Лен Дейтон - Секретное досье
– И?
– Наиболее ценны…
– Люди, владеющие информацией? – предположил я.
– Да, я тоже так думаю, но вы не дождетесь от меня этих слов на данной стадии игры.
– Был ли тот парень Ворон, которого мы захватили под Баальбеком, частью этого дела?
– Он был биохимиком, занимавшимся химическим оружием в исследовательском центре в Портоне. Но туда берут очень мало людей. Естественно, отдел по связям с прессой (служба безопасности) следит, чтобы никакие имена в газеты не попадали. Нам не нужны новые Бергесс и Маклин, вопросы в палате общин и все прочее.
– Думаете, работа, которую выполняет Карсуэлл, имеет отношение к Сойке?
– Нет, хотя деньги, которые Сойка получает за операцию Б. и М., огромны, он достаточно умен, чтобы понимать: продолжая в том же духе, он обречен. Полагаю, время от времени Сойка похищает кого-нибудь из Б.1, когда нуждается в небольшой заначке, но, конечно, не с таким размахом, о котором говорит Карсуэлл. Ему пришлось бы обзавестись туристическим автобусом и помещать рекламу в «Обзервере». На вашем месте я исключил бы Карсуэлла из своих расчетов, пока он не начнет получать что-нибудь чуть более конкретное. Парламентскому заместителю министра вы покажетесь сущим клоуном, рассуждая о… – Долби повернулся к листку бумаги, который я пришпилил к стене, – «пропавших «концентрах», переболевших лихорадкой».
Он спрыгнул с моего стола, присел и быстро сунул руку под столешницу. Выключил миниатюрный магнитофон, который я успел включить. Пошел к двери, потом вернулся.
– Еще всего одна мелочь, сотрудник секретной службы: попробуйте подстричься, пока меня не будет, и я употреблю свое влияние, чтобы вам возместили расходы!
Я слышал, как Долби спускается, тяжело ступая, по задней лестнице и кричит Чико, чтобы тот подготовил фильм, который он хочет посмотреть перед уходом. Собрав свои исторические книги, камеры и сахар, я перешел в кабинет Долби.
Что и говорить, это была самая светлая комната в здании, и, если не отходить от окна больше чем на два шага, можно читать газету.
Газет было полно. Все они приобрели благородный коричневый оттенок; на стенах висело несколько эстампов на военную тему и в хороших рамках – солдаты в красных мундирах и киверах, верхом на лошадях. Под окнами располагалась последняя игрушка Долби – невысокая серая машина IBM. Долби был молодым, амбициозным человеком, активным и агрессивным, одним из лучших моих начальников, но никто не сказал бы, что он за всю свою жизнь родил хотя бы одну оригинальную идею, однако никогда их не пропускал. Идею Долби распознавал немедленно – боролся за нее, применял, а что еще важнее, отдавал должное ее автору.
Эта машина IBM была ключом к репутации УООК(П), поскольку позволяла нам иметь архивы информации. Но никому не удалось бы сопоставить их, не настроив машину должным образом. Например, ничего не значит список из трехсот имен, ничего не значит список из трехсот номеров домов, ничего не значит список из трехсот названий улиц, городов и кипа фотографий ничего не значит. Запускаешь машину – и вдруг каждое фото обретает свой адрес. Снова запускаешь машину – и тридцать карточек отброшены, и только Долби знает, были эти тридцать стрелками-левшами, членами партии Молодых консерваторов или каменщиками, свободно владеющими мандаринским диалектом китайского языка. Долби это нравилось, машина была быстрее, эффективнее человека и делала лично его одним из самых могущественных людей в Англии.
В воскресенье я приехал в контору около десяти тридцати. Обычно по воскресеньям я на работу не езжу, но в информационной комнате была нужная мне книга. Я приехал туда около десяти тридцати и забрел в кабинет Долби. Воскресные газеты лежали поверх субботних. Крышка с машины IBM была снята, и я слышал, как возится Элис, заваривая кофе. Я сел за великолепный, из тикового дерева, полированный письменный стол Долби. Его гладкая светло-коричневая столешница напоминала своим чувственным цветом пляж в Ницце, когда он покрыт девушками, вы понимаете. В датскую тиковую столешницу были вмонтированы, как умеют это делать старые английские мастера, четыре металлических переключателя и цветные лампочки: синяя, зеленая, красная и белая. Синий переключатель позволял записать на здешний аппарат любой входящий в это здание телефонный звонок. Зеленый записывал разговоры. Белый ставил на запись все звонки, поступившие в отсутствие Долби, чтобы на следующее утро он мог их прослушать. Красный позволял одновременно вызвать всех абонентов в этом здании – никто не мог припомнить, чтобы его когда-нибудь использовали по назначению. Это произошло лишь однажды: Долби кричал по нему, требуя чернил.
Я поднял глаза. Элис стояла в дверях, держа две чашки с ивовым узором. На ней было платье в цветочек, какие любила миссис Хрущева, толстые нейлоновые чулки и туфли с ремешками. Почти женственная прическа сегодня, но это никоим образом не смягчало кислого выражения ее лица – с белой кожей и правильными чертами.
– Кофе, – произнесла она. Я не стал возражать, но приготовляемая Элис смесь из молока, теплой воды и кофейного порошка напоминала жидкость, хлынувшую из радиатора отопления.
– Очень любезно, Элис, – сказал я. – Ведь вам тоже не обязательно работать по воскресеньям?
От улыбки ее лицо сморщилось, как старая садовая перчатка.
– По воскресеньям спокойнее, сэр… мне удается больше сделать. – Поставив чашки, Элис оглядела комнату. В ней снова царил беспорядок, и она, поцокав языком, выровняла стопку газет, взяла со стула мой плащ и повесила его за дверью. – Ну как, освоили уже машину? – спросила она.
– Более или менее, – ответил я. – Кое-что в ней мне еще не понятно. Например, селектор фотографий.
Я подал ей пачку снимков с перфорированной полосой вдоль одной стороны. Элис взяла пачку не глядя, но не отрывала взгляда от моих глаз.
– Вы слишком уж честны для этой работы, – сказала она. – Пока не поздно, разберитесь-ка лучше, кому можно признаваться в своих слабостях.
Я промолчал, поэтому она добавила:
– Схожу за очками и попробую наладить фотоселектор.
Старушка Элис смягчалась на глазах. А что, если попросить ее зашить мне брюки, которые я порвал в клубе «Барбаросса»?
Карсуэлл потратил около недели на Б.1, который пострадал от кражи со взломом или от грабежа, то есть от такого способа шпионажа. Закономерности интересовали его все больше, и ему понадобился Мюррей, чтобы разобраться в них до конца. Мюррею не очень хотелось бросать свои «концентры», но теперь они искали «концентры» поменьше за весь период. То, что выглядело наиболее таинственно в смысле одной кульминации в год, теперь можно было увидеть в виде волнистой линии. Вопрос заключался только в том, какой подъем над средним уровнем считать ненормальным. Крайне неохотно Карсуэлл признался, что есть также географические показатели, которые в конкретный момент времени необычно низки в группе Б.1. Он изобразил это, нанеся сетчатую штриховку разными оттенками зеленого на разные области в соответствии с процентными показателями ниже среднего уровня. Области эти получили название эвакуаций, а временное отбытие индивида Б.1 из этого района – «эваком». Я не статистик, но все это показалось мне совершеннейшей глупостью. Карсуэлл не походил на человека, занимавшегося розыгрышами, но в этом здании только его я мог спросить об «эваке», не вызвав раздражения. Мы со стариком ладили прекрасно. Просто я не был уверен, не пытается ли Карсуэлл заготовить себе нишу освященным временем армейским способом. Пресытившись статистикой проникновений в дома, я начал подозревать, что эти двое меня дурачат. Думаю, Карсуэлл понял, что я сыт этим по горло. Во вторник я пригласил его к себе в кабинет выпить. Он выглядел немного подавленным. Быстро выпил три стакана пива, а затем начал рассказывать мне о своем детстве в Индии. Его отец настоял на том, чтобы Карсуэлл поступил в полк. Поло, охота на диких свиней, карательные акции против местного населения, которому нравилось воевать не больше, чем молодым английским аристократам, солнце, лошади, скачущие галопом по открытой холмистой местности, выпивка и ужины в столовой, другие молодые младшие офицеры, превращавшие столовую в место шумных игр. Все это составляло неотъемлемую часть жизни его отца, и когда тот умер, Карсуэлл немедленно попросил о переводе в другое подразделение. Выбрал он подразделение настолько диаметрально противоположное отцовскому, насколько мог придумать: Статистическое управление Индийской армии в Калькутте. Ни интереса, ни способностей к этой работе он не имел. Поступок Карсуэлла можно назвать тихим восстанием против его прежней жизни.
– Года два эта работа была чистой каторгой, особенно потому, что для таких инертных мозгов, как мои, элементарные вычисления медленны и скучны. Но через некоторое время я привык к скуке, поняв, что эта часть моей работы так же важна для арабесок конечного узора, как тактовые паузы – для симфонии.
