По тонкому льду - Георгий Михайлович Брянцев
Это было пять суток назад. И лишь сегодня, часа через полтора или два, этот костюм начнет играть свою роль.
Я ошибся, заверив Пейпера, что с нашей затеей мы покончим в два-три дня. Осуществлению моего плана помешал мундир Андреаса. Он оказался велик для Пейпера. Потребовалось вмешательство портного. На розыски его ушло трое суток. В группе Челнока нашлась женщина, муж которой в давние времена работал театральным портным. Ему мы и доверили мундир. Переделка прошла удачно, сегодня Пейпер получил мундир и остался им доволен.
Сейчас без четверти одиннадцать ночи. Мы ждем сигналами — в управе, в своем служебном кабинете, Пейпер — в моей комнате, в доме Трофима Герасимовича. Сигнал должен подать Костя.
Я выжидательно поглядываю на телефон, но он упорно молчит. Томительно долго тянется время. Минуло одиннадцать, половина двенадцатого, двенадцать.
Начались новые сутки.
Когда наконец раздался звонок, я испуганно вздрогнул. Костя сказал коротко:
— Господин Сухоруков? Беспокоит старшей полицай Гришин. Посты в порядке. Иду отдыхать.
Сигнал расшифровывается иначе: Земельбауэр поехал домой. Костя отправился к Трофиму Герасимовичу. Операция началась. Теперь только выждать, когда Костя предупредит Пейпера. Пятнадцать минут, пожалуй, достаточно для этого. Слежу за стрелкой часов. Пора!
Прохожу в пустую приемную бургомистра. Дежурный по управе сидит в первом этаже и, как всегда, видимо, спит. Набираю номер квартиры начальника гестапо по прямому телефону. Секунда, вторая. Наконец в трубке раздается высокий, писклявый голос маленького штурмбаннфюрера.
— Кто? — спросил он, не называя себя.
— Дежурный по аэродрому. Мне нужен штурмбаннфюрер СС.
— Я штурмбаннфюрер. Дальше?
— Докладывает обер-лейтенант Бартельс, — понизил я голос до возможного предела. — В ноль-ноль пятнадцать четырнадцатым рейсом прилетел оберштурмбаннфюрер СС Панцигер. Он спросил меня, как найти гестапо, и автобусом вместе с летчиками выехал в город.
— Когда выехал? — спросил Земельбауэр.
— Минуты три-четыре назад. Я счел нужным предупредить вас.
— Благодарю. Бартельс, вы сказали?
— Да.
Я запер свою комнату и задним ходом, через двор, вышел на улицу.
Ночь стояла душная, тихая, темная. Откуда-то издалека доносились глухие раскаты артиллерийской канонады. Я прошел мимо гестапо. У подъезда плотной массой вырисовывался силуэт машины. Постукивал коваными каблуками наружный часовой. Тишина, безлюдье, никаких признаков Пейпера. Где же он сейчас?
Обогнув здание гестапо, я заторопился домой.
Костя и Трофим Герасимович сидели на корточках под открытым окном, курили и закрывали огонь самокруток ладонями.
Я отпустил Костю, а с Трофимом Герасимовичем прошел в комнату. Теперь еще томительнее потянулось время. Хозяин прилег на лавку, врезанную в стену дома, а я стал бродить из угла в угол.
Прошло полчаса… сорок минут… час… Храп Трофима Герасимовича сотрясал стены дома, а я все ходил и ходил, ощущая неприятное стеснение в груди. Нет ничего хуже ожидания и неведения. Меня тянуло на улицу, будто там можно было что-нибудь узнать. Подталкиваемый тревогой, я прошел в переднюю и уже приоткрыл наружную дверь, как услышал шум приближающегося автомобиля.
Это еще что такое? На небольшой скорости машина прошла мимо и затихла вдали.
Я стоял у двери, скованный неясным чувством. Настроение портилось. Эта ночь лишний раз подтверждала извечную житейскую мудрость: одно дело планы, даже отличные, и совсем другое — их выполнение. Пейпера нет, хотя ему уже давно пора появиться. Сколько можно разговаривать с начальником гестапо!
Впрочем, разговаривают ли они? Возможно, и слова не было произнесено. Все кончилось в коридоре гестапо или на пороге особняка Земельбауэра. Кончилось без звука. Я услышал шаги. Может быть, Пейпер?
Несколько секунд прошли в напряженном ожидании. Ну конечно же, это Пейпер! Едва он вступил на крыльцо, я схватил его за руку и потянул в дом.
— Почему вы с этой стороны?
— А я на «оппеле», — довольно спокойно ответил Пейпер. — Не хотел останавливаться здесь и проехал дальше.
— Ну и как? Рассказывайте скорее, иначе у меня лопнет сердце.
— Вот уж ваше сердце не лопнет, — усмехнулся он.
Мы пробрались в мою комнату и прикрыли за собой дверь.
Пейпер пустил фуражку, как циркач тарелку, в угол комнаты, плюхнулся на стул, вытянул длинные ноги и признался:
— Такого страха, как сегодня, мне не доводилось испытывать никогда. — Он положил на стол три письма, лист бумаги, сложенный вчетверо, и спросил: — Это вам было нужно?
Трясущимися руками я развернул бумажку. Это было собственноручное признание Земельбауэра. Потом быстро пробежал глазами письма. Да, это! Ура!
Победа! Какая победа!
— Ну, кто был прав?! — воскликнул я, обнимая Пейпера.
Он смущенно высвободился из моих объятий и развел руками.
— Год назад я бы не вынес этого. От одной только мысли можно сойти с ума, получить разрыв сердца. А тут вдруг…
— Ваш земляк Стефан Цвейг, — прервал я Пейпера, — сказал золотые слова.
— Почему земляк? — удивился Пейпер.
— Вот тебе и раз. Значит, Пейпер не австриец? А я полагал…
— Простите, — замахал руками Пейпер. — Я не так понял. А что же сказал Цвейг?
— Он сказал, что характер человека лучше всего познается по его поведению в решительные минуты" Только опасность выявляет скрытые силы и способности человека: все эти потаенные свойства, при средней температуре лежащие ниже уровня измеримости, обретают пластическую форму лишь в критическую минуту.
Глаза Пейпера радостно расширились, слова побежали наперегонки:
— Это правильно! Очень правильно. Но кто мог думать, что все так произойдет? Вы только послушайте! Когда я переступил порог гестапо, у меня так ослабли ноги, что с трудом держали меня. Это правда. И голос пропал. А вахтер идет навстречу, вскидывает руку, щелкает каблуками и докладывает:
"Если вы оберштурмбаннфюрер Панцигер, то у подъезда вас ждет автомобиль". Вы понимаете? Только взявшись за дверцу «оппеля»,
