Данил Корецкий - Спасти шпиона
– Ну вот, теперь можно ехать!
Давно переросшая уменьшительное имя Зиночка проводила их до дверей и на прощание чмокнула Носкова в дряблую щеку.
– Заходи, Ванечка, не забывай!
– Слушайте, в вас определенно есть какой-то магнетизм, – сказал Сперанский, когда они вышли на улицу. – Биополе особое, что ли… Ваши бывшие ученики так хорошо относятся к вам, просто удивительно. И Ардон, и Рыбаченко, и эта завстоловой… С какой, казалось бы, стати?
Ветер усилился. Он налетал порывами, бросал в лицо желтую листву и пробирал до костей. А пройти им предстояло с полкилометра.
– Как это – с какой? – пробрюзжал Профессор, ежась и поднимая воротник вытертого, серого в рубчик, пальто. Такие носили в конце восьмидесятых. – Не зря же я столько лет жизни отдал ракетному училищу и всему этому… высшему образованию. Любимый преподаватель, лучший друг молодежи, наставник в самом широком смысле… Они меня очень уважали! Знаете сколько народу набивалось на мои лекции? С других курсов приходили! Я ведь и в Политехе читал, и на истфаке МГУ, и в историко-архивном!… Но ракетное я больше всего любил – за дисциплину, за ответственность. И они все меня обожали! А с Зиночкой у меня, дело прошлое, был даже роман…
Профессор вдруг как-то выпрямился, стал выше ростом.
– Ведь я был не просто засушенный ученый хмырь в перепачканном мелом костюме! Молодой парень, привлекательный, начитанный, к тому же знакомый с Высоцким, Окуджавой!… Я…
Старик запнулся, достал из кармана носовой платок и торжественно высморкался.
– А к экзаменам моим как готовились! Ночей не спали! Дрожали! Ардона этого, с которым мы вчера говорили, валерьянкой отпаивали после зачета. Чуть без чувств не свалился!
– Я бы на его месте стрихнину вам подсыпал в борщ, – усмехнулся Иван Ильич. – Или чего-то посовременней…
Носков даже не повернул к нему голову, словно не услышал. Как токующий тетерев, он слышал только себя.
– Просто у мальчишек всегда были, есть и будут вопросы, – ехал он дальше по накатанной колее привычных рассуждений. – Самые разные, которые иного преподавателя могут повергнуть в шок. А я – тот наставник, у которого есть ответ на любой вопрос. Парни тянулись ко мне. И я всегда находил с ними общий язык.
– А-а!… – весело протянул Сперанский. – Острые дискуссии… Смелее, молодые люди! Почувствуйте себя умными, взрослыми! Вперед! Проявляйте себя!
Сперанский коротко рассмеялся, замолчал и продолжил совсем другим тоном:
– Но теперь-то они хоть знают, кто вы такой?
Профессор некоторое время молчал. Он шел, глядя прямо перед собой, задумчиво вытягивая губы и будто собираясь с мыслями, чтобы достойно ответить на каверзный вопрос.
– А кто я такой? Я педагог. И они мне до сих пор благодарны, – продолжил он некоторое время спустя, как ни в чем не бывало. – И ведь есть за что. Вот Ардон тот же. Один из первых шел на курсе, светлая голова. Сам генерал Рукавишников имел на него виды, должность под него готовил в своем ОКБ… Квартиру отдельную выбивал в Звездном городке – о!… Понимаете, что это такое в те годы?
Профессор притормозил и всем корпусом развернулся к Сперанскому.
– О-о-о! – повторил он еще раз, осторожно приподняв указательный палец на уровень своего носа.
И пошел дальше.
– Ну а вы-то тут при чем? – буркнул Сперанский.
Профессор усмехнулся с какой-то неожиданной хитринкой, словно мужичок, обманувший самого премьер-министра.
– А я на совещании в особом отделе, когда обсуждали выпускной курс, прямо сказал, что нельзя Ардону в люди, – проговорил он. – Не сносить пацану головы. И есть на то тридцать три причины… Я их тогда все по порядку и перечислил. И книжки эти английские по кибернетике, что у него под матрацем спрятаны, и вечное критиканство! И как он матерился, подвыпивший, в кафе «Космос», и выдержки из его личного дневника: про страну, про ЦК, про обороноспособность нашу, и все такое… Тихо так стало сразу. Никто больше вопросов не задавал. Куратор училища даже предлагал «волчий билет» Ардону вручить вместо диплома, но я этого доброхота осадил. Это лишнее. Заключение, уже готовое, тут же, на месте, выправили, и отправился наш Ардон вместо Звездного городка – в Заполярье, на базу подводных лодок Северного флота. Это уже не РВСН, это другой Главк, но он и там пошел по служебной лестнице, вот до капитана первого ранга дослужился. С другой стороны, двенадцать лет под водой – не сахар… Да еще на «разовой» лодке… Но это судьба!
– Здорово, – сказал Сперанский с непроницаемым выражением лица. – Быть бы Ардону адмиралом, значит, кабы не вы…
– Скорей, генерал-майором ракетных войск, – уточнил Профессор. – Высоко взлетел бы, светлая голова, – в Главный штаб РВСН, а может, и повыше… Или сидел бы сейчас в правлении РКК «Энергия», тоже неплохо… А может, на мысе Канаверал шаттлы бы запускал или в Аризоне за боевым пультом дежурил, ракеты на нас наводил… Светлые головы везде нужны, только без идейного стержня они в любую сторону повернуться могут…
– Бросьте вы ерунду говорить, – Сперанский взглянул на часы. – Если б Ардон захотел, он бы к американцам и на атомной лодке уплыть мог.
– Ну, это как сказать, – поджал губы Профессор.
– Да и какая на х… разница? – неожиданно выругался Иван Ильич, хотя голос его оставался ровным и негромким. – Вы же, уважаемый, человеку жизнь сломали, нафантазировали невесть что. А теперь, вон, еще жрете за его счет, отвлекаете, время отнимаете!
– Ой-ой-ой! – Профессор театрально подкатил глаза. – Только не стройте из себя институтку! Я ему ничего не сломал, наоборот… Я жизнь ему спас.
– Ага, – поверил Сперанский.
– Вы забыли про мировой сионистский заговор, Иван Ильич. В то время советские газеты писали об этом каждый день, как сейчас про чеченских боевиков и «Аль-Каиду». Даже под крылом у Рукавишникова Ардон не продержался бы в ОКБ-1 и трех лет. С его прямотой, с его амбициями, с критическим настроем… С его носом опять-таки. Нашли бы к чему придраться. А с особорежимного предприятия не увольняют, как со швейной фабрики: вот тебе трудовая, вали куда хочешь! Посадили бы беднягу Ардона. Или просто убрали: несчастный случай, авария, – не знаю, как они это делают… А я его сохранил. Для будущей жены, для детей. Для квартиры, в которой он сейчас живет. Да и капитан первого ранга – не так уж и плохо…
– Да вы просто благодетель! – с ироничным прищуром покосился на него Сперанский. – И кому же вы еще помогли?
Профессор шмыгнул носом.
– Да многим… Тому же Рыбаченко, к примеру. На вечере встречи напился, развязал язык, стал государственные секреты на стол выкладывать… А за столом этим, хоть и выпускники, но люди разные – поди узнай, кто чем дышит… Так до серьезной беды недалеко! Пришлось включить в отчетик… Вот и спрофилактировали его – выйдет на заслуженную пенсию, от секретов отойдет, и все будет хорошо: общественная деятельность, рыбалочка, сто грамм водочки по воскресеньям – отдыхай, радуйся жизни и никакого трибунала не бойся!
Оживленно разговаривая, их обогнали капитан и майор в тяжелых шинелях, которые наверняка не пропускали ветра. Сперанский на миг позавидовал офицерам. И не из-за шинелей, конечно, а из-за молодости, быстрого шага и упругой походки. Им, конечно, виагру и левитру пить не надо…
– Послушайте, а этой вашей Зиночке вы тоже помогали? – под влиянием цепочки ассоциаций вдруг спросил Американец.
И попал в точку.
– Конечно! – просиял Носков. – Зиночке в первую очередь! Жилищные условия ей обеспечил нормальные, и вообще…
– Это каким же образом? – Писатель Сперанский с интересом разглядывал коллегу. Ведь если описать его один к одному, то замечательный персонаж получится!
– Да очень просто! – Носков потер ладошки, как делал в минуты явного довольства. – Зинуля из простой семьи: мама троллейбус водила, папа – на стройке крановщиком… Жили в панельной двушке-распашонке, когда брательник ее из армии вернулся, получилось по двое в комнатке… И так развернуться негде, а он, балбес, то друзей приведет, то девчонок каких-то, Зиночке приходилось вечерами напролет на кухне сидеть… Разве это жизнь?
– Ну-ка, ну-ка, – с еще большим интересом смотрел Сперанский. – Неужели вы ей квартиру выхлопотали?
Носков досадливо покрутил головой.
– Да нет, какие у меня квартиры… Тут по-другому вышло. Надумал этот балбес к нам в ракетное поступать, а Зиночка попросила с ним позаниматься, подтянуть по истории партии… Ну, я и взялся с дорогой душой. Занимались, спорили, дискутировали… Я, как обычно, выясняю, откуда ветер дует…
Профессор остановился и поднял заскорузлый палец, будто и сейчас хотел определить направление ветра. Не идеологического, а самого обыкновенного. Но тогда палец следовало послюнить, а он этого не сделал. Зато глаза его многозначительно округлились.
