Николай Борисов - Укразия
— Да.
— А ты заляг здесь.
Два силуэта поползли к стене. Далеко маячил силуэт часового. Раз… Крюк зацепился за стену. И двое рабочих были на той стороне стены.
Замерли. И тихо, тихо пошли вдоль здания.
Джон спокойно спал на койке. Крепкий сон освежил его мускулы. И не верилось, что этого красивого, сильного, энергичного человека через десятъ-пятнадцать минут расстреляют.
На далекой колокольне пробило три часа.
В камеру вошел солдат.
Джон вскочил.
— Уже… На расстрел?
— Да. Приедут забрать «под травку».
Джон подошел к солдату, схватил его за руку, поднял его ладонь кверху и показал свою…
— Мы рабочие.
— Это правда, — согласился солдат, — но ты большевик.
— Мы все большевики, — обрадовался Джон.
Солдат вдруг тихо, тихо, еле шевеля губами, прошептал:
— Если будешь бежать, я не буду стрелять. Не буду.
Джон крепко сжал руку и вышел из камеры.
Грузовоз Энгера с шестью солдатами заставил задрожать дом, в котором жила Катя. Грохот разбудил Катю, и она, вскочив с постели, бросилась к часам.
Будильник в ее руках пробил три часа, и она сквозь циферблат увидела приближающееся, смотрящее на нее в упор лицо Энгера.
«Три часа… Сейчас Энгер расстреливает Джона».
Быстро торопясь, Катя стала одеваться. Не отдавая себе отчета, Катя положила браунинг за лиф. Выбежала из комнаты, накинув на голову шарф.
— Три часа…
А грузовоз мчался к тюрьме только за одним шофером, которому делал честь Энгер, принимая лично участие в расстреле.
Рабочие тихо крались вдоль стены, но все-таки один поскользнулся о камень и тем произвел шум.
Часовой остановился и, выхватив свисток, засвистал.
— Беги!
— Я останусь.
— Беги… у меня лимонки. Отвлеки от меня.
Рабочий побежал.
Выстрел. Другой.
По веревке через стену… Команда выскочила из караулки.
К воротам подъехал грузовоз.
Рабочий остановился, быстро-быстро вынув пачку денег, стал завертывать в них камешки и целыми горстями бросать по земле, отступая все далее и далее… Спрятался за угол.
В ворота ворвались солдаты и, увидя бегущий караул, бросились за ним.
Под ногами деньги.
— Деньги, — закричал первый солдат и бросился их поднимать.
Магическое слово сорвало и шофера с грузовоза, и привратника от ворот. Все бросились за деньгами, ловя, хватая жадно бумажки.
— Мерзавцы! Буду стрелять, — кричал Энгер.
Джона конвоир вывел из тюрьмы во двор.
Одним ударом в живот Джон опрокинул часового обратно в дверь и захлопнул ее на засов.
И очутился около Энгера, стоявшего у грузовоза.
За горло… Сильные пальцы Джона сжали так, что Энгер сразу потерял сознание. Некогда душить Энгера. В автомобиль его, сам за руль, и грузовоз вылетел из ворот.
Промчался мимо засады.
— Он спасся!
— Ну и ловкач!
— Сразу видно — большевик.
И засада со спокойным сердцем отправилась обратно. Остановившийся рабочий, прижавшись к стене, пропустил мимо себя солдат, подбиравших деньги, метеором подскочил к веревке, молнией перескочил стену и только по ту сторону пришел в себя. Грузовоз мчался.
Джон забылся и мчался к окраине, к «Одесской заставе», забыв и про лежащего Энгера и про все окружающее.
От тряски ротмистр пришел в себя. Приподняв голову, вынув осторожно револьвер из кармана, Энгер подкатился к Джону.
С револьвером в руках он тронул Джона за плечо.
Перед глазами Джона мелькнуло дуло револьвера и улыбающееся лицо Энгера.
В лице не было жестокости, а только насмешка, ирония и сознание своей силы, которую нельзя побороть.
Глава XXXI. Оборот приказа
Спрятав тщательно пакет и взяв связку приказов Биллинга, где на обороте были напечатаны прокламации, Горбов с двумя товарищами в эту же ночь мчался на дрезине.
Ветер целовал эти энергичные крепкие лица и радовался их бодрости и энергии.
Дрезина мчалась по уходящим вдаль серебрящимся рельсам.
Промчались мимо полустанков, обвеянных ночной свежестью. На повороте вырос пост, последний пост, где были еще расположены белые.
— Стой! Кто идет?
Горбов, остановив дрезину, выскочил и пошел навстречу.
Щелкая хлыстом по ботфортам, подошел штабс-капитан.
— Что это за сволочь?
— Везу по линии приказ о мобилизации.
— А… Гм… — штабс-капитан мельком взглянул на пачку приказов.
— Прикажете пропустить?
— Да.
И сев на дрезину, улыбаясь, Горбов сунул солдатам пачку приказов.
И снова ветер и снова рельсы, уходящие в даль.
Снова полустанок. Лес… И наконец станция, на которой полощется по ветру красный флаг. У станции застыл массивный бронепоезд «Ильич».
— Где комиссар?
Подошли двое в кожаных куртках, с открытыми биноклями на ремешках. В руках у командира карта.
— А, старые знакомые!
— Вот, из штаба…
И пакет очутился в руках комиссара.
Вскрыли. Беглый просмотр.
— Ну, вот что, товарищи, — сказал командир. — Значит завтра. Мы с одной стороны, Галайда с другой, а вы в городе. Начинайте с рассвета. Никаких изменений. Хоть тресни..
Командир и комиссар пошли в вагон совещаться о полученных сведениях.
На посту же солдаты нехотя просматривали приказ. Одному пришло в голову перевернуть приказ.
«К товарищам рабочим».
Громкий хохот солдат приветствовал воззвание.
— Молодцы!
— Не нашим чета!
— Вот эти работают!
И углубились в чтение. Солдатам нравилась эта беззаветная храбрость, удаль рабочих, которых каждую минуту могли расстрелять за подобные приказы. Риск жизнью, значит есть за что рисковать, значит идея большая, великая идея. Солдаты с наслаждением читали, поддаваясь убедительности простых, но крепких слов.
«Нет иного выхода, кроме вооруженной борьбы.
Будем готовы. Смерть или победа.
Да здравствует Советская Власть…
„Ревком“».
— Дда, — хотел еще что-то сказать солдат, но остановился и пытливым взглядом оглядел товарищей.
— Правы они, — сказал другой.
— Наша судьба с ними, — решил третий.
И снова серьезно углубились в чтение.
— Что читаете? — раздался голос штабс-капитана.
— Приказ, ваше благородие.
Повертел равнодушно приказ и случайно перевернул наоборот. Сразу побагровел и, скомкав приказ, он вырвал из рук солдат остальные листы.
— По местам, сволочь!
Солдаты разошлись, крепко сжимая винтовки. Еще раз они почувствовали, что их правда не здесь, с офицерством, а там, с рабочими.
«Ну, ничего, наш час придет» — думали они, улыбаясь, предвидя победу красных.
Горбов с товарищами получили письменные инструкции. Прошли на станцию и наткнулись на один сиротливо стоящий паровоз. Одна мысль, одно желание. И паровоз живо, почуяв жизнь, двинулся по рельсам, ведомый опытными руками.
Вихрем промчался паровоз мимо поста, мимо полустанков, через мост и, несмотря на закрытый семафор, Горбов ни на минуту не замедлил хода.
— Одно слово: жарь вовсю!
И паровоз вихрем ворвался на станцию Одесса. Наступило утро.
Через сутки начнется восстание.
Играла кровь у Горбова и он, мечтая о восстании, ласково улыбался своему маузеру, спрятанному в железнодорожном депо.
Глава XXXII. Записки Дройда
«Положение ухудшается с каждым днем. В тылу белых вакханалия. Грабеж, спекуляция, кутежи, самый утонченный разврат и издевательство над населением. Население с нетерпением ждет красных, и этого ждут не только рабочие окраин, но и обыватели, которые, разуверившись, отвернулись от белых.
Офицерство распустилось. Оно, уверившись в своей безнаказанности, живет как угодно, оставляя фронт, дезертируя, кутя и грабя. Офицерство не верит в свои идеи, и у него одна идея — деньги. Прожигая свою жизнь в шантанах, махнуло на все рукой. Кража казенного имущества идет вовсю. Обмундирование, присланное нами, не доходит на фронт. Оно распродается на месте.
Коменданты городов меняются как перчатки. Печатают только одни приказы, бесконечные приказы, которых никто не читает и не выполняет.
Полным контрастом является Красная армия. Руководимая выдержанными товарищами, она бьет белых на каждом шагу. И неудержимо продвигается вперед, тесня сбитые части. О красных рассказывают чудеса. Танки, перед которыми бежали немцы на Марне, берутся красной пехотой.
Партизанские отряды совершают также рейды в тыл, перед которыми бледнеют все исторические рейды великих стратегов. Тачанки, изобретенные красными партизанами, наводят панику всюду. Партизаны — это крестьяне, восставшие против Деникина, отнявшего у них землю. Они массами уходят в лес, где формируются в отряды.
