допустим. К чему вы мне это сейчас рассказываете?
– Хочу жить, неужели
