Кен Фоллетт - Полет шершня
– Так мы зовем в школе Йозефа.
– А я Карен, и прозвища у меня нет. Слышала про твое выступление в школе. Я считаю, ты абсолютно прав. Ненавижу нацистов! Что они вообще о себе возомнили?
Тик вышел из ванной, завернутый в полотенце.
– Ну что это, в самом деле! Никакого уважения к приватности джентльменов!
– Да, никакого, – легко призналась Карен. – Я хочу коктейль, а их не подают, пока в столовой не появится хоть кто-то из мужчин. Знаешь, я вот думаю, слуги сами сочиняют все эти правила.
– Ладно, хотя б отвернись на минутку, – буркнул Тик и, к удивлению Харальда, сбросил с себя полотенце.
Карен, ничуть не смущенная наготой брата, даже не подумала отвести глаза.
– Как ты поживаешь-то, а, черноглазый гном? – дружелюбно осведомилась она, глядя, как брат натягивает чистые белые трусы.
– Отлично. Хотя когда экзамены закончатся, будет еще отличней.
– Что будешь делать, если не сдашь?
– Наверное, наймусь в банк к отцу. Он заставит меня начать с самого низа, так что буду разливать чернила для младших клерков.
– Да сдаст он все, сдаст, – обращаясь к Карен, вмешался Харальд.
– А ты, видимо, такой же умник, как Йозеф? – спросила она.
– Гораздо, гораздо умней! – ответил Тик.
Харальд, по совести, спорить с этим не мог, и, чтобы сменить тему, спросил:
– А каково это – учиться в балетной школе?
– Что-то среднее между армией и тюрьмой.
Харальд глаз от нее не мог отвести. Непонятно было, как к ней относиться: то ли на равных, как к парню, то ли как к богине. С братом препирается словно маленькая, а грациозна-то как! Невероятно! Всего лишь сидит на стуле: взмахивает рукой, указывает на что-то или поддерживает подбородок ладонью, – а кажется, будто танцует. Все движения гармоничны. Но эта уравновешенность ничуть не лишала ее живости, и Харальд как завороженный глаз не мог оторвать от ее необыкновенно переменчивого лица. Полные губы, широкая улыбка чуть наискось, да и в целом все немного неправильное: не вполне прямой нос, подбородок неровный… все не так, а посмотришь – красавица. Пожалуй, красивей он никого в жизни не видел.
– Ты бы надел башмаки, а? – напомнил Тик.
Харальд убрался в свою комнату, где навел полный парад, но когда снова вышел и увидел, как элегантно выглядит Тик в черном пиджаке, белой рубашке и простом темном галстуке, почувствовал себя школьником в своем пиджачке.
Карен спускалась по лестнице первой. Они попали в длинную, не слишком прибранную комнату, где стояло несколько широких диванов и рояль, а на ковре перед камином дремал старый пес. Было очень уютно, особенно по сравнению с холодным великолепием вестибюля, хотя картин по стенам и тут хватало.
Молодая женщина в темном платье и белом переднике спросила у Харальда, что он предпочтет выпить.
– То же, что Йозеф, – ответил он.
В пасторском доме спиртного не водилось. В школе, в выпускном классе, во время пятничных сборов мальчикам дозволялось выпить по стакану пива. Харальд в жизни не видел коктейля и даже не вполне понимал, что это может быть.
Чтобы чем-то себя занять, он наклонился и погладил собаку – длинного поджарого сеттера с проблеском седины в густой рыжей шерсти. Пес приоткрыл один глаз и разок махнул хвостом, вежливо откликаясь на ласку.
– Это Тор, – сообщила Карен.
– Бог грома, – улыбнулся Харальд.
– Глупо, согласна, но имя придумал Йозеф.
– А ты-то! Ты хотела назвать его Лютик! – запротестовал Тик.
– Ну, мне и было тогда всего восемь лет!
– Мне, знаешь ли, тоже. И Тор вовсе не глупое имя! Он правда гремит как гром, когда пукает.
Тут вошел отец Тика, до того похожий на свою собаку, что Харальд с трудом сдержал смех. Он был высок, худ, одет в элегантный бархатный пиджак и черный галстук-бабочку, и в волнистых рыжих волосах его тоже светилась седина. Харальд поднялся ему навстречу, и они обменялись рукопожатиями.
И обратился к нему господин Даквитц с той же вялой любезностью, какую выказал пес.
– Рад познакомиться, – неторопливо проговорил он. – Йозеф столько о вас рассказывал!
– Ну, теперь ты знаком со всем семейством, – вставил Тик.
– Как там все прошло в школе после вашей вспышки? – спросил господин Даквитц.
– Как ни странно, меня не наказали, – ответил Харальд. – Раньше, скажи я «вздор», стоит учителю сморозить глупость, так заставляли траву подстригать маникюрными ножницами! А ведь это пустяк по сравнению с тем, как я нагрубил господину Аггеру. Однако Хейс, наш директор, всего лишь прочитал мне мораль насчет того, что мнение мое прозвучало бы убедительней, если бы я проявил больше выдержки.
– И сам подал пример тем, что не накричал на вас, – с улыбкой заметил господин Даквитц, и Харальд понял, что действительно такова и была цель Хейса.
– А я думаю, он не прав. Иногда надо хлопнуть дверью, чтобы тебя выслушали, – подала голос Карен.
И это показалось Харальду удивительно верным. Он пожалел, что не догадался сказать это Хейсу. Похоже, Карен не только красива, но и умна. Но ему хотелось задать отцу Тика один вопрос, и он не упустил случая.
– Скажите, господин Даквитц, а вас не тревожит, как могут повести себя по отношению к вам нацисты? Известно ведь, как притесняют евреев в Германии и Польше.
– Да, тревожит, и очень. Но Дания не Германия и, похоже, немцы видят в нас прежде всего датчан, а потом уж евреев.
– По крайней мере пока, – вставил Тик.
– Именно. И тут стоит подумать о том, что мы можем сделать. Полагаю, я мог бы поехать по делам в Швецию, а там попросить визу в Соединенные Штаты. Но вывезти всю семью будет уже гораздо сложнее. А еще придется оставить дело, начатое еще моим прадедом, дом, где родились мои дети, коллекцию картин, которую я всю жизнь собираю… Посмотришь на все это с такой точки зрения и решишь: надо сидеть тихо, уповая на лучшее…
– А потом, мы же не лавочники, в конце-то концов! – воскликнула Карен. – Я нацистов терпеть не могу, но что они могут сделать с семьей, которой принадлежит самый крупный банк в Дании?
А вот это, на взгляд Харальда, был сущий вздор.
– Нацисты могут сделать все, что взбредет им в голову, тебе пора бы это понять! – наставительно произнес он.
– В самом деле? – холодно отозвалась Карен.
Харальд понял, что обидел ее. Он хотел было рассказать о том, что произошло в Мюнхене с дядей Иоахимом, но тут в гостиную вошла фру Даквитц и разговор пошел о «Шопениане», которая готовилась к постановке в Датском королевском балете.
– Мне нравится музыка, – сказал Харальд, который слышал ее по радио и мог сыграть некоторые отрывки на пианино.
– Вы видели этот балет? – спросила фру Даквитц.
– Нет.
Был соблазн, конечно, намекнуть, что балетов он видел множество, только этот как-то случайно пропустил, но Харальд подумал, что перед такими людьми выставляться глупо.
– Правду сказать, я никогда не был в театре, – признался он.
– Какой ужас! – высокомерно произнесла Карен.
Фру Даквитц бросила на нее осуждающий взгляд.
– Значит, Карен должна вас туда сводить, – заявила она.
– Но, мама, я занята! – вскинулась Карен. – Я разучиваю главную партию!
Харальда это резануло, но он понял, что так Карен наказывает его за менторский тон в обмене репликами про нацистов.
Он допил до дна свой бокал. Горько-сладкий привкус коктейля ему понравился, и после первого глотка как-то сразу сделалось веселей… но, возможно, именно потому им и овладела беспечность.
«Думать надо, что говоришь. Не следовало поучать Карен».
Теперь, когда девушка вдруг обдала его холодом, стало ясно, до чего она ему нравится.
Горничная, которая разносила коктейли, объявила, что ужин подан, и распахнула створки двери в столовую. Там все расселись, заняв один конец длинного стола. Харальду предложили вина, но он отказался.
Угощали овощным супом, треской под белым соусом и ребрышками барашка с подливкой. Еды было вдоволь, несмотря на военные ограничения в рационе, и фру Даквитц объяснила, что провизия большей частью выращивается в поместье.
За ужином Карен не сказала Харальду ни единого слова, обращалась сразу ко всем, и даже когда он задал ей прямой вопрос, отвечая, смотрела на всю компанию. Харальда это ранило. Лучше девушки он никогда не встречал, и пожалуйста, часа не прошло, как впал в немилость!
Отужинав, они вернулись в гостиную, где был подан настоящий кофе. Харальд удивился, где это фру Даквитц его покупает. Кофе на вес золота, и уж в датском саду его точно не вырастишь.
Карен вышла на террасу покурить, и Тик пояснил, что родители старомодны и предпочитают не видеть девушек с сигаретой. На Харальда такая искушенность – надо же, пьет коктейли и курит! – произвела немалое впечатление.
Когда Карен вернулась, господин Даквитц уселся за рояль и принялся перебирать ноты, стоящие на пюпитре. Фру Даквитц встала у него за плечом.
– Бетховен? – спросил он, и она кивнула. Глава семьи заиграл, она запела по-немецки. Когда они умолкли, Харальд зааплодировал.
