Марк Казанин - Рубин эмира бухарского
У нее перехватило горло.
Впервые из-за маски выглянул живой, и притом страдающий человек. «Может быть, она и в самом деле не такая плохая, – мелькнуло у меня, – и все это кривляние и ломание только результат дурного воспитания, и вообще делятся ли люди на хороших и плохих, или все люди родятся хорошими, а потом часть портится?» Но на все эти размышления не было времени, более неотложная мысль оттеснила их. «Итак, у нее сестер нет. Значит, Люси писала не ей. Ну что ж, отпадает».
Как бы угадав направление моих последних мыслей, Юля сама вернулась к вопросу о языках.
– Но вы ведь тоже говорите по-французски, почему же не отвечаете, monsieur l'hermite, господин отшельник?
Я знал английский и немецкий, но французского не знал. Так и ответил.
– Жаль, – с оттенком пренебрежения бросила она, – а вот Борис неплохо болтает.
Во мне колыхнулась мимолетно возникшая когда-то зависть к Борису.
– Ну расскажите, monsieur Глеб, как вы живете там один? Или не один? У вас, наверное, есть дама сердца, вы скрываете. – Она погрозила мне пальцем.
Юля вернулась в прежнее свое состояние. Кате, как видно, было стыдно за Юлю, но ей не хотелось делать замечание старшей.
Что-то вынужденное, напряженное появилось в глазах Юли. Казалось, она что-то вспомнила и говорила, как автомат:
– Во всяком случае, мы с Катишь приедем проверить. Поедем, Катишь? И на днях.
Что это: бестактность или заученный урок? Хочет сунуть нос в макбару или в наш лагерь и прикрывается Катей? Ну, увидим. По крайней мере мы предупреждены.
– А как там Борис? Вы, наверно, вместе проказничаете. Передайте ему… – Уже уходя, она послала воздушный поцелуй. – Так мы приедем, ждите нас. Оревуар.
Глава VII ПРОИСШЕСТВИЕ В МАКБАРЕ
1На некоторое время грек выпал из моего поля зрения, но очень скоро мне пришлось встретиться с ним, и в довольно неожиданной обстановке. Однажды приехал Рустам с целой кавалькадой с седобородым аксакалом во главе. Люди стояли снаружи и не входили. По знаку Рустама я вышел к ним. Оказывается, они пришли звать меня на той – празднество – по случаю выздоровления и возвращения домой Хассана.
Тогда я еще не понимал полностью всего того, в чем принимал участие. В тот момент я не мог знать, что все это имело и политический смысл. В самом деле, стали бы они приглашать меня месяц тому назад? Они ненавидели советскую власть, которая для них символизировалась в образе грабителя Погребнякова. Было бы бесполезно уговаривать их и объяснять, что Погребняков – белый офицер, обманом пробравшийся в руководящие органы советской власти, – все эти слова не воскресили бы умерших и не вернули бы отнятого.
Теперь же они приходят и зовут людей, имеющих какое-то место в советском обществе. Я не отдавал себе отчета в том, что под влиянием доброго отношения, симпатии, примеров человечности в настроении узбеков происходил перелом. Тогда в моих глазах моральная сторона совершенно заслоняла политическую; мне было приятно, что мы для них что-то сделали: вернули Рустаму сестру, спасли от страшной болезни Хассана – я инстинктивно чувствовал, что враждебности нет, но дальше я не шел.
Я понял, что они придают всей затее какое-то церемониальное значение и что она играет какую-то важную роль в их жизни, и поэтому в своем ответе постарался не ударить лицом в грязь: я долго кланялся, нелепо прикладывая руки к сердцу, бессознательно подражая виденным мной на сцене образцам.
Очевидно, если не форма, то содержание моей реакции на приглашение вполне удовлетворило депутацию, и она, довольная и обрадованная, ушла. Рустам и я уже прекрасно понимали друг друга. Он рассказал мне, что собирается привезти на той Лейлу и что я должен обязательно сдержать слово.
– А откуда вы узнали, – спросил я Рустама, – что там той? Они и к вам приезжали?
– Нет, – ответил он, – мой Хассан все равно брат. Хассан матушка, мой матушка, два брат.
Итак, Хассан и Рустам были двоюродные братья. Может быть, еще и поэтому узбеки из кишлака хорошо ко мне относились.
В тот же день я и двое из караульных макбары, также получивших приглашение, отправились в кишлак. Завидев нас издали, мальчишки из кишлака испустили пронзительный вопль и стремглав бросились к кишлаку. Когда мы подошли ближе, навстречу нам шла уже целая толпа во главе с улыбающимся, похудевшим Хассаном. Меня взяли под руки и повели в какое-то строение с ковровыми настилами на полу и сюзане по стенам. Но я не успел осмотреть все это, так как совершенно неожиданно увидел, что посреди комнаты в обществе почетных стариков аксакалов сидели не кто иные, как Юля и грек. Прежде чем я успел подумать, как мне отнестись к этому, я услышал голос Юли:
– А, Глеб! Наконец-то. А мы тут целый час томимся голодом.
Должно быть, с моего лица не исчез немой вопрос по поводу того, как Юля попала сюда, потому что она поторопилась объяснить:
– Вы знаете, Хассан хотел звать нас всех, но я знала, что Александра Ивановна не может оставить больницу, а Катю без себя не отпустит, вот так и вышло, что поехала я одна.
Несмотря на то что она тараторила так быстро, в голосе ее звучала какая-то неуверенность и напряженность. Через минуту я понял, что они были вызваны совершенно неоправданным присутствием на тое грека.
– И я прихватила с собой Кристи. Или он прихватил меня с собой, – прибавила она кокетливо. – Я ни за что не поехала бы сюда одна. Я бы заблудилась, или меня бы украли.
Кристи смотрел с непринужденным видом, и я вновь поразился, как свободно и легко он умел держаться в любой ситуации.
– Моя проводник, – сказал грек на своем ломаном русско-черноморском языке, которому я уже более не доверял. – Моя сегодня киоск закрывай – ходи сюда, круты дальше, – блеснул он зубами.
Мы сели, и началось угощение. Гвоздем его был плов. Его варили в нескольких котлах и ели в нашей и в соседних комнатах, которые к тому времени наполнились народом в ярких и нарядных халатах. В передней комнате играли на музыкальных инструментах.
Я сидел между Хассаном и Рустамом, напротив расположились Юля и грек, между нами человек шесть почетных жителей кишлака. Я ждал Лейлу, но она не рискнула выйти к мужчинам. За пловом мы говорили мало. За дыней и чаем завязался общий разговор.
– Ваша скоро начинай работа, – сказал Хассан. – Моя видел много лопатки.
– Да, наверное, – уклончиво ответил я, хотя знал не больше его.
– Большой начальник Толмачев скоро приезжай Самарканд, – продолжал Хассан.
Они были хорошо информированы.
– Скоро, – заверил я его.
– Ваша – хороша люди, – сказал он мне.
– Все люди хороша, – подтвердил я.
Я не попал в тон.
Он посмотрел на меня недоброжелательно:
– Тугай плохой люди, – проговорил он сурово.
Я решил при греке и при Юле не показывать, что я что-либо знаю.
– Почему плохой? – невинно поднял я брови.
– Тугай убивай, воровай, два уезда ограбил, сейчас сюда пришел. Тугай люди все равно Погребняк. – Лицо его искривилось, кровь схлынула, стали видны некрасивые оспинки и старые шрамы. – Плохой люди.
– Как ваша знай? – спросил я на том же общем диалекте.
С лица Хассана не сходило волнение:
– Наша джигит ходи тугай охота. Тугай много офицер.
Я как бы случайно обвел глазами сидевших вокруг. У грека и Юли глаза были острые, остановившиеся. Оба делали стойку и выдавали себя этим. Они были явно на работе.
– Погребняк – старый, молодой? – спросил я.
– Не старый, не молодой, – ответил Хассан, – высока. Одна рука его два пальца нет. Худой человек. Его убивай надо.
Опять наступило молчание. Хассан, видимо, предполагал, что мы все одинаково переживаем его сообщение, в то время как мы все воспринимали его по-разному.
Внезапно он стал более доверительным, думая, что находится среди друзей (ведь спасла же ему больница жизнь!) и что все присутствующие также друзья и между собой. Он понизил голос до шепота:
– Я тебе скажи. Ваша лагерь есть люди, ходи тугай, туда-сюда.
Я притворился удивленным и возмущенным. Грек так и впился глазами в Хассана.
– Как твоя знай? – чуть-чуть сурово спросил я. – Как твоя можно говори?
– Наша охотники види. Наша джигиты все види. Кажды день тугая люди ходи трава, – он почти лег на ковер, – потом назад.
Он наклонился ко мне. Снаружи послышалось цоканье копыт. Кто-то спешивался.
– Ваша есть один человек, ходи туда-сюда, плохой человек, молодой, большой. – Он встал, показал рукой над головой, поднял глаза и оцепенел, будто увидел привидение.
В дверях стоял Борис, самоуверенный, развязный. Не про него ли собирался сказать Хассан и поэтому так перепугался?
– А вот и я, то, что у Блока называется нечаянная радость, – пропел Борис. – Я, собственно, в поисках вас, Глеб. Нехорошо бегать от друзей. Тем более что у меня к вам дело. Я верхом за вами. А! Кого я вижу? – деланно удивился он. – Юлия Викторовна и… – Он чуть прищурил глаза.
