Чингиз Абдуллаев - Адаптация совести
— Боюсь, что они не выдадут вам разрешения.
— Как это не выдадут? — растерялся Гуртуев. — Я всю жизнь занимаюсь психологией подобных преступников. Почему не выдадут?..
— Генерал Гордеев считает, что на нашей завтрашней беседе должны присутствовать их специалисты. Научные изыскания будете проводить после оглашения приговора, так он и заявил мне.
— Господи, какой идиот! Нет, так нельзя. Я позвоню генералу Шаповалову, если нужно, отправлю заявление в руководство ФСБ. Я обязательно должен присутствовать на вашей встрече. Это очень важно. Мне кажется, что Баратов испытывает сильный стресс и, возможно, поэтому ведет себя неадекватно.
— Или наоборот, слишком адекватно.
— Что вы хотите сказать? — насторожился профессор.
— Мне кажется, что он более чем адекватен. Во всяком случае, судя потому, как он вчера со мной разговаривал. Баратов упорно проводит свою четкую линию, которая может его куда-то вывести, и мы пока не понимаем, для чего он все это делает.
— Только не потому, что раскаивается, — быстро сказал Гуртуев, — такие люди вообще не раскаиваются. Я внимательно проанализировал вашу первую беседу. Да, в его жизни были очень трудные моменты, и он явно хотел, чтобы вы обратили на них внимание. Но он не раскаивается и считает себя абсолютно правым, когда убивает своего соседа, сломавшего ему жизнь, как он вам говорил. И даже его жену, которая вообще не имеет никакого отношения к встречам своего мужа с его женщиной. Более того, она даже об этом не знала. Но он считает себя вправе мстить таким изуверским способом, не замечая, что убивает ни в чем не повинного человека, даже с точки зрения его собственной логики. Вот в чем трагедия. Он считает себя вправе мстить именно таким образом. Не говоря уже об убитых им женщинах. Он их абсолютно не жалеет. По его логике, они сами виноваты в том, что охотно шли на свидание с ним в силу каких-то личных проблем. Возможно, он даже полагает, что доставлял им некоторое удовольствие перед смертью столь противоестественным образом. И смерть этих несчастных женщин он рассматривает с точки зрения удовлетворения собственных потребностей, даже не задумываясь, какую боль причиняет родственникам погибших. У него искаженная логика…
— Как и у многих других людей, — горько заметил Дронго. — Разве мы всегда думаем о чужих переживаниях или страданиях? Пусть не каждый из нас становится убийцей, но мы походя оскорбляем своих подчиненных, обижаем близких, оскорбляем обслуживающий персонал… А ведь эти люди не могут нам даже ответить. Люди вообще не способны думать о чужих переживаниях. Некий ген эгоизма заложен в каждом из нас.
— Как вы правы, — пробормотал Гуртуев, — вы даже не представляете, как вы правы. Но только люди в процессе цивилизации научились подавлять свои инстинкты и противоестественные желания, чтобы поддерживать нормы стабильности в обществе, очерченные моралью и правом. А некоторые считают себя выше этих норм и позволяют себе не считаться с ними. Речь идет всего лишь о границах дозволенного. У некоторых людей эти границы бывают очень условны с моральной точки зрения. А некоторые попросту не считаются с правом и моралью.
— И поэтому я не верю в его исповеди, — твердо сказал Дронго. — Я имею в виду не факты, которые он нам сообщает. Факты как раз могут быть абсолютно верными; возможно, поэтому он и сообщает о них. Здесь важно другое. Непонятна цель подобных исповедей, вообще, цель его поведения за последние несколько дней, когда он сначала указал, где захоронил тело убитой соседки, а затем согласился дать показания по курганскому эпизоду. И все это для того, чтобы лишний раз поговорить со мной? Я не верю в подобное. Я не священник, отпускающий грехи. Он неплохо изучил меня и прекрасно понимает, что я никогда не смогу проникнуться сочувствием к его деяниям. Возможно, я попытаюсь понять трагедию Баратова, но не простить. Тогда зачем ему все эти ненужные встречи и разговоры? Раскаяние? Никогда в жизни. Осознание бесполезности своего сопротивления? Тоже не может быть. Он четко представляет, что именно ждет его в дальнейшем. Попытка взять реванш за свое поражение именно у меня? Возможно. Но почему таким странным способом — пытаясь утопить себя еще глубже? По-моему, просто наивное и глупое поведение, а он явно не похож на наивного простачка. Тогда почему?
— Если бы мы знали ответы на все вопросы, мы бы не допускали появления подобных маньяков, — ответил Гуртуев. — Когда вы должны быть там?
— К десяти часа утра.
— Я постараюсь добиться разрешения, чтобы оказаться рядом с вами, — решительно сказал Казбек Измайлович. — Самое важное — вы всегда должны помнить, что он никогда не простит вам вашей победы. Это не тот человек, который может смириться с собственным поражением. И приглашая вас на беседу, он считает вас не только равным самому себе, но и ненавидит вас больше всех остальных. Я бы даже сказал, больше всего на свете — ведь вы разрушили его миф о супермене, каким он наверняка себя считал. Возможно, его исповеди — это психологическая попытка отыграться именно перед вами, показать и доказать вам, что он был всего лишь игрушкой в руках неумолимой судьбы, и вы напрасно считаете себя победителем в этой схватке. Настоящим победителем выступает его судьба, сделавшая из него подобное чудовище. Вы меня понимаете?
— Конечно. Именно поэтому мне так важна ваша помощь, профессор.
— Я сделаю все, чтобы завтра утром быть рядом с вами, — пообещал Гуртуев. — До свидания.
Дронго положил трубку. Профессор Гуртуев справедливо считался одним из самых лучших криминалистов-психологов современной России. Его книги и научные труды переводились на многие языки. Аналитик и эксперт Дронго считался одним из лучших профессионалов в своей области. Но ни один из них не мог даже предположить, какую сложную игру затеял преступник, чтобы посрамить обоих и выйти подлинным победителем из этой схватки.
В эту ночь Дронго долго сидел в своем кабинете, размышляя над сложившейся ситуацией. Он словно предчувствовал свое самое невероятное поражение, которое ему предстояло потерпеть через несколько дней.
Глава 10
@Bukv = Он уже заканчивал бриться, когда позвонил Гуртуев.
— Вы не поверите, — возбужденно закричал профессор, — но они до сих пор мне не ответили. Я звонил даже заместителю руководителя ФСБ, звонил в МВД, в следственный комитет, но до сих пор не получил никакого ответа. Это просто непростительное хамство! Неужели они не понимают, как важно мое присутствие на вашей беседе? Я до сих пор сижу и жду, пока какой-то генерал Гордеев наконец решит, разрешать мне туда приехать или нет. Честное слово, я больше не буду ждать. Прямо сейчас поеду туда, и пусть они попробуют меня не пустить!
— Они не гражданская организация, и у них есть свой внутренний распорядок, — напомнил Дронго. — Без специального пропуска вас не пропустят, даже если вы член правительства или депутат. Тем более в тюрьму. Даже не стоит пробовать.
— Безобразие, — нервно заявил Гуртуев, — я этого так не оставлю. Просто настоящее безобразие! Вы поезжайте, а я все-таки постараюсь кого-нибудь найти. Если понадобится, я даже позвоню в администрацию Президента, пусть там примут какие-нибудь меры против этого зарвавшегося генерала, не понимающего значения науки.
Гордеев и Тублин в своем амплуа, подумал Дронго. В общем, их можно понять. Они чиновники, а Гуртуев в их глазах — чудак-ученый, нечто вроде Паганеля из «Детей капитана Гранта». А сам Дронго просто подозрительный тип, которого они с трудом должны терпеть.
Он прибыл на место ровно к десяти часам утра. Снова тщательная проверка документов, оформление пропусков, вторая проверка документов, следующее оформление пропусков — и наконец кабинет, где его принимал полковник Тублин. На этот раз полковник был не один. В кабинете был еще один человек — маленького роста, стремительный, юркий, быстрый, с ежиком коротко остриженных волос, глубоко посаженными глазами, круглым лицом. Это и был генерал Руслан Дмитриевич Гордеев. Глядя на него, Дронго понял, почему Гордеев не только завербовал Эмму Реймон, но и сделал ее своей любовницей. Мужчине с такими физическими данными, очевидно, трудно было бы завоевать столь эксцентричную женщину, как Эмма. Его рост был не больше ста пятидесяти сантиметров, но он высоко поднимал голову и носил обувь на каблуках, чтобы казаться выше. Высокий Дронго — непонятный иностранец — вызывал у него не просто неприятие, а настоящую ненависть.
— Садитесь, садитесь, — усмехнулся Гордеев, показывая на стул, стоявший у стола. Он намеренно не встал, когда вошел Дронго, чтобы разница в росте не был так заметна. Тублин поздоровался с Дронго. Аналитик прошел к столу.
— Вы, очевидно, генерал Гордеев, — сказал он, усаживаясь напротив, — наконец я с вами познакомился.
