Чингиз Абдуллаев - Выбери себе смерть
— За все. За мою жизнь, за мою работу. Вы наполнили мои последние дни смыслом, подарили уже окончательно рухнувшую надежду, заставили вспомнить молодость. Что может быть лучше этого?
Старик тяжело встал.
— Не провожайте меня. И уберите ваших церберов. Они мне ни к чему. Я не собираюсь скрываться.
— Мы знаем, — кивнул полковник.
— Прощайте. — Старик повернулся, тяжело зашагал по дорожке.
Полковник долго смотрел ему вслед. В конце аллеи трое молодых ребят, расположившись со своими скрипками, играли вальс Штрауса. Старик подошел к ним ближе, выгребая все деньги из кармана.
— Что сыграть, дедуня? — спросил его один из подростков.
— Гимн Советского Союза, — попросил старик.
Ребята переглянулись, пожали плечами, заулыбались.
— Давай Гимн.
Полковник смотрел, как выпрямивший спину старик слушал Гимн последний раз в своей жизни.
Он еще раз отметил, как мужественно держится этот старик. И невольно подумал, сумеет ли он сам так достойно уйти. Ответ на этот вопрос он получил уже через два часа в подъезде своего дома. Его застрелили пятью выстрелами в упор, не дав даже осознать происходящего. Его психоаналитики советовали сделать это быстро и без лишних разговоров. Что и было сделано.
ГЛАВА 2
Невыносимо болела голова. С раннего утра у него было плохое настроение. Сначала пришло сообщение о провале Беркута. Они возлагали такие большие надежды на этого агента. Затем неудача в Минске, когда посланный туда «ликвидатор» выпустил в жертву пять патронов, но агент, вопреки любой логике, остался жив. Правда, это была вина и «ликвидатора»: по правилам он должен был сделать контрольный выстрел в голову или в сердце, но, видимо, увидев залитое кровью лицо жертвы, успокоился. А тому пуля просто поцарапала кожу. Теперь предстоял неприятный разговор с самим директором Службы внешней разведки. Тот никогда не прощал подобных неудач.
Генерал Лукошин работал в разведке уже тридцать лет и хорошо знал степень допустимых провалов, после которых руководителя нужно либо менять, либо убирать. Сегодня, вызвав одного из самых лучших агентов в истории своей службы, он надеялся поправить положение. Дверь бесшумно открылась, и на пороге возник секретарь, молодой капитан лет тридцати:
— Прибыл по вашему указанию полковник Рокотов.
— Пусть войдет.
Полковнику было уже много лет, очень много. Он начинал еще в те времена, когда название их учреждения вызывало панический страх, ибо всевластие органов было безграничным. Пять лет назад ушедший на пенсию полковник продолжал оставаться негласным советником службы, иногда давая исключительно ценные советы. Правда, справедливости ради стоило признать, что иногда он совершенно не учитывал реалии сегодняшней жизни и просто предлагал фантастические проекты, за решение которых никто не взялся бы в середине девяностых годов.
— Как вы себя чувствуете, Матвей Николаевич? — серьезно спросил генерал.
— Сейчас лучше, спасибо. Так, сердце немного побаливало.
— В вашем возрасте вы выглядите великолепно. — Немного лирики генерал еще мог себе позволить. — Дай Бог и мне дожить до вашего.
— Это не всегда счастье, — махнул рукой старик.
— Да, — серьезно подтвердил генерал, — понимаю.
Он помолчал немного и уже затем начал:
— У нас проблемы, дорогой Матвей Николаевич.
Старик кивнул головой.
— Я уже догадался, — спокойно ответил он.
— В Минске наш «ликвидатор» не сумел нормально выполнить задание. Он только ранил намеченного объекта, и тот сейчас в больнице. Мы предполагаем, что он выживет. А если выживет, то может заговорить. Нам пока не хотелось бы принимать никаких экстренных мер: все-таки Белоруссия — не Литва и не Польша. Но и сидеть сложа руки мы не имеем права. Повторная попытка ликвидации может вызвать к объекту повышенный интерес, а нам очень хотелось бы избежать ненужной огласки. Вы понимаете?
— Что с «ликвидатором»? — спросил, подняв тяжелые глаза, Матвей Николаевич.
— Он отозван в резерв, — немного смущенно пояснил генерал.
— Ах, мать вашу! — разозлился старик. — Его нужно было кончать еще там, в Минске. Такие вещи нельзя прощать. Это его профессия, и он с ней не справляется. Значит, профессионально негодный мусор. А что делают с мусором? — жестко спросил он. — Отправляют на переработку, — зло добавил старик. — А вы еще говорите: проблемы.
— Мы уже думали над этой проблемой. Просто я должен был получить согласие директора.
— Так нельзя работать. Это закон всякой спецслужбы. Оступившегося убирают. Иначе нельзя, может потянуться вся цепочка.
— Мы учтем ваши рекомендации, — разозлился генерал. «Этот старик забыл, что сейчас не тридцать седьмой год. И так просто убрать офицера никто не позволит». Но он усилием воли сдержал свой гнев. Этот старик был ему нужен. Очень нужен.
— Да, — немного смягчился Матвей Николаевич, тоже вспомнив о сегодняшних реалиях, — когда в стране такой бардак… Ладно, эту минскую жертву возьму на себя. Срок исполнения — сутки. Устраивает?
— Его охраняют в больнице, — пояснил генерал.
— Хе… — почему-то улыбнулся старик, — это для дилетантов. Знаем, какая охрана бывает в больницах. Небось с утра до вечера думают только о том, как сбежать, пофлиртовать с медсестрами. И потом, у моего возраста есть преимущества. Меня трудно заподозрить. И трудно остановить, генерал. Ты ведь работал у меня в отделе. Забыл, что главное — найти объект? А подобраться к нему есть тысяча разных способов. Значит, плохо я тебя учил. А ведь ты уже генерал.
— Да нет. Наверное, хорошо, раз генерал.
— Тоже правильно, — засмеялся старик. — А теперь давай серьезно. Почему не посылаешь своих ребят? У тебя ведь есть такие асы.
— Нельзя, — чуть понизив голос, сказал генерал, — не имею права. Мы и так можем завалить все дело. А ты формально не в моей службе. В случае чего мы от тебя можем отказаться.
— Понимаю, — кивнул старик. — Нужное дело делаешь, генерал, ох нужное. Если все пройдет хорошо, поставят нам памятники по всей Руси великой. Только если не струсите в последний момент, если снова не дрогнете. Два раза уже не смогли.
— Это не мы, — возразил генерал, — это они, — показал он куда-то наверх. — И в августе девяносто первого, и в октябре девяносто третьего они устраивали Олимпийские игры, клоунские забавы. Теперь такого не будет. Теперь все очень серьезно.
Снова заболела голова. Он быстро принял таблетку, запивая водой.
— Опять голова болит? — спросил Матвей Николаевич. — Это после Афгана, когда тебя там ранили?
— Смотрели меня врачи, говорят, не от этого.
— Ты их много слушай. Я ведь с тобой был на месте. Сколько лет с тех пор прошло? Пятнадцать? Даже не заметил. А взрывная волна была сильной. Я думал, тебе конец, а ты, гляжу, выжил. Ну, думаю, все, теперь до смерти не умрешь.
— Дай Бог. Что-нибудь тебе нужно?
— Конечно. Схожу в лабораторию, посмотрю, что там придумали нового твои эскулапы, да и документы нужно подобрать соответствующие. И потом, не надо меня больше сюда вызывать и еще обращаться «Матвей Николаевич». Просто позвони и скажи, что нужно. Твои ребята могут все объяснить и без тебя.
— Договорились, — улыбнулся генерал.
Старик тяжело встал, зашагал к выходу. У дверей он обернулся.
— Только честно. «Ликвидатор» еще жив?
Генерал засмеялся:
— Старый черт, все ведь знаешь!
— Я так и думал. Ты был мой лучший ученик, — кивнул старик. — В Минске я все сделаю как надо. А ты делай все на своем месте. Мало нас осталось, генерал, очень мало. Может, это наш последний шанс. Придут другие — новые, молодые — и решат, что все правильно, все так и должно быть.
— Не придут, — убежденно сказал генерал, — не успеют.
— Дай-то Бог. Только сплю я плохо, генерал, в последние ночи. Очень плохо. Все думаю, может, и я виноват в том, что произошло. Или мы все виноваты. Чего-то мы не доглядели, чего-то не поняли. Теперь нужно исправлять. Прощай.
Когда за ушедшим закрылась дверь, генерал повернулся к селектору, нажал кнопку.
— Викентий Александрович, это я. Проследите, чтобы в лаборатории никого не было, когда к вам зайдет полковник Рокотов. Да, сам. Специальное задание. Можете выдать любые препараты под мою ответственность. Спасибо.
Он положил трубку. Голова продолжала нестерпимо болеть.
ГЛАВА 3
Выходные дни он любил проводить дома. В эти дни он отключал телефон, оставаясь наконец наедине со своими книгами. Это была его страсть, его безумие, которое доставляло ему такое удовольствие. Его близкий друг однажды неодобрительно пробурчал:
— Ты не можешь пройти мимо книжного магазина, как алкоголик — мимо бутылки. Я тоже люблю книги, но до такой степени…
Эта превосходная степень в полной мере реализовывалась только в выходные дни, когда из журнала, где он работал, никто не звонил, вернее, не мог позвонить. И тишина была наградой за его труды. Но в это утро звонок в дверь раздался уже в половине одиннадцатого. Он нахмурился. Дронго не любил неожиданных визитеров, тем более заявлявшихся рано утром в воскресенье.
