Николай Шпанов - Ураган.Привидения,которые возвращаются
Ксении не удалось закурить: зубы впивались в сигарету, прокусывали ее, табак лез в рот. Она отплевывалась, бросала сигарету, брала новую. Наконец, затянувшись, спросила:
— А как он, по-твоему, "этак" живет?
— Разве дело: я ведь все вижу.
От выдержки, с какой Ксения вела себя у генерала, не было и следа. Словно весь запас ее энергии израсходовался на свидание в кабинете.
— А Лялька нешто не баба? — понизив голос, шептала няня. — А когда Андрей дома бывает? В кои веки забежит и то днем. А на ночь остаться? По большим праздникам.
— Служба такая.
— Верочке не служба нужна, а муж.
Ксения с удивлением посмотрела на старушку.
— Да ты что, заодно со всей этой компанией: "раз живем"?
— Так не так, а все-таки, — проворчала няня. — Небось ты-то сама не так жила… Твой-то Иван дома спал, а не бог весть где! Ревность, мать моя, она ревность и есть.
— Что за глупости ты говоришь?
— Вот те и глупости! А из-за этих-то глупостей вместо жизни раскардаш. Еще не такое наживем. Вот заведется какой-никакой, которому баба нужней самолета, тогда увидишь. А как баба с рельсов, так все.
— Вот и надо ее обратно на рельсы, — твердо проговорила Ксения. — Иначе… знаешь, чем это может кончиться? Как у нас с Иваном.
Выговорила и отвернулась.
— Уж там-то не твоя вина, — тихо проговорила старуха и несколько раз осыпала грудь мелкими крестиками. — На то испытатель.
— Боже мой! — Ксения схватилась за голову. — Если бы тебе объяснить, каким собранным должен быть такой человек! Одна семейная сцена, и может случиться все что хочешь.
— Жили вы ладно.
— Чересчур даже ладно… Чересчур! — в отчаянии воскликнула Ксения. — В этом все дело.
Няня оторвала руки Ксении, все крепче стискивавшие голову, и поцеловала ее.
— Тебя послушать, таким бы и не жениться.
— Нет, — Ксения грустно покачала головой, — жениться им непременно нужно. Только не на дурах. А женам объяснять надо, что такое жизнь с этими людьми.
В прихожей стукнула дверь. Ксения умолкла на полуслове. Вошедшая Вера не заметила ее в темном углу столовой. Усталым голосом спросила няню:
— А Андрей?
— Был, да весь вышел, — проворчала старушка и отвернулась.
Вера постояла молча и, словно забыв о своем вопросе, пошла прочь. На ходу усталым движением стала стягивать с себя жакет. Увидела сестру.
— А, товарищ военврач! — В голосе Веры звучала нескрываемая насмешка.
— Сядь. Надо поговорить…
Вера швырнула жакет на стул и с размаху бросилась на диван.
— На-до-е-ло!
— Что?
— Все! Надоело! Люди. Разговоры. Решительно все!
Ксения слушала, глядя на кончик своей папиросы.
А Вера все нервней выкрикивала:
— Не желаю больше! Вот и все! С этим можешь и идти…
Ксения покачала головой.
— Нет, я хочу тебе скачать…
— А я не хочу слушать! — Вера прижала ладони к ушам.
— Если не изменишь образа жизни…
Ксения запнулась, посмотрела сестре в глаза, делавшиеся все больше, все испуганней.
— Уже наплели?! — зло выдохнула Вера. — А может, ты сама и старалась?
— От тебя пахнет вином, — Ксения брезгливо отвернулась.
— Ну и что?
— Если ты не придешь в себя и не создашь здесь нормальную жизнь, Андрею грозит…
— Перевод? Отставка?.. И слава богу!
— Катастрофа!
— На твой взгляд это катастрофа, а по мне, если станет бывать дома, не беда, а как раз…
— Пойми, летать так, как летает он, требует всех сил, нервов, спокойствия, как нигде в других обстоятельствах.
— О, еще бы! Уж ты-то знаешь… — сквозь стиснутые зубы пробормотала Вера.
— Личный опыт!
Даже в тени, отбрасываемой на Ксению глубоким колпаком лампы, было видно, как кровь отлила у нее от лица, как сжались губы и задрожали полуприкрытые веки.
Несколько мгновений Вера смотрела на сестру исподлобья, потом порывисто бросилась к ней, обняла и прильнула сразу намокшим от слез лицом к ее плечу.
— Испортишь блузку, — сухо проговорила Ксения, отстраняя голову сестры.
— Ксюшик, милый, прости! Я же не хотела. Боже мой, какая я дура! Я не со зла…
— Все у тебя теперь со зла.
— Ксюшенька, миленькая, умоляю: не надо нотаций. Все знаю: я дрянь и еще раз дрянь. Только не надо нотаций. Я злая, отвратительная дура. Но почему, почему я такая? — все крепче прижимаясь к сестре, сквозь слезы бормотала Вера. — Кабы знать почему? Может быть, тогда…
— Брось, — строго сказала Ксения. — Лучше возьми себя в руки. А если уж тебе для этого непременно нужно понять, почему ты такая, почему ты до сих пор осталась Лялькой, хотя эта детская кличка тебе уже давно не к лицу, я…
— Что значит "давно не к лицу"? — отстранясь от сестры, спросила Вера.
— То, что тебе не девятнадцать лет!..
— Ты хочешь сказать… — Оправляя волосы, Вера издали погляделась в зеркало, отвернула лицо и вынула из сумочки пудру. Уже совсем другим, капризным тоном сказала: — Если ты откроешь мне мою ошибку…
— Не много ли, душенька, на себя берешь? Твоя ошибка в том, что ты вот такая, как есть. Разве ты виновата, что родилась на свет именно у этих родителей?
— А ты не их дочь? — насмешливо спросила Вера.
— Да, у нас разные родители.
Вера выронила пудреницу и с ужасом уставилась на сестру.
— Я дочь инженера, простого инженера из далекой Сибири, — спокойно продолжала Ксения. — А ты родилась в семье министра. Мне к Новому году дарили пару чулок, а ты девчонкой не представляла себе, как это так — надеть чиненую пару. Чтобы стать врачом, я на грузовике уехала в чужой город. А тебя, сопливую девчонку, за три квартала возил в школу "ЗИС". Вот с этого и началось то, что ты до сих пор все Лялька. Будь жива мама, она, может быть, и сохранила бы тебя человеком. А отец тебя развратил… Не тебе поправлять глупости, которые он наделал из-за совершенно вывернутого, поставленного на голову представления о любви к тебе.
— Ты… ты… — Вера захлебнулась негодованием. — Ты лопаешься от зависти!
— К тебе? — Ксения вскинула брови. — К твоим цыплячьим мозгам, к твоим замашкам маменькиной дочки, великосветской девицы, да еще при вкусах кокотки средней руки?
— Ну, знаешь!..
— Тебе не повезло даже в браке.
— Не смей!
— Ты вращалась среди таких же, как сама, недорослей: заграничные пластинки, костюмчики помодней. Понятно, когда на таком фоне ты увидела Андрея, он не мог не захватить твое воображение — умный, сильный Человек! Но в доме Черных ты снова очутилась в "своей" среде — машины, курорты, дачи, сразу после свадьбы эта квартира…
— А тебе хотелось бы, чтобы мы ютились в одной комнатенке и я стирала пеленки?
— Мерзко и глупо!
— А то, что ты прилипла к Андрею, как пиявка, это, разумеется, умно! — кричала Вера. — Мало там, на работе, его против меня настраиваешь, сюда пришла?! — Она истерически взвизгнула: — Не дам! Давно не хожу к его старикам. А вот теперь пойду, все скажу и зачем ты там с Андреем на одной работе, зачем сюда ходишь.
Вера упала на диван и забилась в истерике. Ксения стояла, выпрямившись, прижав к груди стиснутые кулаки. Губы ее дрожали, и казалось, сама она вот-вот разрыдается. Но вбежала няня, и Ксения с презрением сказала:
— Ничего ей не нужно. Отойдет. Андрею Алексеевичу не говори. — Обернулась к Вере: — Запомни, это я тебе говорю как врач: каждый твой уход неизвестно куда, каждая дурацкая сцена, твои нежности после истерик могут стоить ему жизни.
Ксения быстро вышла и взялась уже за ручку выходной двери, когда за спиной у нее раздалось жалобное:
— Ксюш!
Постояв минуту в нерешительности, Ксения вернулась.
— Ну?
— Ксюшик, уж ты-то должна понимать какая у меня жизнь?! Днем ли, ночью, где бы я ни была: одна ли, с Андреем, даже на людях — о чем ином могу я думать, как только: "А вдруг!"? Господи, ты-то понимаешь…
Ксения свела брови и отвернулась. С закрытыми глазами, едва слышно прошептала.
— Понимаю.
И прижала к себе голову плачущей сестры.
— Ты же помнишь, как я полюбила свое дело, — торопливо бормотала Вера. — Геология, геология! Ни о чем другом не хотела говорить, думать… Ведь то, чем ты меня попрекала, — все эти тряпки, портнихи, вся чепуха — это пришло потому, что, бросив работу, я должна была чем-то заткнуть черную дыру, которая так страшно глядит на меня: куда ни кинь, всюду оно. "А вдруг?!"
— Не надо, будет… — прошептала Ксения.
— Если бы я могла вот так себе сказать — будет! Села бы в самолет и с моим народом в тайгу, в сопки, в экспедицию… Но как же мне?.. Разве я могу его оставить? Хоть на день?.. А вдруг?!.. Ксюша, ты же сама говорила мне: быть женою летчика куда тяжелее, чем летчиком… Ведь это ты мне как-то сказала, когда я шла за Андрея: "Приглядись к женам летчиков, к тем, кто настоящие люди: почему у них не такие глаза, как у других женщин? Откуда этот беспокойный блеск? Кто бы они ни были: домашние хозяйки, матери своих детей, художницы, инженеры, врачи — если настоящие, — все не такие, как другие женщины. Куда ее денешь, эту мысль: "А вдруг?!" Ксюшенька, родненькая… Шесть лет с Андреем. Две тысячи ночей, и каждая вторая без сна, с мыслью: "А вдруг?!" Тысяча бессонных ночей. Кто это может? До геологии тут?
