Лен Дейтон - В Париже дорого умирать
— Не уверена, что ты прав. Датт намекал на это, но я все же сомневаюсь.
— Ну а я очень даже уверен, — заявил Жан-Поль. — Готов поспорить, что все эти кинопленки и фотографии давно уже лежат в министерстве внутренних дел, и Луазо скорее всего просматривает это все. Наверное, они там устраивают себе закрытый еженедельный просмотр. И наверняка Луазо посмотрел фильм, где мы с тобой, максимум через сутки после того, как он был отснят.
— Ты так думаешь? — Мария вдруг испытала приступ страха, нарастающую, как двухкиловаттная вспышка, панику. Широкая прохладная ладонь Жан-Поля сжала ей плечо. Ей хотелось, чтобы он сжал посильнее. Ударил так, чтобы боль стерла все ее прегрешения. Она представила, как Луазо смотрит фильм в компании других полицейских. Господи, пожалуйста, только не это! Пожалуйста, пожалуйста. Господи! Она думала, что давно уже пережила всю боль от своих глупых выходок, но эта нынешняя боль была куда сильнее прежних.
— Но зачем им сохранять пленку? — спросила Мария, хотя отлично знала ответ.
— Датт отбирает людей, которые могут посещать этот дом. Датт психиатр. И гений…
— …злой гений.
— Может, и злой гений, — не стал спорить Жан-Поль. — Может, и злой, но, собирая определенный круг людей — людей весьма влиятельных, обладающих высоким статусом и дипломатическим весом, — Датт может давать правильные оценки и предсказывать их поведение в той или иной ситуации. Многие шаги французского правительства были предприняты на основе выводов Датта и анализе сексуального поведения.
— Это гадко, — поморщилась Мария.
— Таков современный мир.
— Такова современная Франция, — поправила Мария. — Гнусный тип.
— Он не гнусный, — возразил Жан-Поль. — И не несет ответственности за то, что делают другие. Он их даже не подталкивает. Лично Датт был бы вполне доволен, если бы гости вели себя безукоризненно. Он все равно был бы счастлив записывать и анализировать их поведение.
— Вуайерист.
— Он даже не вуайерист, вот что странно. Именно поэтому он так важен для министерства внутренних дел. И по этой же причине твой бывший и не сможет изъять этот фильм, даже если захочет.
— А ты? — небрежно спросила Мария.
— Будь благоразумна, — сказал Жан-Поль. — Да, я кое-что делаю по мелочи для Датта, но я не его доверенное лицо. И понятия не имею, что с фильмом…
— Иногда их сжигают, — припомнила Мария. — И часто их забирают те, кто на них заснят.
— Тебе никогда не доводилось слышать о копиях?
Надежда Марии увяла.
— Почему ты не попросил отдать этот фильм?
— Потому что ты сама сказала: пусть остается. «Пусть показывают его каждую пятницу». Твои слова.
— Я была пьяна, — смутилась Мария. — И это была шутка.
— Шутка, за которую мы оба дорого расплачиваемся.
Мария фыркнула.
— Тебе просто нравится мысль, что этот фильм смотрят другие. Поскольку именно таким ты хочешь, чтобы тебя видели. Великим любовником… — И прикусила язык. Она чуть было не ляпнула, что этот фильм — единственное документальное подтверждение его гетеросексуальности. Мария прикрыла глаза. — Луазо мог бы заполучить фильм.
Она была уверена, уверена, уверена, что Луазо не видел фильма, но воспоминания о пережитом страхе еще жили в душе.
— Луазо мог бы его забрать, — отчаянно повторила она, страстно желая, чтобы Жан-Поль согласился с ней хоть в этом.
— Но он не станет! — отрезал Жан-Поль. — Не станет, потому что тут замешан я, а твой бывший ненавидит меня всеми фибрами души. Проблема в том, что я отлично понимаю почему. Я тебе не подхожу, Мария. Скорее всего ты бы отлично справилась, только вот дело в том, что Луазо ревнует тебя ко мне. Может, нам стоит на несколько месяцев перестать видеться?
— Наверняка стоит.
— Но я этого не вынесу, Мария.
— А почему нет, черт побери? Мы не влюблены друг в друга. Я всего лишь подходящая компаньонка, и у тебя столько других баб, что ты моего отсутствия и не заметишь. — Она запрезирала себя, даже не успев закончить предложение. Жан-Поль, естественно, тут же вычислил ее мотивы и ответил:
— Дорогая моя крошка Мария! — Он коснулся ее ноги, легонько и без сексуального подтекста. — Ты не такая, как все. Другие — всего лишь глупые телки, развлекающие меня, как предметы декора. Они не женщины. Ты — единственная настоящая женщина, которую я знаю. Ты — женщина, которую я люблю, Мария.
— Месье Датт и сам мог бы забрать фильм, — сказал Мария.
Жан-Поль свернул к бордюру и остановился параллельно припаркованной машине.
— Довольно уже играть в эту игру, Мария.
— Какую игру?
Таксист позади них громко выругался, сообразив, что они не собираются ехать.
— Игру под названием «как-я-ненавижу-Датта»! — отрезал Жан-Поль.
— Но я его действительно ненавижу.
— Он твой отец, Мария.
— Он мне не отец, это всего лишь дурацкая сказка, которую он мне наплел по каким-то своим соображениям.
— А где тогда твой отец?
— Погиб в 1940 году в Буйоне, в Бельгии, во время сражений с немцами. Убит при воздушном налете.
— Сейчас ему было бы столько же лет, сколько Датту.
— Как и миллионам других мужчин! — отрезала Мария. — Это такая идиотская ложь, что не стоит даже споров. Датт рассчитывал, что я ее проглочу, но теперь об этом и не заговаривает. Это дурацкая ложь.
Жан-Поль неуверенно улыбнулся:
— Но зачем?
— Ой, Жан-Поль. Зачем… Ты же знаешь, как работают его гнусные мозги. Я была замужем за важным сотрудником Сюрте. Неужели не видишь, как ему было выгодно, чтобы я считала его своим отцом? Своего рода страховка, вот зачем.
Жан-Полю этот спор уже надоел.
— Значит, он не твой отец. Но я все равно считаю, что тебе стоило бы с ним сотрудничать.
— Каким образом сотрудничать?
— Подкидывать ему информацию.
— А он сможет добыть фильм, если информация будет стоящей?
— Могу у него спросить, — улыбнулся Жан-Поль. — Вот теперь ты мыслишь конструктивно, любовь моя.
Мария кивнула, и машина снова влилась в дорожное движение. Жан-Поль поцеловал ее в лоб. Таксист это увидел и вопреки запрету коротко посигналил. Жан-Поль еще раз поцеловал Марию в лоб, на сей раз более страстно. Огромная Триумфальная арка возвышалась над ними, пока они кружили на площади Звезды, как обмылки в кухонной раковине. Сотни шин скрежетали, борясь с центробежной силой, а потом их вынесло на авеню Гранд-Арме. Поток машин встал на светофоре. Между автомобилями сновал мужчина, собирая деньги и взамен просовывая в окна газету. Его движения напоминали танец с веером. Сигнал светофора сменился, и машины двинулись дальше. Мария развернула газету. Краска еще не высохла и размазалась под большим пальцем. Заголовок гласил: «Исчез американский турист». И опубликована фотография Хадсона, американского исследователя водорода. В газете писали, что он сотрудник фирмы по изготовлению замороженных продуктов и фамилия его Паркс. Именно эту версию выдало американское посольство. Ни имя, ни лицо ничего не говорили Марии.
— Есть что-нибудь интересное? — спросил Жан-Поль. Он был занят дуэлью с «мини-купером».
— Ничего. — Мария попыталась оттереть типографскую краску с пальца. — В это время года ничего и не бывает. Англичане называют его мертвым сезоном.
Глава 18
«Ле-Шьен» представлял собой мечту тусовщика. Темно, душно, все извиваются, как черви в банке. Музыка ввинчивалась в уши, а выпивка дорогущая даже для Парижа. Я сидел в уголке вместе с Бирдом.
— Местечко совсем не в моем вкусе, — заявил Бирд. — Но почему-то мне тут нравится.
Девица в золотом вязанном крючком брючном костюме, протискиваясь мимо нашего столика, наклонилась и чмокнула меня в ухо.
— Дорогуша, давно не видеть, — заявила она, на сем исчерпав свои познания в английском.
— В десяточку, — хмыкнул Бирд. — Просто насквозь видишь, черт подери!
Девица нежно потрепала его по плечу и двинулась дальше.
— У вас и впрямь занимательные друзья, — сказал Бирд. Он перестал критиковать меня и начал рассматривать как социальный курьез, достойный изучения.
— Журналист обязан иметь разные знакомства, — объяснил я.
— Бог мой, конечно! — согласился Бирд.
Музыка внезапно смолкла. Бирд вытер лицо красным шелковым носовым платком.
— Тут как в кочегарке, — заметил он. В клубе стало удивительно тихо.
— Вы были судовым механиком?
— Я окончил артиллерийское училище лейтенантом. А в отставку вышел коммандером. Мог бы стать капитаном первого ранга, случись какая-нибудь маленькая войнушка, контр-адмиралом в случае большой заварухи. Неохота было ждать. Двадцать семь лет морской службы — больше чем достаточно. Повидал на службе всякое, а уж сколько кораблей сменил, даже и не вспомню.
— Должно быть, скучаете по службе?
