Николай Далекий - Ромашка.
— Что ответил на это Вернер? — подполковник уже не спускал веселых глаз с солдата.
— Майор Вернер сразу протрезвел и страшно рассердился. Закричал: «Она… она должна немедленно закатить хорошую оплеуху этому негодяю!» Господин подполковник, не успел майор рта закрыть, как эта Анна со всей силы ударила его по щеке.
— Не может быть! — округлив глаза, воскликнул Хенниг.
— Клянусь богом, господин подполковник. Она ударила его со всего размаха, как бьют волейбольный мяч, когда его гасят за сетку. Бац! И снова — бац!
— Две пощечины? — подполковник застонал от едва сдерживаемого смеха.
— Так точно, две. Докладываю вам, что я за всю свою жизнь еще не видел ничего подобного. Картина была — что–то особенное. Я думал — он сейчас же застрелит ее. Я сам схватился за пистолет.
— А Вернер?
— У майора Вернера в ту минуту было очень глупое, обиженное лицо. Знаете, как у мальчика, который по ошибке проглотил вместо конфеты горькую пилюлю. Он потер щеку и вдруг — вы не поверите, но это истинная правда — вдруг он засмеялся.
Командир полка откинулся на спинку стула и захохотал.
— Он смеялся точно так, как это вы делаете сейчас, точно так, господин подполковник. Будто его кто–то щекотал под мышками. Он смеялся и повторял: «Оригинально! Очень оригинально!»
На лице шофера цвела довольная улыбка, он был рад, что угодил начальству.
— Очаровательно, бесподобно!.. — смеялся Хенниг, вытирая выступившие слезы. — Это так похоже на простофилю Людвига. Какая отчаянная девчонка! Она била его по морде… Ха–ха–ха! Ну и что же было дальше?
— Дальше? — удивился солдат. — Ничего особенного. Майор сейчас же уснул. Анна подняла упавшую на землю пилотку, надела ему на голову и сказала, чтобы я уезжал. Вот и все.
— А она осталась?
— Так точно! Она пошла к своей калитке.
— Хитрая девчонка! Густав, вы должны помалкивать. Никому ни слова об этом случае. Ясно?
— Ясно. Никому ни слова.
— Идите, Густав. Помните, что я вам сказал.
Солдат четко повернулся налево кругом и вышел. Подполковник посмотрел на дверь и снова залился смехом. Он был доволен исходом всей этой неприятной для него истории. Как ни как, Людвиг вел себя вызывающе и прямо–таки из рук вырвал девушку. Теперь Хенниг был отомщен. Две пощечины! Анна — прелесть! Видно, в ее жилах течет настоящая арийская кровь. Очаровательно!
Хенниг и не подозревал, что в этот момент майор Вернер мирно беседует с Анной Шеккер и от души хохочет, слушая ее рассказ о том, что произошло ночью.
…Летчик сидел на нижней ступеньке крылечка, вытянув длинные ноги в новых щегольских сапогах. Анна стояла выше, опершись руками на деревянное перильце.
— В общем, я вел себя отвратительно, как настоящая пьяная свинья. — Вернер наклонился и сорвал широкий листок росшего возле крылечка подорожника. — Я проснулся с каким–то нехорошим чувством. Начал вспоминать — все в тумане. Помню, как ты просила увезти тебя куда–то, как я повздорил с Хеннигом. Потом — провал и затем — словно отрывок из сновидения: я обидел какую–то девушку, возможно даже, свою сестру, и она ударила меня по физиономии. Неприятно и смешно. Признаюсь, меня еще никто не бил по лицу… Ты первая. Явился в столовую — тебя там нет. А мне очень хотелось тебя увидеть. Ну что ж, Анна, мы с тобой квиты. Давай забудем об этом эпизоде. Я редко бываю такой свиньей. Вчера на меня нашло…
Оксана была удивлена неожиданным появлением Вернера и еще больше — его поведением. Майор, командир эскадрильи, лучший летчик в полку, кандидат на получение рыцарского креста, узнал ее адрес и явился просить извинения за то, что она надавала ему пощечин. Он сидел на ступеньке тихий, вежливый. Он не пытался ухаживать за ней и даже не намекнул, чтобы она пригласила его в свою комнату. Как этот Вернер был непохож на того, вчерашнего Вернера, который на бешеной скорости гнал автомобиль, швырял бутылку в окно и с ненавистью смотрел в глаза Хеннига. Значит, среди ее заклятых врагов есть и такие странные, загадочные типы…
— Меня беспокоит шофер, — сказала девушка. — Ведь он все видел.
Людвиг положил на кулак листок подорожника, разгладил и с силой ударил по нему ладонью. Послышался звук, напоминающий выстрел пневматического пистолета.
— А какое это имеет значение? — летчик оглянулся и посмотрел снизу вверх на девушку; голубовато–серые глаза его смеялись. — Пусть болтает. Думаешь, я буду отрицать? Нет! Мне — наплевать. — Лицо летчика внезапно приняло злое выражение. — Сейчас мне на многое наплевать. Я не хочу быть скотиной — вот и все! Они этого не поймут. Ты тоже не поймешь, да тебе и не нужно… Все в порядке, Анна.
Он снова улыбнулся мягкой улыбкой.
— Если шофер расскажет — будет даже лучше. Пусть знают, какая ты, и боятся. Если я получил пощечину, то и они могут на нее рассчитывать. А в общем, все немного грустно, Анна…
— Что именно?
— Все…
Летчик засмеялся и вскочил на ноги. Он окинул девушку ласково–ироническим взглядом, давая понять, что не собирается говорить с ней на какие–либо серьезные темы. И все же Оксана уловила в его словах неподдельную грусть.
— Это у вас с похмелья такое настроение. Зачем вы так много пьете?
— Нет, я пью очень редко, — возразил Вернер. — Летчику нельзя много пить. Вчера был особый случай: я справлял поминки по нашему стрелку–радисту. Он погиб… Ему было всего двадцать лет. Мне очень жаль этого мальчика.
— Какой ужас!
Вернер словно не расслышал восклицания девушки. Он стоял, широко расставив ноги, — высокий, ладно скроенный, одетый в пригнанный к фигуре военный костюм из голубовато–стального материала — и смотрел на верхушку тополя. Лицо летчика казалось спокойным, мечтательным, и только скорбный излом губ выдавал его печальные мысли.
Да, что–то мучило майора Вернера, что–то опостылело ему, но, может быть, он сам еще не понимал этого. Впрочем, Оксана не спешила делать выводы. Она наблюдала за летчиком. Этот человек казался ей более опасным, чем подполковник Хенниг. Она угадывала в нем внутреннее благородство, человечность и даже нежность — именно те качества, какие она меньше всего хотела бы обнаружить в ком–либо из своих врагов.
Внезапно выражение лица Вернера изменилось. Он насторожился, повернул голову и застыл прислушиваясь.
В соседнем дворе запела девочка. Высокий плетень полностью скрывал ее фигурку, виднелся только беленький платочек. Голос девочки был слабенький, но чистый, приятный, он звенел, как пробивающийся между камнями родничок.
Стоїть явір над водою.В воду похилився…
Глаза Вернера радостно блеснули, на губах задрожала улыбка.
Ой, на козака — та й пригодонька,Козак за–а…
Вдруг девочка точно захлебнулась, песня оборвалась, и платочек исчез за плетнем.
— Кто это пел? — спросил Людвиг, поворачиваясь к Оксане.
— Не знаю. Кажется, соседская девочка.
— Почему она замолчала?
Оксана усмехнулась.
— Она увидела немецкого офицера и испугалась.
— Позови ее. — Зачем?
— Позови, пожалуйста.
Девушка удивленно посмотрела на летчика и крикнула в сторону плетня:
— Фроська! Фрося!
Никто не отозвался. Оксана сошла с крылечка, быстро пробежала по дворику и заглянула за плетень. Девочка сидела в лопухах, низко пригнув голову, притаившись.
— Фрося! Тебя зовет офицер.
Девочка подняла испуганное, перекошенное от страха лицо.
— Я ничего… Ей–богу! Я не видела…
— Не бойся, иди к нам.
— Да я ж…
— Иди, иди, — подбодрила ее Оксана. — Он тебе ничего плохого не сделает.
Через минуту перепуганная Фрося, девочка лет девяти, босая, в стареньком запачканном платьице, стояла перед Вернером, нервно теребя пальцами кончики тесемки, служившие ей пояском.
— Попроси ее, пусть споет песню, какую пела, — сказал летчик.
Оксана пожала плечами и перевела просьбу Вернера. Фрося молчала. Она задыхалась от волнения, серые глаза умоляюще смотрели то на Оксану, то на офицера.
— Она не будет петь, — сказала Оксана. — Она боится. Зачем вам ее пение?
— Уговори ее, — попросил Людвиг. — Скажи, что я дам денег.
«Такой же негодяй, как и все они, — подумала Оксана. — Как будто не видит, что девочка парализована страхом. Деньги… Привык к тому, что все можно купить и продать».
— Фрося, не бойся. Ну, начинай. Господин офицер хочет послушать, как ты поешь. Спой немножко, и он тебя отпустит. Ну…
Девочка стиснула руки на груди и, с отчаянием глядя на Оксану, запела. Голос ее дрожал, прерывался, в нем звенели слезы. Оксана отвернулась. Она любила эту грустную песню и боялась расплакаться.
Не рад явір хилитися,
тоненьким, дрожащим голосом выводила Фрося, —
Вода корінь миє…Ой, не рад козак журитися,Та серденько ниє…
Фрося умолкла. Вернер вынул из кармана сложенную вдвое банкноту и протянул девочке. Фрося отшатнулась от бумажки, торопливо спрятала руки за спину.
