Хью Лори - Торговец пушками

Она поцеловала меня.

Она поцеловала меня.

В смысле, я стоял там – губы трубочкой, мозги трубочкой, – а она просто подошла и засунула язык мне в рот. На мгновение я даже решил, что она просто споткнулась, а язык высунула чисто рефлекторно и совершенно случайно угодила им мне в рот. Но почему-то мне это показалось не слишком вероятным. Да и потом, в этом случае она ведь должна была быстренько вытащить свой язык из моего рта, правда? Но она этого не сделала.

Нет, никакой ошибки – она поцеловала меня. Прямо как в кино. Прямо как не в моей жизни. Первые пару секунд я был абсолютно ошарашен, чтобы хоть как-то среагировать. Уж больно много времени прошло с тех пор, как со мной происходило нечто подобное. Если хорошенько напрячь память, то никак не позже времен Рамзеса III: я был простым сборщиком оливок и, как тогда поступил, хоть убей, не помню.

Я ощутил вкус зубной пасты, и вина, и духов, и райских кущ в погожий день.

– Так вы с нами? – спросила она опять. Вопрос прозвучал четко и внятно, и я сообразил, что она все же вытащила свой язык, хотя я все еще ощущал его – во рту и на губах – и знал, что ощущение это останется со мной до конца моих дней.

Я открыл глаза.

Она стояла, смотрела на меня... Да, это определенно была она. Не официант и не вешалка для шляп.

И я ответил:

– Ну...

Мы вернулись за стол. Вульф как раз подписывал чек. Возможно, в мире происходило что-то еще, но я в этом не уверен.

– Спасибо за ужин, – поблагодарил я точно робот.

Вульф с улыбкой отмахнулся:

– Не за что, Том.

Он был очень доволен, что я ответил «да». «Да» в смысле «да, я подумаю».

Хотя о чем конкретно мне надо было подумать, вряд ли кто-то мог точно сказать. Однако мой ответ, похоже, вполне удовлетворил Вульфа, и на какое-то время у каждого из нас появилась своя причина для хорошего настроения. Я взял папку и вновь принялся просматривать фотографии – одну за другой.

Маленький, быстрый и яростный.

По-моему, Сара тоже была вполне довольна, хотя вела себя так, словно ничего особенного не произошло, кроме славного ужина и милой, приятной беседы о всякой ерунде.

Яростный, быстрый и маленький.

Вполне может быть, что там, под этой внешней невозмутимостью, неистово бурлил кипящий водоворот эмоций и лишь присутствие отца мешало ей приподнять крышку.

Маленький, быстрый и яростный.

Я бросил думать о Саре.

Картинки со зловещим аппаратом мелькали перед моими глазами, и я словно стряхивал с себя наваждение. Но одновременно погружался в другое. Знаю, прозвучит странно, но нагота этой машины – ее внешнее уродство, ее ничем не прикрытая агрессивность, ее абсолютная безжалостность – все это будто перетекало с бумаги в меня, холодя мою кровь.

Вульф, похоже, догадался, что я чувствую.

– У него еще нет официального названия, – сказал он. – Но временно он обозначен как «вертолет для контроля городских территорий и поддержания правопорядка».

– ВКГТиПП, – проговорил я бездумно.

– Да вы, как я погляжу, еще и буквы знаете? – сказала Сара, почти улыбнувшись.

– Отсюда и рабочее название прототипа, – добавил Вульф.

– То есть?

Они молчали. Я оторвал взгляд от снимков и поднял голову. Вульф ждал, когда наши взгляды встретятся.

– «Аспирантура», – сказал он.

7

Один женский волос может вытянуть больше, чем сотня пар быков.

Я бросал «кавасаки» из стороны в сторону, несясь по набережной Виктории – просто так, без всякого умысла. Прочистить ему трубы, а заодно и себе.

Я не стал ничего говорить Вульфам о телефонном звонке – том самом, с мерзким американским выговором на другом конце линии. «Аспирантура». Слово могло означать все, что угодно, – даже аспирантуру. Да и звонивший мог оказаться кем угодно. Когда имеешь дело с апологетами теории заговора – неважно, с поцелуями или без, но как раз с ними я и имел сейчас дело, – абсолютно незачем распространяться о совпадениях. Зачем лишний раз волновать людей?

Ресторан мы покинули в состоянии дружественного перемирия. Уже на тротуаре Вульф сжал мне локоть и посоветовал пережевать это ночью. Клянусь, я чуть не подпрыгнул от неожиданности, поскольку в тот момент созерцал задницу Сары. Но как только до меня дошло, что он все-таки имеет в виду нечто другое, я пообещал непременно так и поступить. А затем, чисто из вежливости, спросил, как мне с ним связаться в случае необходимости. Хитро подмигнув, Вульф ответил, что найдет меня сам, – что мне не шибко-то понравилось.

Безусловно, имелась одна, причем весьма веская, причина, почему я желал сохранить его благосклонность. Да, возможно, он слегка того, а доченька его – не более чем смазливая фифа, вывернутая мехом внутрь. Однако я не мог отрицать очевидного факта: эта парочка определенно обладала каким-то шармом.

Что я пытаюсь сказать? Да только то, что они взяли да и поделились со мной этим своим шармом, оставив довольно приличную его часть на моем банковском счету.

Только, пожалуйста, не поймите меня превратно. Вообще я не больно жаден до денег. Нет, я не хочу сказать, что я из тех, кто работает за спасибо. Я беру за свои услуги – ровно столько, сколько они стоят – и страшно злюсь, если мне недоплачивают. Но при всем том могу честно заявить: за длинным фунтом я не гонюсь. И никогда не делал ничего такого, к чему не лежала бы, хотя бы самую чуточку, моя душа, просто ради того, чтобы поиметь побольше. Такие, как Полли, – он сам об этом говорил, причем неоднократно – большую часть времени (когда не спят) проводят либо за добыванием денег, либо в мыслях о том, как бы их добыть. Полли без зазрения совести берется за самые неприятные, гадкие, даже аморальные дела, если точно знает, что в конце пути его ждет чек на кругленькую сумму. Он просто скажет: «Ну, что там у тебя? Давай выкладывай!»

Но я сделан из другого теста. Выкроен по другим лекалам. У денег есть только одно положительное свойство, одно-единственное: на них можно купить массу всевозможных вещей. В остальном это невероятно пошлая, вульгарная и гадкая штука, которая мне абсолютно не по душе.

Зато вещи, как таковые, мне очень даже по душе.

Конечно, пятидесяти тысячам, которые предложил Вульф, никогда не стать для меня ключом к вечному счастью. Это я понимал прекрасно. Их не хватит, чтобы купить виллу где-нибудь на Антибах и даже снять ее более чем дня на полтора. И все же приятно иметь их под рукой. На душе от них как-то покойно. И о сигаретах в кармане можно не тревожиться.

И если ради этого ощущения покоя и комфорта придется провести пару-тройку вечеров на страницах романа Роберта Ладлэма, периодически срывая поцелуи красивой женщины, – что ж, я как-нибудь переживу.

Уже перевалило за полночь, и движение на набережной поутихло. Дорога была сухой, мотоцикл просил о хорошем галопе, так что я переключился на третью скорость и поддал газку, предоставив вселенной закручиваться вокруг заднего колеса, а сознанию самому разбираться, на кого оно хочет походить – на капитана Кёрка[7] или бессребреника в духе героев Чехова. Когда впереди показался Вестминстерский мост, скорость была где-то под сто десять. Я положил руку на рукоять тормоза и перенес вес тела набок, готовясь вильнуть вправо. Светофор перед площадью переключился на зеленый, и темно-синий «форд» тронулся с места, так что я чуть подбавил газу, собираясь с ходу обойти его на повороте по внешней полосе. Но стоило нам поравняться, как «форд» вдруг вильнул влево, и я с трудом ушел от столкновения.

В тот момент я подумал, что водитель «форда» меня просто не заметил. Я подумал, что это обычный чайник за рулем.

Время – весьма забавная штука.

Когда-то я знавал одного военного летчика, который рассказывал, как им со штурманом пришлось катапультироваться из дорогущего «Торнадо GR1» на высоте триста футов, прямо над долинами Йоркшира, из-за того, что он назвал «птичьей атакой». (Что, на мой взгляд, довольно несправедливо, поскольку может сложиться впечатление, будто во всем виновата бедная пичуга, которая по злобе и совершенно сознательно вознамерилась протаранить двадцать тонн металла, со скоростью звука несущихся ей навстречу.) Как бы там ни было, суть истории в том, что пилот со штурманом провели в комнате для допросов час с четвертью, пересказывая следователям – которые, кстати, ни разу их не перебили – все, что они видели, слышали, чувствовали и делали в момент столкновения.

Целый час с четвертью.

А «черный ящик» – после того, как его в конце концов откопали среди обломков – показал, что между моментом, когда несчастная птаха впечаталась в двигатель, и моментом катапультирования прошло менее четырех секунд.

Четыре секунды. То есть бац, раз, два, три, свежий воздух.

Вообще-то я ни на грош не поверил той истории. А кроме того, пилот был жилистым коротышкой с голубыми глазами, от взгляда которых бросает в дрожь. И я никак не мог заставить себя принять его сторону, а не сторону бедной птицы.