Нисон Ходза - Операция «Эрзац»
— Нам не привыкать, мы двужильные, — сказала раздражённо Климова. — Правда, Ольга?
Бледные губы Кормановой дрогнули.
— Ты, может, и двужильная, а у меня температура, голова прямо разламывается. Пойду в медпункт.
Она пошла к выходу, Лозин взглянул на Ломова, и тот вышел за ней.
Она остановилась у лестницы, как бы раздумывая, что делать дальше, потом поднялась на второй этаж. Здесь, у дверей медпункта, её догнал Ломов.
— Решил пойти с вами, — объяснил он. — Расскажем радиослушателям, как работает заводской медпункт в условиях военного времени.
Дремавшая на диване медсестра лениво поднялась. Из-под её сбившейся белой шапочки курчавились чёрные с проседью волосы.
— Что вас беспокоит, товарищи? — спросила она низким прокуренным голосом.
— Меня беспокоит состояние здоровья этой симпатичной гражданочки. И заодно разрешите взглянуть на работу медпункта: я из Радиокомитета…
— Пожалуйста, пожалуйста! — Сонное состояние сестры мгновенно исчезло. — Что же беспокоит симпатичную гражданку?
— Голова разламывается… сердцебиение… кажется, температура, — сказала прерывающимся голосом Корманова.
— Садитесь, пожалуйста. Вот порошочек, примите, запейте водичкой, вода кипячёная, пожалуйста, — басила сестра, искоса наблюдая за Ломовым. — Сейчас температурку измерим. Термометр поставим. Отлично! Дайте ручку, проверим пульс…
Медсестра считала пульс, глядя на минутную стрелку будильника.
— Вы что же, пульс считаете по будильнику? — удивился Ломов.
— А что делать? Часы я сменяла на кило картошки и две большие брюквы. Какие были часы! «Заря»! Ах, вы меня отвлекли разговорами, но я уже вижу — пульс почти в порядке — восемьдесят шесть…
— Главное, чтоб температура была нормальная, — заметил Ломов.
— Пожалуйста, сейчас выясним температуру. Попрошу вынуть градусник. Ну вот видите, температура нормальная, дай бог каждому — тридцать шесть и восемь. А голова у вас пройдёт от порошочка, можете мне поверить.
— Вы что же, не дадите мне направление в поликлинику? — негодующе спросила Корманова.
— Что значит не дадите? А где это видано, чтобы здоровых направлять в поликлинику? Такого и в мирное время не было!
— А я вам говорю, что я больна! Больше работать сегодня не могу и не буду! Пусть хоть увольняют! Не буду — и всё!
Хлопнув дверью, она выскочила в коридор, но, услышав за собой шаги Ломова, остановилась.
— Ну что, познакомились с работой медпункта, товарищ корреспондент? — спросила она вызывающе.
— Ознакомился — писать не о чем. Но я хочу дать вам не медицинский, а дружеский совет — не делайте глупостей, идите работать: час-полтора пройдут незаметно…
— Пусть хоть расстреляют, а я уйду!
— Куда же вы уйдёте, если приказано никого не выпускать с заводской территории?
— В общежитие пойду. Для этого не надо покидать территории. Оно — тут же, поблизости от нашего цеха. Сейчас переоденусь и пойду!
Она быстро спустилась в первый этаж, но дверь в санпропускник оказалась запертой. На двери висело наспех написанное объявление: «Закрыто до 24 час. 40 м.».
— Вот видите, — сказал Ломов, — не судьба вам уйти. Ваша домашняя одежда закрыта.
— Всё равно уйду! — упрямо сказала Корманова. — В раздевалке надену шубу прямо на спецовку и уйду.
Но и там её ждала неудача. На двери раздевалки тоже висело объявление: «Буду в 24 ч. 40 м.».
— Куда они все провалились, сволочи?! — Корманова нервно теребила пуговицы на воротнике белой рубахи.
— Придётся вам дождаться смены, — сказал Ломов. — Уже двенадцать часов. И ждать-то всего ничего… Всё равно у входа в корпус дежурит пост охраны, никто вас не выпустит в спецодежде даже во двор. Тем более что на улице опять сатанинский мороз — двадцать девять градусов. Делать нечего — придётся вернуться в цех.
— Хорошо! — отрывисто бросила Корманова. — Пошли!
В печном отделении по-прежнему было шумно. Лозин с Климовой стояли у главного приводного вала и о чём-то беседовали.
— Ну как? Что сказала медицина? — справился Лозин.
— Нервное переутомление, — ответил за Корманову Ломов.
— Отойдите-ка от вала, — сказала Корманова. — Грязи на опорах — смотреть тошно…
Лозин и Климова отошли в сторону. Ломов подошёл к Маловой и что-то сказал ей.
Вооружившись скребком, Корманова принялась старательно зачищать приводной вал от нагара.
— Может быть, вам помочь? — спросила, подойдя к ней, Малова.
— Стой на своём месте! Помощница нашлась! Следи за своими фитилями.
— Смотрите, как старается, — сказал Лозин Климовой. — Часто вам приходится делать такую зачистку?
— Никогда не протирали, чего она надумала? Нашла время чистоту наводить…
Резкий крик Кормановой оборвал их разговор.
— Скорее сюда! Скорее! Здесь что-то есть! Вот здесь! Смотрите! — Корманова показывала пальцем в углубление главного приводного вала.
Первыми к приводному валу подбежали Лозин и Климова.
— Там что-то лежит! Тикает, как часы! — твердила Корманова.
— Ты что, спятила?! — рассердилась Климова. — Что там может тикать? В голове у тебя тикает!
— Выньте, чего бояться? — сказал спокойно Лозин.
— Это мина! — продолжала кричать Корманова так, что голос её заглушал шум машин. — Это мина! Сейчас взорвётся! Спасайтесь!
— Она спятила! — испуганно сказала Климова. — Ей-богу, спятила! Куда ты?! Ольга!
Но Корманова уже ничего не слышала. С перекошенным от ужаса лицом она выскочила в коридор и бросилась бежать к выходу.
Лозин взглянул на часы: было ноль-ноль часов двадцать пять минут.
16. Допрос Кормановой
После ареста Кормановой Лозин предполагал, что главное сделано: диверсия сорвана, диверсант арестован, остаётся узнать, от кого Корманова получила задание и кто передал ей мину.
При обыске у Кормановой был найден зашитый в ватник пропуск в Ольгино. Выданный двадцатого февраля, он был действителен только на один день — на двадцать шестое число. Разглядывая печатный штамп на пропуске, Лозин с благодарностью подумал о Разове: палочки на буквах «л», «н» были чуть тоньше, чем в остальных буквах. Пропуск оказался фальшивкой, сработанной в типографии на Сивер-ской.
— После диверсии она собиралась скрыться в Ольгине, — высказал предположение Ломов.
— Исключено, дорогой товарищ, исключено. — Лозин прошёлся по кабинету. — В Ольгине теперь так мало жителей, что каждый новый человек сразу же обратит на себя внимание. И не случайно пропуск её выписан только на один день. Все свои дела в Ольгине она рассчитывала начать и кончить в один день — двадцать шестого.
— А потом?
— Слушайте, Ломов, вы читали в протоколе обыска опись её вещей?
— Читал, конечно.
— Внимательно читали?
— У вас есть основания сомневаться в этом?
— Зря обижаетесь. Можно смотреть и не видеть, слушать и не слышать. Вы прочли список её вещей, он сравнительно велик. На чём задержалось ваше внимание?
— По-моему, вещи самые обыкновенные… как у всех женщин.
— Вы считаете, что у всех женщин имеются меховые шапки, обтянутые белой тканью? Сомневаюсь. А если добавить, что у неё есть также белый халат, то получается неплохой маскировочный костюм. Ночью в таком наряде есть шанс незаметно пройти по заливу от Ольгина до Стрельны, где, как вам известно, находятся немцы.
— Ах, чёрт! — Ломов явно смутился. — Я как-то не обратил внимания на шапку, а халат… Думал, что выдали его на хлебозаводе, там ходят в белых халатах. В описи это выглядит как-то безобидно, шапка как шапка.
— А между тем эта «безобидная» шапка, обтянутая белой маскировочной материей, ставит перед нами новую задачу. Ясно, что ночью двадцать шестого февраля Корманова намеревалась перейти по заливу к немцам. Но отправиться в такой путь ночью, одной, не зная толком дороги, она не решилась бы.
— Струсила бы?
— Дело не в трусости. Решиться на такой переход, не имея представления о нашей охране этого участка, — значит обречь себя на гибель. У неё, безусловно, должен быть провожатый — человек с той стороны, который уже однажды, а может быть и не однажды, благополучно проделал этот путь. Вот с этим человеком нам необходимо «познакомиться».
— Очевидно, в Ольгине есть явочная квартира.
— Безусловно. Надеюсь, что при очередном допросе Кормановой кое-что прояснится, но сейчас меня тревожит другое: куда делась эта Шилова, — никаких следов! А похоже, что Шилова — Корманова — одна шайка.
— А Климова?
— Климова? Боюсь, что мы оказались на поводу у её биографии. Надо ли говорить, как это опасно? Некоторые товарищи и поныне оценивают людей по устаревшим критериям времён гражданской войны. Тогда было просто: золотопогонник — значит контра. Сын помещика — значит классовый враг. Учился в привилегированном учебном заведении, скажем, в училище правоведения, — значит чуждый элемент. Для того времени такие выводы были чаще всего абсолютно правильны. Но вот беда: времена меняются быстрее, чем привычные взгляды людей. Потому мы и нынче частенько мыслим по шаблону: отец бывший кулак — не доверяй детям. Исключили девчонку из комсомола за то, что губы намазала, красивой быть захотела, — значит девчонка эта — чуждый элемент. Украла с голодухи сто граммов сахара — вражеский лазутчик. А как бывает в наши дни? У человека по анкете биография — кристалл! А он, сука, в первом же бою лапы вверх — сдаюсь. А другой из тюрьмы, вникни, из тюрьмы пишет заявление, требует, чтобы его послали на фронт, и знает при том, что отправят его не куда-нибудь, а в штрафную роту, можно сказать, почти на верную смерть. Вот и разберись во всём этом. Да… Но, во всяком случае, Климова никуда от нас не денется. Прежде всего надо найти Шилову. Мы обязаны найти её как можно скорее! Судьба Климовой во многом будет зависеть от показаний Шиловой.
