Кен Фоллетт - Трое
Война 1948 года положила всему конец.
Когда государство Израиль объявило о своем существовании и в его пределы вторглись армии арабских стран, семья Хассана сделала фатальную ошибку, собрав вещи и поспешив в Сирию. Они так никогда и не вернулись. Склады в Иерусалиме сгорели, магазины разрушены или перешли в руки евреев; семейные земли оказались под «управлением» израильского правительства. Хассан слышал, что теперь в его деревне кибуц.
С тех пор отец Хассана так и жил в лагерях беженцев под эгидой ООН. Последняя толковая вещь, что он сделал, было рекомендательное письмо для Ясифа, адресованное его ливанскому банкиру. У Ясифа был университетский диплом и он бегло говорил на безукоризненном английском; банк предоставил ему работу.
Он обратился к израильскому правительству за компенсацией в соответствии с Актом о возвращении земель, но ему отказали.
Посетил семью в лагере он только один раз, но представшее его глазам зрелище осталось на всю жизнь. Его родные жили в сколоченной из обломков хижине и ходили в общественный туалет. Они ничем не отличались от всех прочих и были точно такими же, как тысячи других семей без дома, без цели или надежд на будущее. Увидев своего отца, в свое время умного, решительного человека, твердой рукой управлявшего своим огромным делом, а сейчас мечтавшего только о еде и проводившего время за игрой в трик-трак, Ясиф пришел в такое состояние, что был готов бросать бомбы в школьные автобусы.
Женщины таскали воду и, как всегда, убирали жилище, а мужчины слонялись по окрестностям лагеря в обносках, ничего не хотя и не желая, мозги их тупели, а тела дряхлели. Подростки или подпирали стены, или ссорились и дрались, пуская в ход ножи, потому что впереди их ничего не ждало, кроме жалкого бесцельного существования под палящим солнцем.
Лагерь беженцев пропах отбросами и отчаянием. Хассан никогда больше не посещал его, хотя продолжал писать матери. Он избежал его ловушки. И если даже то была заслуга его отца, ну что ж, отец помог ему, поскольку он должен был это сделать.
В роли банковского клерка успехи его оказались достаточно скромны. Он был интеллигентен и честен, но его высокомерие не позволило ему предаваться тщательной скрупулезной работе, в ходе которой надо было держать в голове массу указаний и готовить документы в трех экземплярах. Кроме того, сердце его было в другом месте.
Он никогда не позволял себе сетовать на свою судьбу, горевать о потерях. Он нес сквозь жизнь свою ненависть, как тайный груз. Что бы логика ни подсказывала ему, душа говорила: он бросил отца в нужде, когда больше всего был нужен ему, и это чувство вины подпитывало его ненависть к Израилю. Каждый год он надеялся, что арабские армии уничтожат сионистских захватчиков, и каждый раз, когда они терпели поражение, в нем росло и крепло чувство гнева.
В 1957 году он стал работать на египетскую разведку.
Он не считался значительным агентом, но по мере того, как банк расширял свою деятельность в Европе, до него стали доходить обрывки слухов, курсировавших и в его офисе, и вообще в банке. Порой Каир запрашивал его об информации по специфическим темам. Например, о финансах производителей оружия, о еврейских филантропах или арабских миллиардерах; и, если Хассан не мог заглянуть непосредственно в их банковские досье, он получал сведения от своих друзей и деловых контактов. Кроме того, у него было задание присматривать за израильскими бизнесменами в Европе на тот случай, если они окажутся шпионами; именно поэтому он и подошел к Нату Дикштейну и сделал вид, что рад их встрече.
Хассан решил, что история Дикштейна достаточно правдоподобна. Поношенный пиджачок, те самые круглые очки – нет, вид его не вызывал подозрений, и, скорее всего, он в самом деле неудачливый коммивояжер, рекламирующий товар, который никак не мог продать. Тем не менее, предыдущей ночью тут на Рю Дик случилось странное происшествие: двое юношей, известные полиции как мелкие воришки, были найдены в грязи в совершенно беспомощном состоянии. Хассан узнал все подробности от своего приятеля в городском управлении полиции. Ясно было, что они налетели явно не на ту жертву. Травмы их носили профессиональный характер: человек, который изуродовал их, был, скорее всего, солдатом, полицейским, телохранителем… или агентом. После подобного инцидента имело смысл присмотреться к любому израильтянину, покидающему город.
Доехав до гостиницы «Альфа», Хассан переговорил с портье.
– Я был у вас тут час назад, когда рассчитывался один из гостей, – напомнил он. – Помните?
– Думаю, что да, сэр.
Хассан вручил ему двести люксембургских франков.
– Можете ли вы сказать мне, под каким именем он зарегистрировался?
– Конечно, сэр. – Клерк заглянул в записи. – Эдвард Роджерс, из журнала «Международная наука».
– Не Натаниел Дикштейн?
Клерк терпеливо покачал головой.
– Не могли бы взглянуть, не останавливался ли у вас и Натаниел Дикштейн из Израиля?
– Естественно. – Ему потребовалось несколько минут, чтобы просмотреть стопу бумаг. Возбуждение Хассана росло. Если Дикштейн зарегистрировался под фальшивым именем, значит, он не торговец вином, значит, кем он может быть иным, как не израильским агентом? Наконец, портье закрыл досье. – Вне всякого сомнения, такого тут не было, сэр.
– Благодарю вас. – Хассан вышел. По пути домой он торжествовал: пустив в ход свою сметку, он выявил нечто действительно важное. Очутившись за столом, он сразу же составил послание:
«Здесь был предполагаемый израильский агент Нат Дикштейн, он же Эд Роджерс. Пять футов шесть дюймов, хрупкого телосложения, темные волосы, карие глаза, возраст около сорока лет».
Закодировав послание, он поставил в начале кодовое слово, означавшее спешность, и послал его по телексу в египетскую штаб-квартиру банка. До адресата оно так и не дошло: увидев дополнительное кодовое слово, почтамт в Каире тут же переадресовал телекс в Управление общих расследований.
Послав телеграмму, он испытал естественный упадок сил. С другого конца не последует никакой реакции, никакой благодарности. Хассану не оставалось ничего другого, как погрузиться в банковскую рутину, стараясь не впасть в сонливость.
И тут Каир вызвал его по телефону. Ничего подобного ранее не случалось. Они ему никогда не звонили. Его сообщение, очевидно, играло более важное значение, чем он мог предполагать. Звонивший желал узнать все подробности о Дикштейне.
– Я хотел бы убедиться, что это тот самый человек, о котором вы говорите в своем послании. Он носит круглые очки?
– Да.
– И говорит по-английски с акцентом кокни? Можете ли вы определить такой акцент?
– Да, и еще раз да.
– Есть ли у него вытатуированный на предплечье номер?
– Сегодня я его не видел, но знаю, что таковой есть… Много лет назад я учился с ним в Оксфорде. И я совершенно уверен, что это он.
– Вы знали его? – В голосе из Каира звучало явное удивление. – И эта информация есть в вашем досье?
– Нет, я никогда…
– В таком случае она должна там быть, – гневно прервал его человек. – Как давно вы у нас?
– С 1957 года.
– Тогда понятно… то было в старые времена. О’кей, слушайте. Этот человек очень важный… клиент. Мы хотим, чтобы вы были рядом с ним двадцать четыре часа в сутки, понимаете?
– Не могу, – с отчаянием сказал Хассан. – Он покинул город.
– Куда он направился?
– Я подвез его в аэропорт. И не знаю, куда он улетел.
– Так выясните. Позвоните в аэропорт, спросите на какой рейс у него был билет и перезвоните мне через пятнадцать минут.
– Я сделаю все, что в моих силах…
– Меня не интересуют ваши силы, – отрезал голос, из Каира. – Мне нужно выяснить, куда он направился, и выяснить до того, как он окажется на месте. Так что не забывайте – вы звоните мне через пятнадцать минут. И чтобы мы вышли на него, мы не должны снова потерять его.
– Я сразу же принимаюсь за дело, – послушно ответил Хассан, но на линии наступило молчание до того, как он закончил предложение.
Он осторожно положил трубку. Как и предполагал, благодарности из Каира он не дождался, но этому можно только радоваться. Внезапно он стал значительным лицом, его труд обратил на себя внимание и теперь они там зависят от него. Ему представилась возможность внести свой вклад в арабское дело, шанс нанести, наконец, ответный удар.
Он снова снял трубку и стал набирать номер телефона аэропорта.
Глава четвертая
Нат Дикштейн решил посетить французскую ядерную станцию по причине своего французского, которым он владел достаточно хорошо, не считая английского, но Англия не входила в Евроатом. До станции он добирался в автобусе в разношерстной компании студентов и туристов. За окном летела запыленная зелень пригородных пейзажей, напоминавших ему больше Галилею, чем Эссекс, на природе которого Дикштейн рос мальчишкой. С тех пор ему довелось много попутешествовать по миру, летая на самых разных самолетах, включая реактивные истребители, но отчетливо помнил то время, когда его горизонты замыкались Парк-Лейн на западе и Саутхендом на востоке. Он также помнил, как внезапно стали раздвигаться эти пределы, когда он стал воспринимать себя мужчиной после дня бар-мицвы и смерти отца. Остальные ребята его лет уже подыскивали себе работу в доках или в типографиях, женились на местных девушках, приобретали дома в четверти мили от обиталищей их родителей и основательно обосновывались там: их желания не простирались дальше того, чтобы вырастить призовую гончую собаку, увидеть, как «Вест-Хэм» победит в финале Кубка, или купить мотоцикл. Молодой Нат мечтал, как он отправится в Калифорнию, Родезию или в Гонконг, станет нейрохирургом, археологом или миллионером. Частично это объяснялось тем, что он был значительно умнее большинства своих сверстников, а частью тем, что для них чужие языки представлялись странными и загадочными, а школьные предметы типа алгебры – пустой тратой времени; но главное различие заключалось в том, что он был евреем. Дикштейн знал – хотя и не мог припомнить, чтобы ему кто-то об этом говорил – что в любом месте рождения евреи старались проложить себе путь для учебы в лучших университетах, что они основывали новые отрасли, например киноиндустрию, становились удачливыми банкирами, юристами и промышленниками; и если они не могли воплотить свои замыслы в стране рождения, то переселялись в другое место и снова пытались. Просто удивительно, думал Дикштейн, вспоминая детство, что народ, которого преследовали из столетия в столетие, был так уверен в своих способностях добиться того, что замыслил. Так что, когда им понадобилась атомная бомба, они создадут ее.
