Спасти «Скифа» (СИ) - Кокотюха Андрей Анатольевич

Вряд ли с той стороны фронта пришлют еще одну группу. За двое оставшихся суток Брюгген планировал перевернуть весь город, вывернуть его, как перчатку. И Хойке с удовольствием отдаст приказ расстреливать каждого пятого из гражданских, пока ему не выдадут похищенного офицера… ну и Скифа, конечно.

Теперь все шло кувырком.

Сначала Брюгген перечеркнул остро отточенным карандашом расчерченный геометрическими фигурами лист. А потом старательно смял свои размышления, положил на дно пепельницы и поджег.

Исполнительный болван Хойке наделал шуму, позволил уйти, как минимум, двоим диверсантам, и все планы летят коту под хвост…

10

– Прошу прощения, товарищ капитан. Но я хотел бы обратиться к товарищу майору лично.

Старший лейтенант Алферов сам удивился своей наглости – до сегодняшнего дня он не допускал даже мысли, что способен перечить не просто старшему по званию, а самому заместителю начальника особого отдела НКВД фронта, капитану Кобозеву. Но после того, что произошло с ним и у него на глазах за последние сутки, Алферов просто не мог себе позволить отступить. Его доклад и рапорт должно принять только первое лицо. Или же, в нарушение всякой субординации, полковой особист готов идти выше, даже через голову своего непосредственного руководства.

Старший лейтенант НКВД Алферов не исключал, что придется лично добиваться приема у товарища Берии. Он на пороге раскрытия грандиозного заговора, и если его не выслушают в особом отделе Воронежского фронта, он напишет донесение прямо в Москву, в Ставку.

– Чем вас не устраивает моя персона?

Капитан Кобозев спрашивал с еще заметной иронией. Он уже успел повидать мальчишек, рвущихся в бой и приближающих победу за несколько ночей. Но в то же время отдавал себе отчет в том, что мальчишки, только-только попавшие на фронт, свежим взглядом способны заметить и отметить многое. И не всегда их наблюдения и выводы – бред. Возможно, более опытные сотрудники просто не обращают внимания на некоторые очевидные вещи. Так или иначе, этого маленького старшего лейтенанта следовало выслушать.

– Еще раз прошу прощения, товарищ капитан. Но речь идет о спорности решений, принятых в штабе фронта. Так или иначе начальнику особого отдела необходимо об этом доложить. Я не уверен, что без согласования с товарищем полковником мы с вами сможем принять какое-либо решение.

– Мы с вами? Даже так?

Кобозев снял очки, делавшие его неуклюжим – именно из-за слабого зрения он в свое время попросился в органы внутренних дел. Курносый нос, круглый подбородок, розовые от природы щеки вкупе с очками никак не придавали мужественности мальчишке, выросшему в ленинградском дворе. Форма и ромбы на погонах тоже мало изменили облик юноши, зато вскоре Кобозев убедился, что сотрудникам НКВД большинство окружающих стараются как можно реже смотреть в лицо. А значит, серьезная форма отвлекала от негероической внешности. Кобозев в отличие от многих не просился на фронт, да его и не особо спешили брать из-за зрения, он до весны сорок второго выявлял скрытых врагов в тылу.

Но потом на судьбу тогда еще старшего лейтенанта повлияла его же собственная старательность: не в пример опять же другим Кобозев всегда аккуратно, даже с каким-то фанатизмом вел бумажную канцелярскую работу, с чем катастрофически не справлялись особые отделы фронтов. И Кобозева перевели из Саратова, где он служил два последних года, ближе к передовым позициям. Он принял назначение спокойно, вот только здесь, на фронте, его простецкая внешность и, главное, круглые очки с большими дужками, снова, как в не такой уж далекой юности, не способствовали серьезному отношению. А форма НКВД, как сделал вывод Кобозев, усиливала скрытую неприязнь окопников.

Вот и сейчас этот мальчишка, без году неделя на фронте, всего-то год с небольшим, как в органах – а туда же: самого начальника ему подавай.

– Послушайте меня внимательно, товарищ старший лейтенант, – капитан Кобозев говорил, не вставая из-за стола, глядя на Алферова сквозь стекла очков. При неярком свете настольной лампы он напоминал филина. – Вы явились в особый отдел фронта, предварительно не доложив о себе. Даже не поставив руководство в известность о цели вашего прихода. В данный момент вы должны находиться в полку, выполнять свои прямые обязанности. Учитывая сложную обстановку по всему фронту, такое ваше поведение при желании можно расценить, как самовольное оставление позиций.

– Но, товарищ капитан…

– Молчать! – когда нужно, Кобозев умел рявкнуть, хотя обычно говорил негромко – так же и продолжил, чтобы короткая вспышка гнева сработала на контрасте: – Не надо перебивать старших по званию, Алферов. Вам давно на это не указывали?

Старший лейтенант решил лучше промолчать.

– Вот так, – продолжил Кобозев. – Возвращаясь к вашему поступку… Или лучше сказать – проступку. У вас, товарищ старший лейтенант, нет пока разумных объяснений своему поведению. Вы их не потрудились представить. Даже по непонятной мне причине решили не объяснять, почему данные, которые вы собрались представить начальнику особого отдела фронта, не могут быть переданы его заместителю. Вы сомневаетесь в моей компетентности, товарищ Алферов? Может, готовы написать соответствующий рапорт?

– Виноват, товарищ капитан! – более разумного ответа полковой особист найти не смог.

– Так-то лучше, – Кобозев решил, что пора бы немного смягчиться и принять извинения младшего по званию. – Очень хорошо, Алферов, что вы это понимаете. Теперь я вас слушаю. Присядьте.

Он кивнул на табурет по другую сторону своего стола, старший лейтенант сел, расстегнул планшет, вытащил оттуда и положил перед капитаном три листа серой бумаги, исписанные круглым, каким-то детским почерком. Еще не вчитываясь в текст, так следует, Кобозев уже зацепился взглядом за несколько грамматических ошибок, но оставил это без комментариев.

– Я прочту обязательно. Но все-таки суть, – он постучал пальцем по верхнему листу рапорта, – изложите сейчас, если можно – коротко.

– Слушаюсь, – теперь, получив разрешение изложить то, за чем пришел, Алферов снова почувствовал себя уверенно. – Вчера мною был арестован капитан Красной армии Сотник за нападение на офицера…

– На кого он напал? – быстро перебил Кобозев, чувствуя, что речь сейчас пойдет о банальной драке, того хуже – пьяной. Это случалось нередко, в подавляющем большинстве случаев заводились молодые офицеры, и о покушении на убийство, как и о попытке диверсии, заявлял после очередного инцидента каждый второй битый.

– На офицера НКВД, – отчеканил Алферов, помолчал и добавил: – На меня.

Лишь теперь, когда старший лейтенант подсел ближе, Кобозев смог разглядеть синяк у него на скуле.

– Он вас ударил?

– Так точно.

– То есть вы написали в особый отдел фронта рапорт о драке? После того как, судя по всему, получили по физиономии и не смогли двинуть в ответ? Товарищ старший лейтенант, офицер НКВД, чекист, да к тому же – назначенный руководить особым отделом полка, должен научиться давать сдачи. Знаете, как это делается? Конечно, виновные должны понести наказание, но разбирать подобные конфликты на уровне особого отдела фронта… У меня нет слов, товарищ старший лейтенант.

Кобозев начинал терять к происходящему всякий интерес.

– Согласен, товарищ капитан, это выглядит именно так, – чувствуя настроение собеседника, быстро заговорил Алферов. – Более того – так все восприняли в штабе фронта. Вернее – в разведывательном отделе.

– При чем разведотдел к вашей драке?

– Там все изложено, – особист кивнул на свой рапорт, но, снова встретившись со взглядом майора, кашлянул в кулак. – Виноват. Накануне мною был взят под арест до выяснения определенных обстоятельств старший лейтенант Гайдук, разведка полка. Капитан Сотник – командир разведгруппы.

– Он вступился за своего? Это известное дело, Алферов. С разведчиками всегда все не просто.

– История гораздо сложнее, чем выглядит, товарищ капитан.