Душан Калич - Подвиг (Приложение к журналу "Сельская молодежь"), т.6, 1985 г.
— Госпожа, — оборвал ее Мигель строго, — не трудитесь убеждать нас во врачебных способностях Людвига Крауса!
— Значит, вы в самом деле имели возможность... — попыталась она ответить ему, хотя ее уже била дрожь от его взгляда, но брат прервал ее.
— Господин хотел сообщить нам что-то касающееся Людвига, — сказал он громко, с намерением, чтобы Мигель услышал его.
Мигель встретился с его усталым взглядом, в помутневшем блеске которого можно было прочитать испуг — старик боялся услышать правду.
— Омбре, — раздраженно вмешался Зоран на испанском, — говори им не говори, через какую лабораторию этой свиньи мы прошли, они все равно не скажут, где нам его искать... Зря теряем время, омбре!
Жильбер поддержал его:
— От них мы ничего не добьемся.
— Нет, товарищи, им надо все сказать! — вмешался Саша, расстреливая Краусов полным ненависти взглядом. — Все им надо сказать. Отец должен знать, какой у него сын! Скажи им, Мигель, и пусть катятся к черту... Они наших отцов ни за что убивали...
Мигель спокойно всех выслушал и решительно обратился к человеку в коляске:
— Если когда-нибудь вы увидите своего сына, расскажите ему, что мы его искали. Вам не надо запоминать наши лица или номера на нашей одежде. Скажите ему только, что приходили семеро выживших после его опытов... Семеро, помеченных шифром Е-15. Надеюсь, это вы запомните.
— Я чувствую, вы сердиты на Людвига, — осмелился заметить старый Краус, всерьез смущенный услышанным поручением. — Должен сказать, я вас не понял. Мне хорошо известно, что сын мой был мобилизован в гитлеровские части эсэс, но не как нацист, а как хороший и пользующийся авторитетом врач. Мне также известно, что какое-то время по долгу службы он работал и в концентрационном лагере. Туда он попал по настоянию гаулейтера Цирайса. Тот исключительно высоко ценил нашего Людвига как врача... Простите, но я должен вам сказать: я не верю, что Цирайс пригласил его для работы в тюремной больнице... Людвиг ни о чем подобном никогда не упоминал в разговорах с нами... Он нам не рассказывал, что у него были контакты с заключенными лагеря...
— Теперь вы знаете, что у него были контакты, — прервал его Жильбер и поспешил добавить: — Перед вами его пациенты!
Он поторопился ответить старому Краусу, поскольку опасался, что тот своими настоятельными расспросами и желанием узнать подлинную причину поисков сына вызвал бы ярость его товарищей, особенно Зорана и Саши. Оба они уже выказывали нетерпение. Жильбер понимал, чем это могло бы кончиться. Догадывался и о причине такого настроения — причине, которая была понятна ему, потому что была одна. Он чувствовал в эту минуту: все они думают об одном, сомневаясь, что им когда-нибудь удастся напасть на след доктора Крауса. «Если ему доведется вернуться домой, пусть увидит он такое же клеймо на телах своих близких! Пусть это будет ему возмездием и проклятием!» — Такие мысли вертелись у него в голове, и он не мог отделаться от них, пока старик, сам не ведая того, не открыл им, что до сего дня понятия не имел, что его сын, будучи врачом, совершал злодеяния. Жильберу почему-то стало жалко старика и его сестру. Уже только от намека, что у их Людвига было и другое лицо, сердца их мучительно разрывались, ибо невыносимо тяжко отказываться от великих заблуждений, когда речь идет о ближнем. Это было особенно заметно по их глазам: в них пропал гордый блеск, вспыхивавший всякий раз, когда произносилось имя Людвига. А для себя Жильбер в этот миг открыл еще одно: он почувствовал, какой ужас потряс их при мысли, что на лицах людей, стоящих перед ними, начнут проступать черты подлинного лица доктора Крауса. Он заметил, что лоб старика покрылся капельками пота и побелел как известь, а губы начали синеть.
За те несколько мгновений, пока Жильбер колебался, не зная, как поступить, чтобы дело не дошло до самого страшного, а остальные заметили, что старый Краус слабеет, лишь Мигель собрался с силами и вслух сказал то, что думал:
— Не надейтесь, что вам доведется увидеться со своим проклятым сыном, — и первый вышел из салона.
Жильбер посмотрел на Зорана и Сашу и, уверенный, что они его поняли, не спеша двинулся за Мигелем. Саша еще раз хмуро покосился на старого Крауса, покачал головой и резко повернулся. Зоран пошел за ним, но перед дверью оглянулся, обругал по-сербски небо и бога и бросил фотографию Людвига посреди салона. В тишине раздался звон разбитого стекла.
В каком-нибудь десятке километров от Сант-Георга, на перекрестке с двумя указателями, один из которых обозначал расстояние до шоссе Вена — Линц — Мюнхен, Мигель, который теперь вел грузовик, свернул с дороги в поле и остановился в заброшенном яблоневом саду, возле берега Дуная. Сделал он это по собственной воле, не сказав никому ни слова, даже Ненаду, сидевшему рядом с ним в кабине. Никто этому не воспротивился, и все молча вышли из машины. Мигель же просто сделал то, что им было необходимо: остановиться, передохнуть и спокойно договориться о том, как быть дальше, куда двигаться после Сант-Георга, где они оставили надежду напасть на след своего мучителя.
Итак, снова случилось непредвиденное, отбросившее их в бездну неизвестности, вынудившее вернуться к загадке шифра. Однако хотя и прошло с полчаса, как они остановились, разговора никто не начинал. Не сделал этого даже Саша, и никто не упрекнул его, когда он минут десять назад направился в сторону крестьянского дома, одиноко стоявшего на поляне через дорогу. Он долго смотрел на этот дом, а затем, сказав Анджело, что слышит оттуда мычание коровы, встал и пошел.
Мигель сидел в траве и с отсутствующим видом смотрел на реку. Напряжение, сковывавшее его лицо, спало, а ноздри равномерно раздувались, он словно упивался ароматом воды и водорослей и нет-нет да и долетавшим запахом рыбы. Неподалеку Жильбер, заканчивая бриться, насвистывал какую-то французскую песенку. Зоран, совсем голый, вошел в реку по пояс. Он намылился и с остервенением тер свое исхудавшее волосатое, покрывшееся гусиной кожей тело. Ненад сидел возле грузовика, прислонившись к колесу, и сосредоточенно что-то писал в своей тетрадке.
...Это было удивительное чувство — ощутить запах домашнего хлеба, который Мигель принес нам из того дома при въезде в Сант-Георг. Хлеба, понятно, было немного, и Мигель должен был поделить его между нами, как просфору... Не знаю, стали бы мы что-нибудь есть, не будь этого хлеба. У всех словно что-то стояло поперек горла. Нам не хочется ни есть, ни говорить. После отъезда из Сант-Георга мы все как потерянные, словно нас в доме Краусов заколдовали. По пути к грузовику начали препираться, так мы поступили или не так. Больше других возмущались Саша и Зоран. Зоран даже упрекнул нас за чрезмерную жалостливость к старому Краусу и его сестре. Злился на Мигеля и Жильбера, а нам сказал: «Я не за то, чтобы старого калеку четвертовать, но все же нужно было ему рассказать, что его сын дьявол, а не лекарь. Я бы ему и. кости Милана показал, и свою шкуру показал, знай я, что он и его сестра не сыграют в ящик от этого...» Саша поддакивал ему и несколько раз повторил: «Они с нашими отцами и сестрами по-другому...» Никто им не отвечал, и оба они скоро замолчали.
На площадке у фонтана, где мы оставили грузовик под охраной Анджело и Фрэнка, которому все тяжелее становилось двигаться, мы застали только Анджело в окружении американских солдат, появившихся в городе, пока мы были у Краусов.
Анджело с полными слез глазами мимикой и жестикуляцией пытался объяснить нам, что случилось с Фрэнком, хотя, увидев американцев, мы и сами все поняли. Один из них, негр, сержант, сказал нам: «Ваш товарищ в очень плохом состоянии. Наши на санитарной машине отвезли его в Линц. Там у нас госпиталь». Мы ничего ему не сказали, но он нас понял. Понял — опечалились мы оттого, что не простились со своим товарищем. Он угостил нас сигаретами и шоколадом, и мы поехали. Не помню, поблагодарили ли мы этого доброго человека и попрощались ли с ним. Мы торопились уехать, торопились, хотя и не знали, куда нам спешить из Сант-Георга, откуда уезжали без всякой надежды напасть на след доктора Крауса... По дороге Зоран, Жильбер и я говорили только о Фрэнке. Утешали себя, ведь ему в самом деле необходима медицинская помощь. И укоряли себя за то, что раньше не отвезли его к своим. Мы говорили о нем, а молчали о том, что нас угнетало куда больше...
Сидим и чего-то ждем, а чего — не знаем. Саша уже давно ушел, а теперь пропал и Анджело. Наверное, пошел за ним. Они о чем-то договаривались. К их возвращению, я думаю, Зоран кончит купаться, и мы, собравшись вместе, сможем поговорить по-настоящему. Если будут молчать, начну я. Кто-то ведь должен... Мы должны примириться с мыслью, что по домам разъедемся такие, какие есть, с тем, что доктор Краус всадил в наши тела, с тем запасом жизни, какой он нам оставил... Единственно, на что мы можем надеяться, — наши врачи помогут нам, а если нет... Время покажет, что там написано на нашей коже...
