Николай Еремеев-Высочин - Афганская бессонница
— Вы передадите мою записку в Красный Крест?
— Я передам все, что вам разрешат мне вручить. Но я должен знать, кто вы такой.
— Я пакистанский офицер, с которым обращаются как с бандитом, — отрезал пленный. — Это все, что вам полагается знать.
Ну, хорошо, голубчик! Заодно и охранников проверим.
Я достал блокнот, подошел к старшему охраннику — тому, пожилому, с катарактой — и сказал по-английски:
— Как его зовут?
Тюремщик ответил вопросом на дари: он не понимал.
— Хорошо. Меня зовут Павел. А вас? Охранник растерянно поморгал здоровым глазом и посмотрел на своих товарищей. Моего вопроса не понял никто. Они переговорили между собой и потом что-то спросили у меня. Я отмел вопрос и протянул ему руку, как бы знакомясь.
— Я — Павел. А ты? Охранник понял сразу:
— Гейдар!
Я показал рукой на пленного.
— А он?
— А-а! Хаким. Хаким Касем.
Он, собственно, много всего сказал, но главным было это. Я записал имя в блокнот, вроде бы для репортажа, и вернулся на место. Пленный, разумеется, слышал свое имя, но смотрел на меня с вызовом. Он как будто говорил: «Ну, ты знаешь теперь, кто я такой! И что это тебе даст?» А вот что!
— Я хотел знать ваше имя, потому что ваше лицо показалось мне знакомым. Мы не могли встречаться в доме наших общих друзей в Патни? Вы тогда учились в Итоне.
Две последние фразы были паролем.
Вы, наверное, видели в кино, как по сказочному чудовищу пробегает волна и оно превращается в человека. Что-то подобное произошло сейчас. Пленный впился в меня глазами, и в секунду лицо затравленного, злобного зверька превратилось в лицо уверенного в себе, привыкшего командовать офицера. Глаза остались те же, два уголька, но когда я смог отвести от них взгляд, лицо было уже другое.
— Я учился в Кембридже, — сказал он. — А мои лондонские друзья жили одни в Кенсингтоне, а вторые у самой Мраморной Арки.
Это был отзыв. Теперь мы оба знали.
— Да? Ну, простите. Значит, я вас с кем-то перепутал.
Кодовые фразы должны плавно вписываться в разговор. Даже если считается, что никто вокруг не понимает.
— В Лондоне много пакистанцев, — простил меня пленный.
Хотя он теперь знал, кто я, дружелюбия у него не прибавилось. Просто отныне ему было ясно, кому он должен изложить свои требования.
— Я был бы вам очень признателен, если бы вы согласились на интервью. Так мы могли бы подольше пообщаться, — многозначительно произнес я.
— Пообщаться? — пакистанец усмехнулся. — Я знаю, что вам нужно. Я знаю, где он — все они, зачем его привезли сюда, что он делает…
«Он» могло означать только «генерал Таиров». Других общих знакомых у нас не было.
— Ну, вот видите! — наигранно-бодро поддержал его я.
— Но я расскажу вам все это, только когда вы вытащите меня отсюда.
Нет, мне не послышалось! Он это сказал. Он только что сидел, скорчившись, на краешке стула. И вот он уже развалился, откинул голову, смотрит нагло. Он разве что не положил ноги на стол.
— Подождите! Давайте будем реалистами! Пакистанец облизнул кровь с губы и застыл с надменным видом.
— Я здесь один! И что я в своем положении могу для вас сделать? Вы хотите, чтобы я сейчас голыми руками задушил этих четверых, потом угнал машину, потом захватил вертолет и доставил вас в безопасное место? Как вы это себе представляете?
Знаете, что ответил этот сукин сын?
— Вы меня слышали!
2. Рынок. Сигареты. База
У Афганистана есть свой запах. Это запах дыма из очагов. Я обратил на это внимание в первый же день, просто все впечатления сразу не перескажешь. Дым здесь пахнет не так, как в других странах. Он не едкий, а сладковатый. В нем есть что-то от сгоревшей свежей хвои и от восточных благовоний. Этот волнующий, околдовывающий запах исходит из поленьев наколотых дров, пышет из дверцы печки, остается в протопленной комнате и облаком стоит над одноэтажными домами с вьющимися кверху столбиками дыма.
Вот и когда мы вышли из тюрьмы, нас встретил запах ладана. Я в очередной раз попытался выяснить у Хабиба, как же все-таки называется это дерево, которое было здесь основным топливом. И сейчас снова спросил: «Вот, чувствуешь опять этот запах?» Но Хабиб только повторял мне местное название: «Арча»! Что за арча?
Мы поехали на рынок за сигаретами. К Хакиму Касему, боюсь, мне придется прийти еще не раз — если наши хозяева это допустят. Получается, даже хорошо, что он отказался от интервью. Теперь мои попытки убедить его в этом будут выглядеть более естественно. Ну, захотелось журналисту во что бы то ни стало снять пленного пакистанца!
Странный он все-таки субъект! Он думает, что попал в московскую милицию, и сейчас появится мужчина в штатском, покажет красную книжечку и вытащит своего человека из обезьянника. Он же не может действительно предполагать, что я в одиночку организую здесь штурм тюрьмы? На что он рассчитывает? Что мы решимся связаться с Масудом по линии разведки и попросим его передать нам пленника? Если бы это было возможно, чем посылать в Афганистан целую группу, Контора наверняка бы задействовала этот вариант. Почему она это не сделала? Боится утечек? Действительно, если талибы вдруг узнают, что русские по-прежнему интересуются Таировым, то есть хотят вытащить его из заточения, они перепрячут его, и тогда все придется начинать сначала. Конечно, если мне не удастся уломать Хакима, Конторе, возможно, придется рискнуть и обратиться к Масуду. Но Эсквайр рассчитывает на то, что, как обычно, я справлюсь сам.
Хм! В Москве операция по установлению контакта с агентом казалась чрезвычайно сложной. Потом, здесь, в Талукане, все наладилось само собой — плевое дело! А теперь задание оказывалось еще более невыполнимым, чем это представлялось в Москве. Американские горки!
Деньги? Эта универсальная отмычка к любым замкам? Хаким алчный, но в тюрьме они ему ни к чему. Разве что подкупить охранников? Но тогда деньги должны быть где-то вовне. А-а, вот, наверное, на что он рассчитывает! Он хочет, чтобы я подкупил охранников и организовал ему побег. Теоретически это кажется осуществимым. Но выйти на нужного человека можно, только изучив все подходящие кандидатуры. А на это у меня нет ни времени, ни, учитывая мой статус иностранца в воюющей стране, возможности. А действуя наугад и пытаясь сунуть деньги кому попало, хотя бы тому старшему охраннику с бельмом на глазу, я вполне могу оказаться в соседней камере.
И все же пренебрегать такими знакомствами не стоило. Я решил сразу же отнести сигареты в тюрьму и наладить контакт с тюремщиками Дикой дивизии.
На талуканском рынке было все, даже пункт обмена валюты. Выглядел он так. На приподнятом дощатом помосте стояло широкое кресло с подлокотниками. В кресле, подложив под все части тела подушки, восседал степенный бородач в витом разноцветном тюрбане. Справа от него, прижатая большим голышом, чтобы не улетела, лежала стодолларовая купюра. А все пространство слева было заставлено перетянутыми резинками толстенными пачками афгани, такими, как та, которую поручил нашему попечению Хабиб. Пачки были размером с кирпич, и навскидку таких кирпичей была добрая сотня. Это был курс обмена. С его учетом состояние Хабиба, которое показалось нам огромным, оценивалось доллара в полтора.
Нам менять деньги было ни к чему — для иностранцев в ходу были только зеленые. Я купил два блока неведомо где изготовленных красных «Марлборо», и мы вернулись в тюрьму. Старший охранник, почуяв какую-то выгоду, без лишних расспросов отвел нас с Хабибом в комнату для свиданий. В его здоровом глазу появился блеск.
Я достал из сумки сигареты и распотрошил один блок. Целый я пододвинул к нему.
— Моджахиддин! А это талиб, — я отделил две пачки, — талиб, талиб, талиб.
От блока оставалось еще две пачки, и я положил их на целый блок:
— Это тоже моджахиддин.
Охранник вел Себя достойно. Он повторил, указывая пальцем на каждую кучку:
— Талиб, талиб, талиб, пакистани, моджахиддин.
— Все верно! Хуб, хорошо! Я повернулся к Хакиму.
— Скажи ему, что мне очень хочется взять интервью у пакистанца. Я хочу попросить Масуда или доктора Абдулло, чтобы он дал ему какое-нибудь попущение. Может, он тогда согласится. Но в любом случае мы вернемся.
Мы расстались друзьями.
До встречи с радиотехником, который пробовал починить наш зарядник, у нас оставалось три часа. Мы поехали на базу Масуда.
В машине, когда мы с Хабибом дошли до нее, Димыч делился с Ильей фронтовыми воспоминаниями. Мы уже несколько раз проверили Хабиба — он по-русски точно не понимал — и осторожно общались между собой даже в его присутствии.
— Ну, я тогда заново расскажу, чтобы Паша послушал. Значит, дело происходит в горах, не скажу, под каким городом, чтобы наш друг не насторожился. Высаживает нас «корова» — это мы вертушки так называли, точно такая же, «Ми-8» — и улетает. Дело под вечер — операция намечена на рассвете. Там тропа одна была, и у нас была наводка, что по ней рано утром пройдут духи с грузом оружия. Мы разделились на две группы и устроились выше по склону. Огня, разумеется, не зажигаем. Кроты, ну, саперы, проверили миноискателями метров на десять в сторону, ну, чтобы туда ходить оправляться! Без ноги-то легко остаться — если только без ноги! И все! Сидим тихо, консервов похавали, ждем.
