Джон Ле Карре - Идеальный шпион
— Да. — «Можешь класть эти проклятые бумаги обратно, туда, откуда взял», — думала она Ее задевала его холодность и жестокость.
— Следовательно, рисование он бросил? Я думал, вы оба по-прежнему увлекаетесь рисованием.
— Рисования ему показалось мало. Он решил, что словами на бумаге можно выразить больше.
— Но здесь этих слов вроде бы немного. Когда же произошла эта перемена во вкусах?
— На Лесбосе. Во время отпуска. Он еще не начал писать. Собирает материал.
— Ах вот как! — Он перевернул страницу.
— Он называет это «заготовки».
— Да? — И, не поднимая глаз от рукописи: — Мне придется показать некоторые страницы Бо. Он дока по части литературы.
— А когда мы уйдем с работы… когда он уйдет с работы… если это произойдет не слишком поздно, он станет писать, а я стану заниматься живописью и переплетать книги. Так мы планируем.
Бразерхуд перевернул страницу.
— В Дорсете?
— Да. В Плаше.
— Что ж, произошло это не слишком поздно, — без особой любезности заметил он, опять погружаясь в чтение. — Занятия скульптурой тоже входят в ваш план?
— Скульптура непрактична.
— Практичности я вообще в нем не замечал.
— Вы же поощряете подобные вещи, Джек. Я имею в виду фирму. Ты всегда говорил, что у нас должны быть хобби.
— О чем, кстати, книга? Интересный сюжет?
— Сюжет он все еще обдумывает И держит замысел при себе.
— Вот послушай. «Когда во всем доме воцарился ужасный мрак, а сам Эдвард, испытывая настоящие мученья, изо всех сил старался держаться как ни в чем не бывало». Насколько я понял, здесь нет даже главного предложения.
— Это не он писал.
— Но написано его рукой.
— Это выдержка из какой-то книги. Читая, он подчеркивает карандашом, а потом делает выписки особо понравившихся мест.
Сверху донесся резкий щелчок, словно треск дерева или пистолетный выстрел, перенесший ее в дни ее ученичества.
— Это комната Тома, — сказала она, — им незачем было туда лезть.
— Дай мне какую-нибудь емкость, дорогая, — сказал Бразерхуд. — Что-нибудь вроде мусорного пакета.
Она пошла на кухню. «Почему я позволяю ему так со мной обращаться? Влезать в мой дом, мой брак, мои мысли, трогать и брать здесь все, что не имеет для него никакой ценности?»
Ведь вообще-то Мэри не отличается особой покладистостью. Она из тех, кого дважды не обсчитывают. В английской школе, английской церкви, в ассоциации дипломатических жен ее считали порядочной мегерой. Но одного лишь пристального взгляда Джека Бразерхуда, одного небрежного слова, произнесенного этим низким раскатистым голосом, бывало достаточно, чтобы она со всех ног устремлялась к нему.
«А все потому, что он так похож на папу, — решила она. — Он любит ту же Англию, что и мы; и плевать хотел на все остальное.
Потому, что я работала на Джека еще в Берлине, пустоголовой школьницей, у которой за душой ничего не было, кроме одного-единственного и такого небольшого таланта. Джек стал моим взрослым любовником в те дни, когда мне казалось, что именно такой любовник мне и нужен.
Потому, что он руководил разводом Магнуса и женитьбой Магнуса на мне, когда тот был в расстроенных чувствах, потому что Джек, как выразился он сам, „передал мне Магнуса в наследство“. Потому что он любит Магнуса».
Бразерхуд перелистывал страницы ее ежедневника.
— Кто этот П.? — строго спросил он, постучав по странице. — «25 сентября. 6.30. вечера П.». И 16-го тоже. П., Мэри, это ведь не Пим, правда же? Или я опять проявляю бестолковость? Кто этот П., с которым он встречается?
Она почувствовала, как внутри ее закипает крик — а в доме нет виски, чтобы заглушить его. Надо же ему из всех записей, а их в ежедневнике не один десяток, было выбрать именно эту!
— Не знаю. Какой-то агент. Не знаю.
— Но это записано твоей рукой, разве не так?
— Магнус попросил меня записать. «Запиши, что я встречаюсь с П.». Он сам записей не вел. Считал это неосмотрительным.
— И заставлял тебя вести записи вместо него.
— Он говорил, что, если запись попадется постороннему, он не поймет, кто встречается — Магнус или я. Разновидность помощи.
Она чувствовала на себе внимательный взгляд Бразерхуда. «Вынуждает меня говорить, — подумала она. — Хочет услышать, как дрогнет мой голос».
— Какой помощи?
— Помощи в работе.
— Поясни.
— Он не мог посвящать меня в суть того, чем занимается, мог лишь время от времени намекнуть на характер этой работы или когда именно он ее выполняет.
— Он так и говорил?
— Я и без его слов понимала.
— Что же ты понимала?
— Что он гордится своей работой! И хочет, чтобы я знала!
— Что знала?
От этого Бразерхуда можно было сойти с ума, даже понимая, что он нарочно выводит ее из себя.
— Знала, что у него есть другая жизнь. Жизнь очень важная. Что он на службе.
— На нашей службе?
— На службе у тебя, Джек. У Управления. А ты про кого подумал? Про американцев, что ли?
— Почему ты вдруг заговорила об американцах? Он питает предубеждение против американцев?
— С чего бы это? Он работал в Вашингтоне.
— Это еще не повод не питать предубеждений. Могло, наоборот, укрепить его в них. А Ледереров в Вашингтоне вы знали?
— Разумеется, знали.
— Но ближе сошлись с ними потом, верно? Я слышал, что с нею вы не разлей вода.
Сейчас он проглядывал записи на те дни, что ей еще предстояли. Завтрашний и послезавтрашний.
— Ты не возражаешь, если я оставлю это себе?
Мэри возражала, и даже очень. Второго ежедневника у нее не было. Как и второй жизни. Она выхватила у него ежедневник и заставила его ждать, пока она перепишет на листок бумаги свое будущее: коктейль у Ледереров… ужин у Динкелей… окончание школьного семестра у Тома… Она дошла до «6.30 вечера П.» и пропустила запись.
— Почему этот ящик пустой? — спросил Бразерхуд.
— Я не знала, что он пустой.
— А что в нем было?
— Старые фотографии. Сувениры. Пустяки всякие.
— С каких пор он опустел?
— Не знаю, Джек. Не знаю! Не мучь меня, хорошо?
— Он клал в чемодан бумаги?
— Я не видела, как он собирает вещи.
— И не слышала, как он внизу складывает чемодан?
— Нет.
Зазвонил телефон. Рука Мэри мгновенно потянулась к телефонной трубке, но Бразерхуд тут же ухватил ее запястье. Не выпуская ее руки, он шагнул к двери и окликнул Гарри, а телефон тем временем все звонил. Был уже четвертый час утра. Кто, черт побери, мог это быть, в четыре часа утра, кроме Магнуса? Мысленно Мэри молилась так громко, что заглушала крики Бразерхуда. Телефон все звал и звал ее, и она была уверена теперь, что нет ничего в ее жизни важнее Магнуса, его и ее семьи.
— Это же может быть Том! — воскликнула она, вырываясь. — Пусти меня, черт тебя дери!
— Но может быть и Ледерер.
Гарри так и скатился вниз. Она успела насчитать всего два звонка, прежде чем он возник в дверях.
— Подключись к звонку, — приказал Бразерхуд громко и четко. Гарри исчез. Бразерхуд выпустил руку Мэри. — А ты, Мэри, говори подольше. Растяни разговор. Ты ведь знаешь, как такие штуки делаются. Вот и делай.
Подняв трубку, она сказала:
— Резиденция Пима.
Никто не ответил. Сильные руки Бразерхуда направляли ее, вели, побуждали говорить. Она услышала металлический щелчок и прикрыла трубку рукой.
— Это может быть условный сигнал, — выдохнула она. И подняла палец, показывая один щелчок. Затем второй. Третий. Да, это сигнал. Они делали так в Берлине — два щелчка значат то-то, а три — то-то. Тайный язык, на котором общается агент и база. Она сделала большие глаза, как бы спрашивая у Бразерхуда, что ей теперь делать. Он покачал головой, показывая, что и сам не знает.
— Говори, — одними губами произнес он.
Мэри глубоко вздохнула.
— Алло! Говорите громче, пожалуйста.
Спасением оказался немецкий.
— Это резиденция советника британского посольства Магнуса Пима. Кто у телефона? Говорите, пожалуйста, вы будете говорить? Мистера Пима сейчас нет. Если хотите что-нибудь передать ему, пожалуйста. Если нет — позвоните попозже. Алло!
«Еще! — знаком приказал Бразерхуд. — Дай мне еще времени». Она повторила свой номер телефона по-немецки, затем по-английски. Линия не была перегружена, и она различала шум — словно от проезжающих машин и другой звук — скрипучий, словно от пластинки, пущенной на неверных оборотах, но щелчков больше не было. Она повторила номер по-английски.
— Говорите громче, пожалуйста. Очень плохо слышно. Алло! Вы меня слышите? Простите, кто говорит?
Больше сдерживаться она не могла. Зажмурившись, она крикнула:
— Магнус! Ради всего святого, где ты?
Но Бразерхуд был начеку. С чуткостью любовника он ощутил приближение такого всплеска и рукой прикрыл микрофон.
