Николай Шпанов - Лед и фраки
Однако, все эти размышления и сомнения, как ни были они тяжелы и как ни нуждался Йельсон в совете, он держал про себя, боясь разрушить общую уверенность в благополучном исходе предприятия. Из числа пяти только он — Йельсон — и Зуль отчетливо знали, что такое Арктика, и знали, как следует поддержать дух и силы людей, живущих в лагере на льду. Когда все, что только можно было придумать для обеспечения лагерю безопасности и удобства, было сделано, Зуль стал руководить лыжными прогулками, а Йельсон организовал правильные занятия боксом, считая, что этот вид спорта лучше всего сохраняет мускульную энергию людей и не дает ослабляться и распускаться нервной системе. Помимо этого, несмотря на непривычку большинства к жизни при постоянно светящем солнце, Йельсон завел совершенно правильный распорядок дня, заставив всех подчиняться определенному расписанию жизни. Вечера, когда люди валялись в своих спальных мешках, страдая бессонницей и ворочаясь с боку на бок, он решил наполнить рассказами, заставив в первую очередь Зуля исчерпать весь запас своих воспоминаний о скитаниях по Шпицбергену. Это начало оказалось вполне удачным. Зуль, будучи геологом, наполнял свои рассказы такой массой специальных подробностей, что его американские коллеги слушали, не отрываясь.
Когда пришла очередь рассказывать самому Йельсону, он решил начать с описания своего последнего полета на север, того самого, который вследствие неудачи привлек к себе внимание всего мира и сделал популярными имена самого Йельсона и его тогдашнего спутника — механика Горланда.
В тот день в лагере никого не было. Все ушли с Зулем в лыжный пробег. Один Йельсон остался дежурным и должен был приготовить к возвращению товарищей ужин — гороховый суп и какао. Суп давно кипел и все было подготовлено к тому, чтобы залить какао сухим молоком, разведенным в растопленном снегу. Но лыжники сегодня задержались дольше обыкновенного. Наконец, когда Йель- сон уже собирался потушить примус, он сквозь приподнятый полог палатки увидел на окружающем площадку кольце торосов людей. Однако, вместо того, чтобы, как всегда, быстро спуститься с острых ледяных бугров и стремительно побежать наперегонки к лагерю, на этот раз лыжники двигались очень медленно. Они несли что-то большое и тяжелое.
— Эге, вероятно, тюлень. Свежая тюленья печенка это не так плохо, — обрадовался Йельсон и пошел навстречу прибывшим.
Но уже на полпути он увидел, что это не тюлень. Тюленей, какую бы редкую добычу они ни составляли, не носят на руках. Еще через минуту он увидел, что лыжники несут человека. От удивления Йельсон даже остановился
Когда группа спустилась с торосистой гряды, от нее отделился Зуль и быстро побежал к лагерю.
— Мистер Йельсон… мистер Йельсон… мы нашли Муль- танаки.
— Кто такой Мультанаки?
— Да водолаз же!
— Какой водолаз? Что ему нужно на восемьдесят третьем градусе северной широты?
— Мультанаки с «Наутилуса».
Тут наступила очередь Йельсона взволноваться. Он даже подался всем корпусом вперед.
— Значит, что-то случилось с Билькинсом?
— Да нет же, Билькинс здесь не при чем, — раздраженно ответил Зуль и вкратце рассказал историю исчезновения Мультанаки.
— Выходит, что уверенность Билькинса в своих ребятах была вполне правильной, хотя и неосновательной. Он сказал, что не верит тому, что Мультанаки погиб, так как спутники Билькинса никогда не погибают, — закончил Зуль.
— Да, и Губерт прав, — восторженно воскликнул Йель- сон, — я тому живое доказательство.
— Поживем — увидим, капитан, — скептически возразил Зуль.
— Ну, ладно, не каркайте. Вон несут вашего водолаза. Нужно приготовить все для подачи ему помощи. Займитесь-ка этим, доцент. Вам и книги в руки.
— Не думаю, чтобы мы могли ему чем-нибудь помочь, — заметил Зуль, — ведь он пробыл на льду целую неделю без пищи и теплого платья.
Действительно, когда Мультанаки положили в палатку, Йельсон убедился в том, что Зуль прав. Водолаз доживал последние часы, если не минуты. Глаза его совершенно утратили жизнь. Тусклые оловянные пуговицы глядели с посиневшего лица. Если голова, защищенная толстым шлемом, и не пострадала от холода, то значительно хуже было с конечностями. При попытке стащить с ног оледеневшие шерстяные чулки, Мультанаки потерял сознание. Из-под носков глянули совершенно потемневшие отмороженные ступни. Темная краснота воспаления доходила уже до половины икр. В таком же состоянии были и руки. Кроме того, на руках были глубоко обломаны все ногти; концы пальцев левой руки раздроблены, хотя в посиневшем распухшем мясе и трудно было определить что-нибудь с точностью.
Конечности Мультанаки были промыты спиртом и перевязаны. При помощи крепкого кофе водолаза привели в чувство, он сделал попытку заговорить, хотя, видимо, это и было ему чрезвычайно трудно.
— Плохо то, что я очень сильно промок… Этот проклятый медведь, от которого я с таким трудом удрал в глубину, все-таки хватил меня лапой по спине, когда я всплывал мимо него на поверхность. Он разодрал мне костюм… Но может быть, это и к лучшему, из-за этой задержки я не так стремительно всплыл и не ударился об лед… Дело в том, что я не попал сразу в полынью, а, всплыв, уперся головой в лед… вероятно, от сотрясения мозга меня спас скафандр: я его стащил только после того, как очухался на льду… Да, как я всплыл?.. А очень просто: я отрезал ножом грузы тотчас, как увидел, что лопнул трос…
Мультанаки от утомления закрыл глаза. Только после новой порции кофе он продолжал:
— Вся беда в том, что я всплыл по другую сторону айсберга, около которого стоял «Наутилус». До меня доносились голоса… Мне смутно помнится даже, что не раз упоминалось мое имя… впрочем, может быть, мне это показалось… Дать о себе знать я не мог. Так продрог еще в воде, что почти совершенно лишился чувств и не владел голосом. У меня сводило челюсти, я не мог ничего выговорить, только мычал… Перейти на их сторону я тоже не мог: меня отделяла от айсберга полоса воды… Немного отдышавшись, сделал попытку двигаться и пытался согреться, но из этого мало что вышло. Двигаться было очень трудно, так как платье совершенно заледенело и образовало на мне настоящий ледяной футляр. Я его потом едва сбросил… Попытался отжать свое шерстяное белье, но и это было мне не по силам… Так и остался… Но все-таки я пошел в обход полыньи в надежде, что обогну ее раньше, чем «Наутилус» покинет свою стоянку. Я полз больше на четвереньках… выходило очень медленно. Я даже не знаю, сколько дней у меня ушло на то, чтобы пройти половину этой проклятой полыньи. Вероятно, много… Но утешением мне служило то, что в просветах между торосами я теперь видел мачту «Наутилуса» и его антенну. Иногда мне удавалось видеть даже самый краешек рубки, или, вернее, поднятую крышку люка. Я пробовал подавать сигналы, но, по-видимому, такие моменты совпадали всегда с ночью, потому что никто из людей не появлялся на льду… Однажды я видел, как кто-то стал выносить из рубки вещи. Я прекрасно различил среди вынесенного лыжи. Пробовал закричать… человек поднял голову и прислушался… Но он стоял ко мне спиной и не мог видеть, как я размахиваю руками… Это были самые скверные минуты моего странствия вокруг полыньи… Я отчетливо видел, как, выйдя из рубки, этот же человек опустил крышку главного люка. Вероятно, «Наутилус» собирался уходить, но тогда непонятно было присутствие человека на льду…
Мультанаки умолк, набираясь сил для дальнейшего рассказа. Зуль крепко сжал сцепленные пальцы, чтобы не показать окружающим, как дрожат его руки. Ему хотелось броситься на водолаза и заткнуть ему рот или просто схватить его за горло, чтобы заставить замолчать. Сейчас этот грек наберется сил и расскажет о том, какой вид имел человек, захлопнувший люк «Наутилуса». Судьба Зуля будет решена несколькими словами умирающего.
Мысли вихрем неслись в голове Зуля. Он придумывал выход за выходом. Все его внимание было сосредоточено на том, чтобы не дать почувствовать другим своего волнения. Как упершуюся в затылок раскаленную железную палку, Зуль чувствовал на себе жесткий взгляд Йельсона. Но он решил, что ничто не заставит его обернуться на этот взгляд.
Вдруг новая мысль мелькнула у него в мозгу. Выход совершенно неожиданный. Он решил сам рассказать все, как было.
Зуль еще крепче сжал пальцы.
— Послушайте, — начал он.
4. Мультанаки кончает свой рассказ
Йельсон гневным жестом прервал Зуля, не дав ему говорить.
Мультанаки открыл глаза и продолжил свой рассказ:
— Впрочем, я не очень долго думал над этим… Мне тогда хотелось только одного: как можно скорее добраться до лодки, а для этого нужно было во что бы то ни стало обогнуть бесконечную полынью. И я шел, цепляясь за лед. Как больной щенок, скулил от холода и боли. Я редко вспоминал о том, что голоден, настолько я был занят мыслью о необходимости двигаться вперед. Прошли, вероятно, еще сутки, может быть, много больше, а может быть, и значительно меньше… может быть, даже только час… Я перестал различать время. Это не имело для меня никакого значения, а требовало большого умственного напряжения; я был на него неспособен… И вот тут-то, когда я думал, что нахожусь уже довольно далеко от айсберга и близок к концу полыньи, произошло нечто, чего я до сих пор не в состоянии как следует осознать: послышался грохот и характерное скрежетание, какое издают льдины, когда ломаются, ударяясь друг о друга; вершина айсберга наклонилась в мою сторону. Я увидел, что нахожусь от нее совсем близко. Сорвавшиеся со склона ледяной горы осколки полетели в мою сторону и падали вокруг меня, как снаряды во время канонады. Один из них, как я потом увидел, и раздробил мне руку. Но тогда я на это даже не обратил внимания, так как все мои мысли были сосредоточены на чем-то совершенно необычайном: вершина айсберга стала стремительно наклоняться к воде. А к боку этой огромной ледяной горы прилепилось то, ради чего единственно стоило ползти на карачках в этих окаянных льдах — «Наутилус». Судно вмерзло в ледяной склон и вместе с ним стремительно поднималось на воздух. Но, по-
