Джон Ле Карре - Портной из Панамы
– Именно, Гарри, мальчик, к тому же он мой должник, – ответил Бенни и пустил слезу. – Чарли Блютнер – некоронованный шмоточный король Панамы, и он не был бы им сейчас, если б в свое время Бенни не сделал для него одного одолжения. Как ты для меня.
– Ты что, тоже сжег для него летние платья?
– Хуже, Гарри, сынок, куда как хуже. Он до смерти не забудет.
И вот они обнялись – первый и последний раз в жизни. Пендель тоже обливался слезами, хоть и сам толком не понимал, почему. Ведь когда он поднимался по мосткам на борт, единственной его мыслью было: я вырвался, я больше сюда никогда не вернусь.
Бенни не обманул – мистер Блютнер встретил его просто по-царски. Едва успел Пендель ступить на панамскую землю, как перед ним распахнулась дверца темно-бордового «Мерседеса», и он умчал его в Каледонию, на роскошную виллу Блютнера с видом на Тихий океан. А вокруг раскинулись многие акры возделанной и ухоженной земли – тоже личная собственность мистера Блютнера. Убранство составляли прохладные плиточные полы, кондиционеры, полотна Нолде, а также в изящных рамочках дипломы несуществующих американских университетов, согласно которым почтенный мистер Блютнер назначался профессором, доктором, членом правления и так далее, и тому подобное. А в гостиной стоял рояль из гетто с откинутой крышкой.
За несколько недель Пендель, как ему казалось, стал возлюбленным сыном мистера Блютнера, словно занял принадлежавшее ему по праву место среди охрипших от криков и визгов рыжеволосых детей и внуков, величественных тетушек, толстых дядюшек, а также слуг в пастельно-зеленых туниках. Во время семейных праздников Пендель пел во весь голос и страшно скверно, но никто не возражал. Столь же скверно играл в гольф на частной лужайке, но и здесь никто ни разу не сделал ему замечания. Ходил на пляж и вместе с ребятишками плескался в море, сломя голову носился по песчаным дюнам в кабриолете, также принадлежавшем семейству Блютнеров. Играл с собаками, бросал в них опавшими плодами манго, любовался целыми полчищами пеликанов, летавшими над морем, и свято верил этим людям. Верил в то, что богатство их заработано исключительно честным путем, что люди они добрые, высоконравственные, что все эти замечательные вещи, дом, сад, бугенвилеи, тысячи других растений принадлежат им по праву.
Но доброта мистера Блютнера не ограничивалась тем, что он взял его в свой дом. Пендель начал заниматься портняжным делом, и фирма под названием «Блютнер Компанья Лимитада» даже выделила ему шестимесячный кредит на обзаведение собственным делом, и не кто иной, как сам мистер Блютнер, посылал к нему первых клиентов и всегда держал двери дома открытыми для Пенделя. А когда он, Пендель, пытался выразить благодарность этому маленькому морщинистому старичку с блестящей лысиной, тот лишь качал головой и говорил: «Скажи спасибо своему дяде Бенни». А потом непременно добавлял, в качестве совета: «Найди себе хорошую еврейскую девушку, Гарри. И не оставляй нас».
Даже женившись на Луизе, Пендель продолжал навещать мистера Блютнера, правда, визиты эти носили несколько вороватый характер. Дом и семья Блютнера стали для него тайным раем, которым он ни с кем не хотел делиться, неким святилищем, которое следовало посещать одному и обязательно под каким-нибудь удобоваримым предлогом. А мистер Блютнер, в качестве ответной меры, предпочитал игнорировать существование Луизы.
– Тут возникла небольшая проблема с ликвидностью, мистер Блюнтер, – сказал Пендель, когда они сидели за шахматной доской на северной веранде. Веранды располагались по всем четырем сторонам дома, и мистер Блютнер всегда мог выбрать ту, где был защищен от ветра.
– Ликвидностью рисовой фермы? – спросил мистер Блютнер.
Когда он не улыбался, маленький его подбородок словно окаменевал, а как раз сейчас он не улыбался. А старые мудрые глаза словно спали. Вот и сейчас спали тоже.
– Плюс еще ателье, – сказал Пендель и покраснел.
– Хочешь заложить ателье, чтоб профинансировать эту рисовую ферму?
– Ну, если можно так выразиться, мистер Блютнер, – он пытался шутить. – Ну и вот, ищу какого-нибудь сумасшедшего миллионера.
Мистер Блютнер имел привычку впадать в долгое раздумье, особенно когда сидел за шахматами или же когда у него просили денег. Впав в раздумье, он сидел совершенно неподвижно и, казалось, даже не дышал. Пендель вспомнил, что старые каторжники вели себя в точности так же.
– Человек или сумасшедший, или же он миллионер, – сделал наконец вывод мистер Блютнер. – Это закон. По-другому, Гарри, мальчик мой, просто не бывает. Каждому человеку приходится платить за свои мечты.
Он ехал к ней по Авеню 4-го июля, где некогда пролегала граница Зоны канала, и, как всегда, немного нервничал. Слева и чуть ниже – залив. Справа высился холм Анкон. Между ними пролегал реконструированный район Эль Чорилло с полоской какой-то ненатурально зеленой травы – в том месте, где некогда находилась комендатура. Здесь же выросла группа довольно унылых заново отстроенных жилых высотных домов, окрашенных в пастельные тона. Марта жила в среднем из них. Он осторожно поднимался по загаженной лестнице, вспомнив, что когда был здесь последний раз, какой-то негодяй помочился на него сверху, из темноты, и весь подъезд тогда огласился дикими кошачьими криками, гиканьем и утробным смехом.
– Добро пожаловать, – мрачно приветствовала она его, отперев запертую на целых четыре замка дверь.
Они лежали на хорошо знакомой ему постели, где лежали всегда, одетые и не касаясь друг друга. Пендель сжимал в ладонях маленькие сухие пальчики Марты. Кресел в комнате не было. Квартира состояла из крошечной комнаты, разделенной коричневой занавеской, душевой кабинки, еще одного закутка, где можно было приготовить поесть, и этой так называемой спальни. У левого уха Пенделя стоял стеклянный коробок, битком набитый фарфоровыми зверушками – они принадлежали еще матери Марты. А его ноги в носках упирались в керамического тигра трех футов в высоту, которого ее отец подарил матери на двадцать пятую годовщину свадьбы – ровно за три дня до того, как оба они погибли, превратились в ничто. И если б в тот вечер Марта пошла вместе с родителями навестить свою замужнюю сестру, то не лежала бы потом на больничной койке с разбитым лицом, а тоже превратилась бы в ничто, поскольку сестра ее жила на улице, первой подвергшейся обстрелу. Пусть даже сегодня от нее и не осталось следа, от этой улицы, как не осталось следа от родителей Марты, ее сестры, мужа сестры, их шестимесячного младенца и рыжего кота по кличке Хемингуэй. Человеческие тела превратились в кашу, смешались с мусором, улица перестала существовать.
– Хотел бы, чтоб ты перебралась на прежнее место, – в очередной раз сказал он ей.
– Не могу.
Не могу, потому что на том месте, где стоял теперь этот дом, жили ее родители.
Не могу, потому что сердце ее было вместе с ними, с умершими.
Говорили они мало, предпочитали размышлять над той чудовищной историей, которая их соединила.
Молодая красивая женщина, служащая фирмы и идеалистка, принимала участие в массовой демонстрации против тирана. Утром она приезжает на работу и страшно нервничает. Наступает вечер, начальник предлагает отвезти ее домой – с тайным умыслом стать ее любовником, это несомненно, поскольку напряжение последних нескольких недель стало для них обоих просто невыносимо. Мечта о лучшей Панаме сопоставима лишь со сладкой мечтой о совместной жизни, и даже Марта согласна с тем, что только янки, заварившие всю эту кашу, могут исправить ситуацию и что этим самым янки не следует медлить. По пути их останавливают на блокпосту «дингбаты» – им кажется подозрительным, что на Марте белая блузка, белый цвет является символом сопротивления режиму Норьеги. Не получив удовлетворивших их объяснений, они уродуют ей лицо. Пендель втаскивает истекающую кровью Марту к себе в машину и, ослепленный паникой и страхом, мчится на бешеной скорости в университет – Мики в те дни тоже был студентом. И – о чудо! – находит Мики в библиотеке, а Мики единственный на свете человек, который, по его мнению, может помочь.
Мики знает одного врача, звонит ему, угрожает, обещает большие деньги. Потом садится за руль машины Пенделя, а сам Пендель размещается на заднем сиденье рядом с Мартой, и голова Марты лежит у него на коленях, и все брюки насквозь в крови, и обивка безнадежно испорчена. Доктор исполняет свою работу спустя рукава, Пендель уведомляет о случившемся родителей Марты, дает денег, потом, уже в ателье, принимает душ и переодевается. Потом берет такси и едет домой, к Луизе, и на протяжении трех дней, терзаемый страхом и чувством вины, не решается рассказать ей о случившемся. А вместо этого изобретает очередную невероятную историю об идиоте водителе, который умудрился врезаться ему в бок, сущий отморозок, Лу, теперь придется покупать новую машину, я уже переговорил с ребятами из страховой компании, так что здесь проблем не будет. Лишь дней через пять он находит в себе мужество в самой осторожной форме поведать жене о Марте, о том, что она была замешана в студенческих волнениях, получила серьезные ранения, лицо изуродовано, нужны пластические операции. А когда поправится, я обещал взять ее к себе на работу, Лу.
