Арсений Замостьянов - Майор Пронин против врагов народа
Пронин беззвучно давился от хохота, прижавшись лбом к холодной стене гостиничного коридора.
Спустя полчаса дверь открылась, и Василий Могулов, сохраняя невозмутимость и приветливую улыбку, пригласил Пронина в номер. Майор смахнул набежавшие от смеха слезы и вошел внутрь.
Малль, раскрасневшийся, запыхавшийся и растерянный, сидел, нервно ломая руки.
– Господин Франц, – проговорил «Могу-лама», – васа жизнь в васих руках. Я помог вам лишь ососнать, что самолюбие – величайшая болеснь, а неспособность смиряться и беспокойный дух являются для болесней не просто дверьми, но и питают их рост.
– О, я благодарен, – воскликнул Малль, косясь на Пронина. Он судорожным движением поправлял галстук, застегивал брюки и поправлял рубашку.
«Лама» продолжал:
– Если селаете, я могу составить для вас лично комплекс упраснений – фисических и духовных, и тогда ваша подагра вас оставит, сердце окрепнет, а мужская сила сохранится еще долгие годы. И, главное, смирите гордыню, станьте естественнее. Откройте себя природе. Так усталый крестьянин подставляет лицо осеннему ветру с полей… Ветру больсих досдей.
– Да-да, я обязательно воспользуюсь вашими рецептами…
Василий встал и приготовился к прощанию. Воздел руки, соединил их и опустил на уровень груди. Малль, покачиваясь на неверных ногах, кивал и кланялся.
– Рад, если встреча была для вас небесполезной, – сказал Пронин, пожимая хозяину номера руку, – не забудьте, что вечером у нас оперетта. Нет ничего серьезнее несерьезного жанра. Я за вами заеду часа через три с переводчиком.
После этих слов гости покинули швейцарского дипломата и новоявленного ученика «Могуламы».
Даже в машине, вытянув ноги, Пронин не мог успокоиться. Все давился от хохота.
– Вася, милый, что вы там за баню устроили нашему ооновцу?
– Я? Иван Николаевись, сестное слово, нисего. Это самая первая ступень посвяссения в усеники. Он должен облобысать ступни наставника, десять раз пасть перед ним ниц, повторить несколько буддийских мантр… Кстати, сто касается болесней, то я знаю, сто они лесяться осень успесно. Он станет намного сдоровее. Тело надо раскрепоссять.
– Особенно тело дипломатического работника! – веселился Пронин. – А по-русски вы это как, специально для меня говорили?
«Могу-лама» посмотрел на Пронина, улыбнулся, и его узкие глаза сузились еще больше.
…А что же покинутый нами в самый разгар приготовлений к премьере Лифшиц?
Прикрепив все марки с именами к нужным креслам, Лифшиц удовлетворенно откинулся на стуле. Главное, чтобы ничто не сбивало диспозиции. За каждым из стрелков закреплялась своя цель. Каждый наблюдатель тоже закреплялся за определенным объектом. Лифшиц с сожалением оставил макет, на котором каждая марка занимала свое законное место, и встал, чтобы посмотреть на настоящий театральный зал.
Зрители уже начали собираться на премьеру. Лифшиц припоминал многие имена и лица. Практически все были ему знакомы. Охрана действовала вроде бы незаметно. Лифшиц, удовлетворенный, улыбнулся и закрыл глаза. «Механика работает четко! Так, теперь надо проверить служебный вход». Михаил сбежал вниз и театральными закоулками пробрался к черному ходу.
Здесь его глазам предстала картина вопиющего нарушения порядка. На улице толпились десятки незапланированных посетителей. Раздавались крики: «Я от N.N.!» (варианты разные) или «Позовите администратора!».
– Кому тут администратора? – прорычал Лифшиц, расталкивая охрану, сдерживающую незадачливых меломанов, еще не утративших надежду на контрамарки.
– Сейчас я вам выведу администратора! – Лифшиц все более распалялся. – Если через минуту не увижу вокруг этого дверного проема сто метров абсолютно свободного пространства, все, в это пространство попавшие, будут подвергнуты самому строгому административному преследованию!
Толпа невольно отступила от служебного входа.
– А вы кто такой? – послышался тихий тонкий голосок.
Лифшиц не удостоил обладателя столь слабого голоса ответом и продолжал:
– В течение всего спектакля проем должен быть свободным! Товарищ Кошмилло, вы будете лично отвечать за этот участок! И, снова обернувшись к начавшей редеть толпе «знакомых» и «полузнакомых» завсегдатаев, проникающих в театр через служебный вход, зловеще прорычал:
– Проход сегодня закрыт для всех.
Рассеяв толпу, Лифшиц, покрасневший, но довольный собой, поднялся по лестнице. Движение зрителей достигло апогея. Вечерние наряды столичных модниц контрастировали с большим количеством парадных офицерских и генеральских мундиров. Публика попроще была одета строго, но достойно.
Увидев входящего в зрительный зал Малля в сопровождении Пронина и переводчика Андрея, Лифшиц нажал на кнопку вызова, неделю назад проведенную в кабинет «директора оперетты» ребятами с Лубянки. Главный режиссер и лейтенант Прокопчук мгновенно появились в дверях.
– Давайте первый звонок. Все идет по плану. Я нахожусь в пункте номер один. Обо всех сюрпризах докладывать мне лично – и срочно. Есть вопросы?
Запонка исчезает
Как и обещал, Пронин оказался в «Метрополе» ровно через три часа после того, как здесь побывал «лама». Подойдя к номеру Малля, он осторожно постучал в дверь.
– Войдите, – раздался голос швейцарца. Пронин открыл дверь и вошел в номер.
Чувствовалось, Малль изменился. Это был уже не тот самоуверенный и лощеный дипломат, стоявший с хозяйским видом на трибуне в проеме Триумфальной арки на площади перед Белорусским вокзалом. Франц Малль выглядел растерянно. Глаза его смотрели грустно и вопросительно. В них читалось ожидание очередного подвоха. Или, наоборот, ожидание ответа на волнующий его вопрос. Пронин решил не усугублять психическое состояние Малля расспросами.
– Давайте собираться в театр, господин Малль. Пора отдохнуть от ваших изнурительных восточных психопрактик!
– Да-да, – засуетилось дипломатическое лицо, – я уже почти готов. Вот, все на месте. Костюм, галстук… Как, вы находите, я выгляжу?
Малль торопливо подошел к зеркалу, внимательно оглядывая свою фигуру и сверяя увиденное с отражением.
– Вряд ли вы нуждаетесь в моих советах, дорогой господин Малль, – деликатно поддержал Пронин запутавшегося в своих чувствах дипломата. – Ваш внешний вид безупречен.
Малль облегченно вздохнул:
– Знаете что, господин Пронин, в вашей стране за одну лишь неделю я получил столько впечатлений, сколько не смог бы получить за год своей прежней жизни! Предчувствую, каким открытием станет для меня ваша новая оперетта.
– Завидую вам, господин Малль. Вы еще не разучились удивляться.
– Да, не разучился, – почему-то горестно проговорил дипломат. – Нам пора выходить?
– Пора, переводчик и охрана ждут внизу.
– Тогда – вперед! – Малль в последний раз окинул взглядом свое отражение в зеркале и, шумно выдохнув, направился к двери.
«Хорошо, что театр рядом. Если бы я сейчас усадил его в машину, где на месте шофера сидит Вася Могулов в форме чекиста, швейцарца точно хватил бы удар», – весело подумал Пронин, ведя Малля к филиалу Большого театра, где должна была состояться премьера оперетты Дунаевского.
Около входа их уже ждали. Охрана, стараясь действовать незаметно, создала коридор, по которому Франц Малль и сопровождающие его Пронин и Горбунов прошли в фойе. Швейцарец залюбовался интерьерами театра.
– Ну, как? – поинтересовался Пронин.
– Я бы сказал, это не хуже Вены. Мне очень нравится.
– Уверен, зал и акустика на вас тоже произведут впечатление. Пройдемте в ложу.
Пронин, Малль и переводчик заняли свои места после второго звонка. Возбужденный атмосферой премьеры, театрал Малль раскраснелся. В его широких ладонях были стиснуты бинокль, программка и две карамельки. Наконец, подошла и чета Хармишей. «Как же без этих дипломатов…» – подумал Лифшиц, следивший за происходившим в ложе из своего укрытия. Неожиданно Малль попросил Андрея поменяться с Прониным местами:
– Вы уж извините меня, старика, но я хочу быть рядом со своим гидом.
Переводчик вежливо уступил место Маллю и пересел к Хармишам.
– У нас в Москве есть негласное правило: премьера должна начинаться с получасовым опозданием! – шептал Пронин на ухо Маллю, увидев, как тот второй раз взглянул на свои золотые часы. – Социализм!
– У нас, при капитализме, та же история, – улыбнулся швейцарец, приставив часы к уху и проверяя ход.
Убежищем Лифшица была комнатка осветителя с занавешенным окошком, через которое ему был виден весь зал. Вооружившись отличной оптикой, он всматривался в лица зрителей, фиксировал их перемещения.
– Гасить свет? – спросил его кто-то из-за спины.
– Погасите по моему приказу. Так, кажется, все в сборе. Идиотская традиция гасить свет в театре, идиотская. Ну, ничего, когда-нибудь мы это исправим. Почему Горбунов поменялся местами с товарищем Прониным? Не нравится мне этот Горбунов! Какого черта ему не сидится на месте?
