Дэвид Игнатиус - Банк страха
«Харам». Все это было так похоже на игру — молитва, пересадки, пропущенные остановки. Она вовсе не старалась обмануть людей Хаммуда: они уже видели все самое худшее и знали все, что можно было знать. Она старалась обмануть более серьезного врага, настоящую причину ее несчастий, всемогущую, но невидимую силу, которую арабы называют «Аль Айн» — «Дурной глаз».
При всех ее запутанных отношениях с Богом Лина верила в Дурной глаз. Это была природная сила, вездесущая и совершенно непредсказуемая. О Дурном глазе люди говорили очень неопределенно — как о воплощении злой судьбы или рока, но он был чем-то более определенным и зловещим. Дурной глаз был воплощением той темной стороны человеческой натуры, которая желает страданий другим людям, — злобы, наслаждения чужими мучениями, жажды мести. Дурной глаз был вашим злейшим врагом: он отнимал у вас то, чем вы больше всего дорожили. Если у вас были красивые ноги, и Дурной глаз видел, что люди восхищаются ими, он устраивал ужасную катастрофу, и ваши ноги ломались или искривлялись. Если вы любили читать книги, Дурной глаз делал так, что вы слепли. Если вы родились музыкантом, он делал вас глухим. Чтобы уберечься от этой коварной силы, вы должны были ее перехитрить. В этом была единственная надежда. Когда в Ираке у кого-то рождался ребенок, простые женщины-соседки говорили: «Фу, какой некрасивый ребенок». Это и значило обмануть Дурной глаз, чтобы он думал, что завидовать нечему, поэтому нечего и портить и можно оставить ребенка в покое.
Но что, если Дурной глаз так настойчив в стремлении все испортить, что все ваши уловки и пересадки с поезда на поезд не помогают? Тогда вы должны прибегнуть к крайней мере. Добравшись наконец до своей квартиры на Лэнсдаун-Уок, она прошла прямо в комнату и открыла коробочку с украшениями. В детстве ей, как и всем восточным женщинам, говорили, что есть специальный способ защититься от Дурного глаза — носить бирюзу, которая для Дурного глаза была то же, что крест для вампира. По-арабски этот камень назывался «фейруз», и не случайно то же имя носила самая любимая в арабском мире певица, которая пела о жизни предков, о потерянной невинности и о несчастной любви. Лина очень часто смеялась над этим предрассудком. Но сейчас она вынула бирюзовую брошку из коробочки и нацепила ее на свою шелковую блузку. Она почувствовала большое облегчение.
Лина включила телевизор, надеясь, что он развлечет ее, но вместо этого почувствовала себя еще более одинокой. Она натыкалась на сплошные комедийные шоу с заранее записанным ненатуральным смехом, на фоне которого герои говорили совершенно не смешные вещи. Она открыла баночку с супом, но поняв, что совершенно не хочет есть, вылила его в туалет. Потом она набрала номер своей университетской подруги Элен Копакен, жившей в Блэкхите, но телефон не отвечал. Она стала ходить из угла в угол своей маленькой комнаты. Ворота Иштар на плакате в сумерках казались входом в тюрьму.
Забредя в спальню, она извлекла из шкафчика фотографию своего единственного серьезного парня; в последнее время она доставала ее лишь когда ей становилось очень грустно. Ее отцу этот парень, наверно, понравился бы. Он тоже был иракским эмигрантом, семья его была еще более аристократичная, чем их, но они порвали со своими корнями настолько, что он уже не умел ни читать, ни писать по-арабски. Нрава он был мятежного и водил Лину в экзотические бары и на вечеринки, где баловались кокаином. В течение года он уговаривал ее переспать с ним, и наконец Лина уступила, надеясь, что эта награда смягчит его холодное сердце. Но после недолгой страстной любви он быстро потерял к ней интерес. Оказалось, что он такой же, как и все другие арабы. Он желал, чтобы его жена была девственницей. Положив снимок обратно в шкафчик, Лина прилегла на постель. Полежав так, она все же разделась, но тут же снова оделась и решила позвонить своей подруге Ранде Азиз.
— Шаку маку. — Лина старалась, чтобы голос ее звучал весело. На иракском сленге это означало примерно: «как поживаешь?»
— Что с тобой случилось после работы, хабибти? Я думала, мы встретимся на Нью-Бонд-стрит и пройдемся по магазинам.
Лина тихо простонала. У нее это совершенно вылетело из головы.
— Я виновата. Я была занята. Совершенно потеряла представление о времени. — У нее вдруг снова заколотилось сердце, и слова давались ей с трудом.
— Занята? С кем?
— Ни с кем. Даже не хочу об этом разговаривать.
— Ого. А он кто?
— Никто. Забудем об этом. Тяжелый случай. Я уже забыла.
— Слушай, у тебя все в порядке? Ты как-то странно разговариваешь.
— Все в порядке. Я просто устала.
— Ну ладно, возьми себя в руки, девушка.
— Слушай, Ранда, что ты сегодня делаешь? Что, если я приду к тебе?
— Конечно, приходи. Здесь Тони. Мы как раз собирались пообедать.
— А, конечно, я и забыла. Давай тогда в следующий раз. — Тони Хашем был новым богатым дружком Ранды. Лина по-прежнему старалась говорить весело, но, видимо, огорчения скрыть не смогла.
— Да перестань! Вот что. Приходи-ка ты через часок, о’кей? Я собиралась после обеда предсказывать Тони судьбу. Так я и тебе погадаю. Отдохнем немножко.
— Нет, ты занята. Вам с Тони лучше побыть вдвоем. Как-нибудь в другой раз.
— Да ну, приходи! Обязательно! Мне нужна публика. И тебе тоже, кажется, нужна компания.
— Да я могу еще куда-нибудь сходить. Просто я как-то странно себя чувствую.
— Значит, увидимся в десять, — сказала Ранда. — Принеси бутылку вина — и я твоя подруга навеки.
Лина быстро доехала до дома Ранды в Челси и нажала кнопку звонка ее квартиры, держа в руке бутылку вина. На улице стоял туман; подрагивая от холода, она прождала полминуты, пока хихикающая Ранда не открыла дверь. За ней стоял Тони Хашем — высокий, темноволосый, излишне красивый, даже во вред самому себе — и улыбался, как кот, только что проглотивший канарейку. Видимо, он всего секунду назад застегнул свой зиппер.
— Может быть, я пойду? — спросила Лина.
— Нет, нет, — ответила Ранда, оправляя платье. — Входи. Мы как раз готовили еду. Ты ведь знакома с Тони?
Лина кивнула. Тони был старшим сыном иракского бизнесмена-эмигранта, который, как и Марвен Дарвиш, в один прекрасный день вдруг стал богатым. Порядочные иракцы, говоря о таких людях, выразительно закатывают глаза. Тони абсолютно не интересовался политикой, и это спасло его от того, чтобы стать еще одним большим пройдохой. Его идеология начиналась и кончалась приятным времяпрепровождением, поэтому они с Рандой очень подходили друг другу.
Ранда открыла вино и наполнила стаканы. Протягивая один из них Лине, она заметила бирюзовую брошь.
— Фейруз! — воскликнула она. — У тебя что-то случилось?
— Нет, — быстро ответила Лина. — Во всяком случае, по-моему, нет. Мне просто показалось, что он хорошо смотрится.
— У-гу. Очень хорошо. — Ранда кивнула, но на лице ее осталось выражение сомнения.
— А у меня сегодня праздник, — весело заявил Тони, которому чужды были чьи-либо заботы, кроме своих.
— Что такое?
— Завтра мне исполняется тридцать, и меня уже не призовут.
— Значит, вы уже можете вернуться домой? — спросила Лина. Тони, как и многие молодые люди, оставался за границей для того, чтобы не попасть в армию.
— Почему бы и нет? В следующий раз им придется воевать без Тони Хашема. Так же, как и в прошлый раз, и перед этим.
Уже больше десяти лет война была в Ираке таким же явлением природы, как ветер и дождь. Во всех войнах основная тяжесть падала на плечи бедных людей, не имевших средств от нее увернуться. Для них одно страдание накладывалось на другое. А для людей типа Хашемов, Дарвишей и Хаммудов это было десятилетие новых возможностей. Правитель выходил невредимым из всех войн. Даже международные санкции становились возможностью делать деньги — для людей, которые имели хорошие связи, позволявшие переправлять вещи через границу.
— А может быть, больше не будет войны? — сказала Лина. — Может, он все-таки чему-то научился.
— Кто? Правитель?
Она кивнула.
— Ни за что! — заявил молодой Хашем, взбодренный стаканом вина. — Правителю война нужна, как младенцу молоко.
— Тони! — Ранда предостерегающе подняла руку. Иракцы не произносили таких речей даже дома, даже в Лондоне.
— Извини. — Он чмокнул ее в щечку. — Но Правитель уже мало что значит. Он уж не тот.
— Что-то ты больно смелый сегодня, — проговорила Ранда. — Но что ты имеешь в виду?
— Правитель нездоров, — тихо сказал Тони. — Я это слышал вчера вечером от одного из знакомых отца. Он сказал, что в Багдаде что-то случилось, и мой отец согласился. Я слышал, как они разговаривали.
— И что они говорили?
— Что в Багдаде могут возникнуть сложности, потому что родственники Правителя передрались. Братья борются друг с другом, а особенно — с их двоюродным братом Османом. Похоже, когда старика не станет, они устроят потасовку. Во всяком случае, так говорит отец. Я знаю, что он беспокоится, потому что только что перевел приличную сумму денег в Швейцарию, а он не стал бы этого делать, если б не было реальной угрозы.
