По тонкому льду - Георгий Михайлович Брянцев
Мы так хорошо знаем друг друга, что можем обойтись без слов. Лучше она послушает, как бьется мое сердце. Тихо! Я должен дышать спокойно.
Расставаясь, она обхватила мое лицо ладонями и долго-долго смотрела мне в глаза.
— Хочу запомнить тебя, — сказала Гизела.
Значение этой короткой фразы я понял лишь вчера вечером, когда оказался один в пустой уже квартире Гизелы. Самой Гизелы не было. Лишь томик Ремарка был реальной вещью, напоминавшей о ней.
Милая Гизела! Ты не захотела превратить разлуку в пытку и рассталась не прощаясь. Собственно, ты простилась со мной два дня назад, когда сказала:
"Хочу запомнить тебя". Ты знала, что это была наша последняя встреча.
Несколько минут я простоял один в комнате, которая стала для меня дорогой, в комнате, где все дышало радостным, но уже невозвратным прошлым. И сознание этого было невыносимо. Острая боль сжимала сердце В горле ощущалась какая-то неловкость, словно хотелось откашляться. И я боялся это сделать.
Боялся слез.
Я взял Ремарка, бережно обернул его старой газетой и покинул пустую квартиру. Никогда больше моя нога не переступит этот порог. Никогда.
Сегодня утром стало известно, что Викомандо в полном составе покинула Энск и отправилась на запад Куда? На это не мог ответить даже Земельбауэр.
Но он заметил:
— Если интендантские крысы покидают корабль, значит, ему грозит опасность Уж кто-кто, а они отлично знают, что паруса надо убирать перед бурей, а не после нее.
С Земельбауэром я встретился для продолжения делового разговора.
В прошлый раз он передал мне подробный список гестаповской агентуры.
Начало было неплохим. Демьян сказал:
— Все, что делала ваша группа, было нужно, важно, значительно, но список — не сравнимая ни с чем удача. Здесь сорок одна фамилия!
Закрепив за собой Земельбауэра, мы решили развить операцию дальше — заняться оберстлейтенантом фон Путкамером. Мне казалось, что при содействии начальника гестапо удастся добыть списки состава секретной школы абвера, которой руководит Путкамер.
На этот раз Земельбауэр чувствовал себя значительно лучше. Оправившись кое-как от двух страшных ударов, он делал все возможное, чтобы выполнить свои штурмбаннфюрерские обязанности. Мы начали с неизменного кофе с бутербродами, то есть с того, чем кончили в прошлый раз. Потом выкурили по сигарете, и я спросил начальника гестапо: какие причины заставили его хранить письма Путкамера? Как он намерен был распорядиться ими?
Земельбауэр поведал мне занимательную историю. Оказывается, еще в 1935 году между имперской службой безопасности (СД) и имперской военной разведкой (абвер) завязалась отчаянная грызня. За истекшие восемь лет эта грызня переросла в войну не на жизнь, а на смерть. Начал эту войну создатель и шеф СД Рейнгардт Гейдрих. Война ведется, разумеется, тайно, закулисно. Вспышки огня редко озаряют поле битвы. Обычно сражения окутываются дымовой завесой Но какие силы развязали эту войну? Это тоже интересно Дело в том, что поначалу в СД вошли гестапо, крипо.[3] и зипо[4] Но этого показалось Гейдриху мало. Он захотел подмять под себя и военную разведку, то есть абвер. А абвер входил в ОКВ.[5] Возглавлял его адмирал Канарис, тот Канарис, который не так уж давно посвятил того же Гейдриха в тайны шпионского ремесла. Раньше они были друзьями, теперь — смертельные враги. Если Гейдрих имеет в своем сейфе дело на Канариса, куда заносится каждый шаг адмирала, то можно не сомневаться, что Канарис ведет досье на Гейдриха Короче говоря, Гейдрих хотел проглотить Канариса вместе с абвером и все время жужжал в уши фюреру, что разведка и контрразведка СД совершеннее и дешевле военной Эстафету войны, выбитую из рук Гейдриха в сорок втором году, подхватил обергруппенфюрер СС Кальтенбруннер. Война продолжается. Кальтенбруннер увивается вокруг фюрера, но тот молчит. Гитлер не может не считаться с ОКВ Гитлер понимает, что в абвере главную роль играют представители юнкерско-офицерских кругов, которые и так его недолюбливают.
Если бы Земельбауэр знал, чем окончится эта война! Но он не мог знать, не мог и гадать. И решил ждать, Он планировал так Если покушение на фюрера удастся, он явится к фон Путкамеру и попробует объясниться. Так, мол, и так, дорогой. Вы были в моих руках, но я не хотел мешать вам творить святое и правое дело Хотите верьте, хотите нет. Вот ваши письма. Я хранил их лучше, чем ваш покойный брат. Путкамер может оказаться человеком благодарным, великодушным. Это не какой-нибудь плебей без роду и племени. Он аристократ, патриций. Путкамер связан родственными узами с самой высшей немецкой знатью.
У него неимоверное количество преданных друзей в стране и за рубежом. Он пользуется поддержкой сильных мира сего, Путкамер — это бог. Стоит ему замолвить словечко — и путь Земельбауэра к трудным жизненным вершинам будет устлан цветами. Ну, а если заговор сорвется, никогда не поздно отправить письма Кальтенбруннеру с такой, допустим, короткой припиской: "Изъяты у расстрелянного на днях дезертира". Тогда слово за Кальтенбруннером. Это далеко не Канарис, но лучше, чем ничего.
Вот какую игру затеял начальник гестапо!
Я спросил:
— Интересно, как поведет себя фон Путкамер, если показать ему письма?
Штурмбаннфюрер пожал плечами, подумал. Что сказать! Путкамер, конечно, бог, но тут его могущество, быть может впервые, можно взять под сомнение.
Аристократу хочется жить не меньше, чем простому смертному.
— Вы полагаете, он примет мои условия? — уточнил я.
— Уверен. Куда ему деваться! Эта публика держится с апломбом лишь до поры до времени.
— Я хочу, чтобы письма Путкамеру предъявили вы в моем присутствии.
— Эти идиотские письма укоротили мою жизнь по крайней мере лет на десять, — раздраженно проговорил гестаповец. — Но я согласен. Мне доставит удовольствие понаблюдать за физиономией этого «фона», когда он увидит собственные литературные упражнения.
Уточнив кое-какие детали и считая вопрос о Путкамере исчерпанным, я предложил начальнику гестапо подготовить мне списки арестованных, содержащихся при гестапо и в тюрьме.
Земельбауэр пожевал губами, глотнул воздух и философски заметил:
