Р. Шулиг - Белые линии
Священник Паржил был в курсе дела всех наших предыдущих операций в Гералтице и Цидлине и, как он сам заявил, читал некоторые листовки, которые писал и размножал Малый, а мы потом распространяли в деревнях.
Когда мы поели и выпили несколько бутылок вина, кухарка отвела Малого и меня в подвал, где планировалось разместить тайник. Вернувшись на кухню, мы продолжали обсуждать предстоящие операции. Мы решили поджечь сарай кооператива в Микуловице, а потом организовать карательную экспедицию против активистов в Бабице.
Священник Паржил согласился со всем, что мы собирались предпринять, но предупредил нас, чтобы мы были осторожны. При этом всем нам — Малому, Плихте и мне — он дал четки, которые мы повесили себе на шею. Вместе с благословением Паржил нам внушал, чтобы мы молились святому Тадеушу, который должен был охранять нас во время опасной деятельности. С этого дня Малый стал подписывать свои листовки буквами «СвТ», что значит «Святой Тадеуш».
В доме священника мы пробыли два дня. Кухарка нам выстирала белье, приготовила продукты. Когда мы ухолили, священник трижды перекрестил нас, мы поцеловали ему руку и через сад ушли в свое укрытие в полях...
Они ушли, чтобы во имя святого Тадеуша совершать преступления. Одно из них было совершено в деревне Бабице.
В тот день на календаре было 2 июля. По понедельникам в Бабице регулярно проводились заседания совета местного национального комитета.
Члены совета сидели в одной из комнат бабицкой школы и обсуждали график поставок зерна во время предстоящей жатвы.
А вечером, когда до половины десятого оставалось несколько минут, и произошло это несчастье. Внезапно двери открылись, и в них появились двое неизвестных.
О том, что произошло дальше, можно узнать из протокола допроса одного из участников этого собрания Франтишека Благи.
— На последнем совете национального комитета нас было четверо — учитель Томаш Кухтик, который являлся председателем национального комитета и одновременно секретарем нашей партийной организации, кассир национального комитета Богумир Нетоличка, заместитель председателя Йозеф Роупец и я. Около половины десятого в комнату, где мы сидели, ворвались двое неизвестных. У одного была рыжеватая борода. Он нам крикнул, чтобы мы подняли руки вверх. Сразу спросил, есть ли у нас оружие. Мы ему ответили, что оружия у нас нет, а я его еще спросил, в чем, собственно, дело. Вместо ответа он пнул меня в ногу, потом обратился к Кухтику с вопросом, кто жаловался на бабицкого священника Дрболу, что тот не участвовал в марше мира. Кухтик пожал плечами и ответил, что не знает, а из нас никто этого не делал. Как только он сказал это, террорист схватил стул и ударил Кухтика по спине. Потом он разбил лампу и радиоприемник и приказал нам выйти в коридор. Там нас заставили встать с поднятыми руками на лестницу, спиной к двум вооруженным террористам. Тот, что с бородой, стал нас опрашивать, как наши фамилии и какие должности мы занимаем. Сначала отвечал Богуш Нетоличка, а когда пришла очередь Роупеца, бородач крикнул: «А кто здесь секретарь коммунистической организации?» Томаш Кухтик повернулся к террористу и сказал: «Это я!» Террорист тут же в него выстрелил, следом раздались выстрелы из автомата второго бандита. Я увидел, как упал Йожка Роупец, и сам почувствовал, что ранен в спину. Я сбежал со ступенек на площадку и там упал без сознания. Очнулся я только тогда, когда над моей головой наклонилась жена Кухтика, которая прибежала, услышав, что в школе стреляют... Франтишек Блага, единственный из четырех бабицких активистов, пережил бандитское нападение. Коммунисты Кухтик, Роупец и Нетоличка скончались. Позже выяснилось, что кроме Малого и Митиски в операции участвовали сыновья Антонина Плихты, которые во время убийства охраняли вход в школу.
Бандитское преступление в бабицкой школе вызвало волну возмущения по всей стране. В район между Тршебичем и Моравске-Будеевице приехали десятки сотрудников КНБ и несколько частей народной милиции.
Пришло время положить конец терроризму.
Через восемнадцать часов после преступления в Бабице сотрудники органов безопасности нашли убежище преступников, которые забились в норы, как крысы, на ржаном поле около Лоуковице.
Бандитов окружили. Но прежде чем в деле террористической группы Малого была поставлена точка, между сотрудниками КНБ и террористами произошла перестрелка. Двое сотрудников, шедших по следам преступников, были ранены. О ходе этой схватки давал показания Митиска:
— В тот день, 3 июля, около четырех часов дня я вдруг услышал какие-то голоса. В это время мы четверо — Малый, братья Плихты и я — лежали на ржаном поле. Я лежал метрах в трех от Малого и тут же предупредил его, что кто-то идет. Он бросил мне автомат, пистолет и гранату. Потом мы начали стрелять туда, откуда слышались голоса. Окружившие нас тоже открыли огонь. При этом меня ранило в ногу и в бок. Автомат выпал у меня из рук. Тогда я стал стрелять из пистолета. Когда я увидел, что Малый и оба Плихты вдруг перестали стрелять и неподвижно лежат на земле, я понял, что это конец, и сдался...
Вскоре после этого были арестованы и те, кто помогал террористам в их преступной деятельности. Среди них были священники Паржал и Дрбола, которые в своей ненависти к социализму не задумываясь благословляли убийц.
3В черном «форде», который направляется из Праги к Кутна-Горе, сидят преступники, для которых террорист Малый и его подручные стали примером. Печальным примером.
На границе кутногорского района «форд» останавливается. Мужчины выходят и заменяют номер, после чего машина снова трогается в путь.
— Где нас должен ждать Птак? — спрашивает Ландовский Йозефа Кабелку.
— На перекрестке у Храстне.
— На него можно положиться?
— Конечно. Так же, как на тебя или на меня. У него с этой бабой свои счеты.
— Отлично, сегодня он с ней может рассчитаться.
— Только не Птак, его все в деревне знают. Он нам только покажет, где живет Квашова, а пойдешь к ней ты сам. Тебя она никогда в жизни не видела. Мы с Купилом останемся в машине.
— Ясно, так мы и договаривались...
Черный «форд» с новым номером приближается к Храстне. На перекрестке около деревни их ждет Йозеф Птак. Они останавливаются и долго о чем-то договариваются.
Вечер, начало десятого. Храстна лежит в темноте, только в здании национального комитета да в двух-трех других домах еще горит свет.
В домике Квашовых уже легла спать двенадцатилетняя Яна. Но у ее матери дел еще полно. Вечером управилась со скотиной, потом прибралась в доме, приготовила ужин, а теперь сидит над талонами на продовольственные карточки для смрковских и храстненских жителей. Она считает записанные данные и сравнивает их с теми, которые указаны в заявлениях некоторых крестьян о снижении поставок мяса и зерна.
Чувство возмущения охватывает ее, когда она читает имена тех, о которых точно знает, что они спекулируют мясом, мукой или яйцами и все-таки не стесняются писать заявление о снижении поставок.
Временами морщинистая, натруженная рука Квашовой берет карандаш и пишет на заявлении замечания. Завтра заявления будут разбирать на заседании комитета, и там Анна хочет сказать свое мнение. Так было и много раз до этого. О скрягах и эгоистах, о том, что они думают только о себе и забывают, что живут в обществе, которое хочет добра всем, кто трудится...
Завтра...
Завтра Анна Квашова уже никому ничего не скажет. Ни в национальном комитете, ни дома. Ни своей дочери Яне, ни сыну Карелу, который именно теперь, когда он ей так нужен, служит в армии. Ни своему мужу, который поехал на заработки в Прагу.
Завтра...
В тот день, 10 января 1952 года, неподалеку от домика Квашовой остановился черный «форд». С заднего сиденья сошел худощавый мужчина в глубоко надвинутой на глаза шляпе и направился во двор небольшого хозяйства...
О том, что случилось в следующие минуты, позже рассказала двенадцатилетняя Яна Квашова:
«После десяти вечера к маме пришел какой-то незнакомый человек. Сначала он дернул за ручку, но поскольку дверь была закрыта, он подошел к окну комнаты, где лежала я, и постучал. Когда я откликнулась и спросила, кто там, он спросил, дома ли мама. Это уже услышала и она. Накинула на голову платок и пошла открыть дверь. Пригласила войти этого человека, а он уже в прихожей сказал ей, чтобы она скорее одевалась, потому что он должен отвезти ее в Прагу в секретариат партии. Мама спросила его, в чем дело, и попросила этого человека предъявить документы. Мне кажется, он показал ей какое-то удостоверение. Потом он сказал, чтобы она поторопилась, потому что им нужно еще заехать за каким-то Марешем. И что он пока пойдет сказать шоферу, чтобы развернулся.
Когда тот человек вернулся, мама уже оделась. Она надела вишневое вельветовое платье, которое брат подарил ей на рождество, а на голову пестрый платок. Прежде чем надеть пальто, она предложила этому человеку поесть ливерной колбасы с хлебом и сама завернула с собой завтрак. Еще я помню, что она положила в сумку паспорт и партийный билет. Потом оба ушли...»
