Рудольф Лускач - Белая сорока
— Нет, нет, все-таки нет! — решительно сказал я. — Знаю Шервица и не верю, что он мог быть причастен хоть к чему-либо подобному. Он не имеет с гитлеровцами ничего общего. Более того, ненавидит их всем сердцем.
— Это звучит достаточно убедительно, — кивнул Курилов. — Тогда остается второе лицо.
Богданов пытливо на него уставился.
— Тетя Настя, — сказал Курилов так тихо, что его слова были едва слышны в монотонном клокоте самовара, в котором догорали последние угольки.
«Настя? Возможно, она или…» Тут мне пришел в голову еще один человек, который был в доме в критический момент.
— А не лесник ли это? Тот, который сюда входил, — предположил я.
— Исключено, — сказал Филипп Филиппович, — ведь он даже не перешагивал порога комнаты.
Богданов согласно закивал. Он может положиться на своих людей. И хотя под тяжестью обстоятельств допускает обоснованность подозрений в отношении тетки Насти, но в глубине души этому все-таки не верит.
— Допустим, что и в самом деле была она, — размышлял он вслух. — Но откуда ей знать, кому принадлежит пряжка?
— Это еще ни о чем не говорит, — возразил Курилов. — Мне решительно кажется, что и начало, и конец этой проклятой истории следует искать у вас, товарищ лесничий, — добавил он. Богданов вздохнул, а Курилов продолжал: — И это вас, согласитесь, кое к чему обязывает.
— К чему?
— Мы, понятно, не можем сейчас перевернуть дом вверх ногами, чтобы найти пряжку. Утром уезжаем и просим нам помочь. Обратите на тетку Настю особое внимание и, главное, предупредите супругу: у нее ведь тетка целый день на глазах. Пусть присмотрится, понаблюдает, и если тетка уйдет, проверьте, туда ли, куда сказала.
— Попытаюсь, но толк вряд ли будет, — заметил Богданов, — впрочем, кто знает…
— Вы все еще сомневаетесь, что помощника убийцы следует искать у вас? — удивился Курилов.
Богданов молчал. Ему было явно не по себе оттого, что кто-то в его доме мог быть причастен к этой неприятной истории…
За окнами в морозной ночи раздался протяжный стон. Одним махом я подскочил к окну. Как назло, в эту минуту и на дворе, и в комнате погас свет, все погрузилось в кромешную тьму. Лишь красный огонек сигареты освещал мне кончики пальцев.
— Черт возьми, что это значит? Зажгите хоть спичку!
Спички лежали на столе, и пока я шарил, пытаясь их найти, зацепил стакан, который упал и разбился. Нервы были так напряжены, что в первое мгновение я даже звон разбитого стекла отнес за счет «неизвестного преступника».
Из лесу снова раздался жалобный стон. В сенях заскулили собаки, одна из них царапала дверь. Хотела к нам…
— Волки? — прошептал Филипп Филиппович.
— Пожалуй, нет, — быстро ответил Богданов и зажег карманный фонарик.
— Кто же тогда?
— Не знаю. Скорее человек…
Он бросился в сени, оттуда послышалось несколько крепких слов, и через минуту в комнате загорелся свет. Вернулся лесничий. Он был разгневан.
— Одна пробка выпала. Не могу понять, почему?
— А что если ей кто-нибудь помог? — предположил Курилов. — Теперь быстро фонари, ружья и — в лес. Слышите, опять стон!
Когда все, казалось, потеряли голову, он один оставался спокоен и действовал рассудительно. Первым из дому выбежал я, за мной спешил Филипп Филиппович (точнее было бы сказать: ковылял), а Богданов остался в сенях: чертыхаясь, он освещал фонариком доску с пробками, пытаясь найти повреждение, потому что на дворе лампочки еще не горели. Забрался на ветхий столик, который при каждом его резком движении качался и скрипел, — чудом не упал. В конце концов, ему удалось навести порядок, и лампочки перед домом снова зажглись. Догнав нас, он был вне себя от злости:
— Теперь начинаю верить, что в моем доме что-то творится! И остальные пробки были вывернуты. Попадись мне только этот негодяй! — грозил он неизвестно кому кулаком.
Собаки выбежали за нами, однако по моему приказу остановились. Мы поспешили туда, где раздавались стоны. Снег скрипел под ногами, и в свете лампочек его крупинки взлетали под нашими быстрыми шагами, как зимние светлячки.
— Смотрите-ка… Там, вон там что-то шевелится, видите? — крикнул Богданов.
Мы ускорили шаги, и, действительно, через минуту в свете карманных фонариков на снегу показался какой-то непонятный темный предмет, который, к нашему удивлению, вдруг раздвоился.
Дружок ворчал, а Норд высоко поднял голову и принюхивался. Тут до нас долетел хрип: «На по-мо-ощь! По-ги-баю, во-о-л-ки…»
Приготовив ружье, я осторожно подался вперед. Остальные рассыпались по сторонам, чтобы улучшить возможности стрельбы и прийти мне на помощь, если понадобится.
Волк! Точно, это он. Подняв ружье, я, однако, не решался выстрелить: вполне мог угодить в лежавшего на снегу. Дерзкий хищник опять к нему приблизился и словно бы слился с ним воедино. Тотчас же снова раздался голос, зовущий на помощь, но только уже более спокойный.
Что за чертовщина?
— Осторожно! — предостерегающе зазвенел голос Богданова. — Не стрелять!
Мы длинными прыжками бросились вперед, и через минуту были возле «несчастного». Каково же было наше изумление, когда мы увидели, что в снегу лежал Демидыч. Он обнимал большого, невесть какой породы пса, которого вполне можно было принять за волка.
— Демидыч, что случилось? — участливо спросил Богданов.
— Ох, батюшка, худо, худо… — заговорил Демидыч, едва ворочая языком. Заслоняясь рукой от света наших фонариков, он пытался встать, но только еще больше увяз в снегу. Мы ему помогли, но едва он встал, как снова упал, чуть не повалив Курилова.
И тут мы поняли: Демидыч крепко пьян!
— Что же случилось? Где лошади? Где ты нализался? — строго выспрашивал Богданов.
— Эх, кони, мои кони, — пьяными слезами заплакал конюх. — Они там, волки их, поди, грызут, а я… Я жив-живешенек… Эх, ма…
— Что ты болтаешь о волках, старый хрыч, — рассердился Богданов. — Ведь собака-то цела, а ее бы в первую очередь разорвали на куски… Говори, куда подевал лошадей?
Демидыч тупо глядел на нас, словно никого не узнавая, качался во все стороны, а потом развел руками:
— Там… там… и там. И нигде иначе… Богданов потерял терпение.
— Хватит. Давайте дотащим его до избы, авось там воскреснет.
Немало пришлось потрудиться, чтобы добраться до дому. Там мы стащили с пьяного возницы огромный мохнатый тулуп, вымыли ему лицо холодной водой и усадили в кресло. Однако толку добиться все равно не удалось. Он зевал, храпел, бормотал чепуху и, в конце концов, заснул.
— Вот наделал делов, — ругался Богданов. — И лошади пропали, и слова из этого пьяницы не выбьешь. Пусть проспится…
— Он не обморозился? — спросил я.
— Какое там! В таком-то тулупе… Пока шел да валялся в снегу, пожалуй, даже вспотел, — заверил лесничий.
Не оставалось ничего другого, как ждать. Мы уселись вокруг стола и решили снова пить чай. Юрий Васильевич пошел на кухню, чтобы самому развести самовар, так как был убежден, что тетка Настя уже спит. Однако она была там, и когда он спросил, почему она полуночничает, пожала плечами и язвительно сказала:
— Когда бодрствуют господа, не спит и прислуга. «Странное дело», — подумал Богданов. Он знал, что старуха обыкновенно ложилась спать с курами, независимо от того, бодрствуют «господа» или нет. «Что-то с ней творится, иначе бы не сидела тут, как сова», — продолжал размышлять лесничий.
Вернувшись, он поделился с нами своими сомнениями.
— Наверное, ей интересно, что тут сегодня происходит, — предположил я.
Филипп Филиппович прищурил левый глаз и кивнул; Юрий Васильевич в растерянности поглаживал бороду, уставившись глазами на дверь. Сидели молча, пока старуха не принесла самовар. Расставляя стаканы, она на нас даже не глянула и лишь вздохнула при виде Демидыча:
— Эк тебя отделали!
— Еще счастье, что его не разорвали волки, — заметил я.
— Волки? — переспросила старуха.
— Вы в этом сомневаетесь? — задал вопрос Курилов.
— Я в этом ничего не понимаю, мое дело заниматься домашним хозяйством, — проворчала тетка Настя, как бы давая понять, что ни о чем другом говорить не хочет.
— Не везде-то в вашем хозяйстве порядок, — сказал Курилов.
— Что же вам не понравилось? — спросила тетка.
— Например, кто-то вывинчивает пробки, и свет гаснет, — ответил Богданов.
— Это меня не касается, — отрезала старуха, загремела посудой и быстро вышла из комнаты.
— Готов побиться об заклад, что у бабки нечиста совесть, — заметил Курилов, принимаясь за чай.
— Что это тут пищит? — с усмешкой сказал Богданов и повернулся.
— Пи-пи-ть, — простонал Демидыч, не открывая глаз.
— Настя, молока, — крикнул лесничий в коридор и обратился к Демидычу: — будет тебе молоко!
— Мо-мо-локо, — зачмокал Демидыч, моргая глазами.
