Кен Фоллетт - Полет шершня
Дигби кивнул. Мнение Барта совпадало со словами пилотов, которых он уже успел опросить. Он собрался сказать ему об этом, когда Барт, глядя через плечо Дигби, улыбнулся. Обернувшись, тот увидел чернокожего в форме майора. Как и Барт, для майорского звания парень был слишком юн, но Дигби знал, что продвижение происходит автоматически, по мере участия в боевых действиях: капитана авиации дают после двенадцати операций, майора – после пятнадцати.
– Привет, Чарлз, – радушно произнес Барт.
– Ну и заставил ты нас поволноваться, Бартлетт. Как ты? – Выговор у майора был карибский, приправленный неторопливостью оксбриджского происхождения.
– Говорят, жить буду.
Кончиком пальца Чарлз легонько коснулся ладони Барта с тыльной стороны, там, где она виднелась из-под повязки. Этот жест показался Дигби на удивление ласковым.
– Чертовски рад это слышать, – кивнул Чарлз.
– Чарлз, это мой брат Дигби. Дигби, это Чарлз Форд. Мы вместе учились в Тринити, пока не сбежали оттуда в авиацию.
– Ну, это был единственный способ увильнуть от сдачи экзаменов, – пожимая руку Дигби, вставил Чарлз.
– Как там твои африканцы? – спросил Барт.
Чарлз улыбнулся и пояснил, адресуясь к Дигби:
– У нас на аэродроме есть эскадрилья, в составе которой парни из Родезии. Летают отлично, но не могут смириться с тем, что приходится иметь дело с офицером, у которого мой цвет кожи. Мы окрестили их африканцами, и это раздражает ребят. Ума не приложу почему.
– Ну вы-то, очевидно, до раздражения не снисходите, – ответил Дигби.
– Я искренне верю, что, проявляя терпение и совершенствуя методы обучения, со временем мы сумеем цивилизовать подобных субъектов, хотя и находим их несколько… примитивными. – Чарлз отвел глаза.
От Дигби не укрылось, что под шуткой теплится гнев.
– Я как раз выспрашивал Барта, почему, по его мнению, мы теряем так много бомбардировщиков. А вы что скажете?
– В этом рейде я не участвовал, – пожал плечами Чарлз. – Что ни говори, повезло. Однако уже несколько операций прошло из рук вон плохо. Знаете, у меня впечатление, будто немцы видят нас сквозь облака. Как если бы у самолетов люфтваффе на борту была установлена штуковина, которая позволяет отслеживать нас, даже когда мы за пределами видимости.
Дигби покачал головой.
– Все подбитые самолеты врага разобраны до винтика и изучены, и ничего такого, о чем вы говорите, не нашли. Мы и сами из кожи вон лезем, чтобы изобрести что-то подобное, как и немцы, конечно, но нам до успеха далеко, а им, мы в этом уверены, – еще дальше. Думаю, причина в другом.
– Ну, другого объяснения у меня нет.
– А я все-таки думаю, без шпиона не обошлось, – заявил Барт.
– Понял. – Дигби поднялся с места. – Что ж, нужно возвращаться в Уайтхолл. Спасибо, что поделились со мной. Не последнее дело – поговорить с тем, кто на острие событий. – Он обменялся рукопожатием с Чарлзом, легонько хлопнул Барта по здоровому плечу. – Веди себя смирно, набирайся сил.
– Говорят, еще несколько недель, и мне разрешат летать.
– Не могу сказать, что это меня радует.
Дигби повернулся, чтобы уйти, но Чарлз его остановил:
– Я могу задать вам вопрос?
– Разумеется.
– В результате рейдов вроде этого мы несем потери в технике, залатать которые встает нам дороже, чем врагу восполнить урон, нанесенный нашей бомбежкой. Это ведь так?
– Вне всяких сомнений.
– В таком случае… – Чарлз в недоумении развел руками, – зачем? Зачем мы делаем это? Какой смысл бросать бомбы?
– Точно, – кивнул Барт. – И мне тоже хотелось бы это знать.
– А что нам остается? – вздохнул Дигби. – У нацистов под контролем вся Европа: Австрия, Чехословакия, Голландия, Бельгия, Франция, Дания. Италия им союзник, Испания симпатизирует, а с Советским Союзом у них пакт о ненападении. У нас на континенте военных сил нет. Как еще мы можем с ними бороться?
– Понятно, – кивнул Чарлз. – Значит, мы – все, что у вас есть.
– Вот именно. Если бомбежки прекратить, война закончена, Гитлер окажется на коне.
* * *Премьер-министр смотрел «Мальтийского сокола». К старым кухням Адмиралтейства недавно пристроили кинозал. Установили то ли пятьдесят, то ли шестьдесят обитых плюшем стульев и, как полагается, повесили занавес из красного бархата. Но использовался зал в основном для просмотра хроники авианалетов или отбора пропагандистских фильмов, годных для проката на публике.
Поздно ночью, когда все поручения надиктованы, телеграммы разосланы, доклады прочитаны, резолюции наложены и помечены инициалами все протоколы, когда тревога, усталость и напряжение допекают так, что не заснуть, Черчилль усаживался в просторное кресло в начальственном первом ряду и за стаканом бренди погружался в какую-нибудь из свежеснятых грез Голливуда.
Когда в зал вошел Дигби, Хэмфри Богарт как раз втолковывал Мэри Астор, что, если убивают партнера, человек просто обязан как-то на это отреагировать. В зале было не продохнуть от табачного дыма. Черчилль взмахом руки указал на кресло. Дигби уселся и посмотрел последние минуты фильма. Когда по черному силуэту сокола побежали титры, Дигби сообщил боссу, что, похоже, люфтваффе загодя известно, на какой час назначен вылет британских бомбардировщиков.
Выслушав, Черчилль еще некоторое время не отрывал глаз от экрана, словно хотел посмотреть, кто сыграл Брайана. Он умел быть очаровательным, когда пускал в ход теплую улыбку и блеск голубых глаз, но сегодня, казалось, мрачней человека нет.
– А что думают в военно-воздушных силах? – произнес он наконец.
– Винят боевой порядок самолетов в воздухе. Если бомбардировщики летят плотным строем, то контролируют большой сектор вокруг себя, так что вражеских истребителей при подлете немедленно уничтожают.
– А вы что на это скажете?
– Ерунда. Плотный боевой строй никогда не работал. Нет, в наше уравнение определенно проникло некое неизвестное.
– Согласен. Но какое?
– Мой братец винит шпионов.
– Все шпионы, которых мы выловили, были любители. Впрочем, оттого-то мы их и поймали. Самые толковые, что и говорить, наверняка выскользнули из сети.
– А что, если у немцев технический прорыв?
– Контрразведка уверяет, что в разработке радара противник далеко позади нас.
– И вы этому верите?
– Нет.
Зажегся верхний свет. Черчилль в вечернем костюме выглядел, как всегда, щеголевато, но лицо осунулось от усталости. Из кармана жилета он вынул сложенный листок папиросной бумаги.
– Вот ключ. – Черчилль протянул листок Дигби.
Это оказался радиоперехват сигнала люфтваффе, по-немецки и по-английски. В расшифровке говорилось, что новая стратегия люфтваффе, а именно ночные боевые действия – Dunkle Nachtjagd, – обернулась триумфом благодаря ценной информации, поступившей от Фрейи. Дигби прочел расшифровку сначала по-английски, затем по-немецки. Слова «Фрейя» не было ни в том, ни в другом языке.
– Что это значит? – спросил он.
– Вот я и хочу, чтобы вы это выяснили. – Черчилль поднялся, сунул руки в рукава смокинга. – Проводите меня.
Выходя из зала, он повысил голос:
– Благодарю вас!
– Не за что, сэр, – отозвался голос из будки кинопроектора.
По пути через здание к ним присоединились, держась сзади, еще двое: инспектор Томпсон из Скотленд-Ярда и личный телохранитель Черчилля. Все вместе они пересекли парадный плац, на котором команда военнослужащих управлялась с аэростатом заграждения, и через калитку в заборе из колючей проволоки вышли на улицу. Лондон был затемнен, но полная луна светила достаточно ярко, чтобы видеть, куда идешь.
Вдоль плац-парада конной гвардии бок о бок они прошли до номера один по Сториз-гейт. В тылы дома номер десять по Даунинг-стрит, где испокон веков располагалась резиденция премьер-министров, попала бомба, поэтому Черчилль обосновался неподалеку, в пристройке к министерству обороны. Входная дверь пряталась под бомбозащитной стеной с амбразурой, откуда торчал ствол пулемета.
– Доброй ночи, сэр, – произнес Дигби.
– Так дальше нельзя, – заявил Черчилль. – С такими темпами к Рождеству мы лишимся всех наших бомбардировщиков. Мне нужно знать, что это еще за Фрейя.
– Я выясню.
– И самым безотлагательным образом.
– Да, сэр.
– Доброй ночи, – кивнул премьер-министр и вошел в дом.
Часть первая
Глава 1
В последний день мая 1941 года странный экипаж разъезжал по улицам Морлунде, городка на западном побережье Дании.
Это был датского производства мотоцикл «нимбус» с коляской. Движущийся мотоцикл сам по себе был тогда зрелищем необычным, поскольку бензин выдавался только врачам, полиции и, разумеется, немецкой армии, оккупировавшей страну. Но этот «нимбус» был к тому же еще переделан. Вместо четырехцилиндрового бензинового двигателя у него стоял паровой, снятый со сданного в лом речного катерка. Тянул он слабо, предельная скорость мотоцикла не превышала тридцати километров в час, и сопровождал его не привычный рев выхлопной трубы, а нежный посвист пара. Ход, на удивление неспешный и бесшумный, придавал зрелищу что-то даже величественное.
