Джон Ле Карре - Идеальный шпион
Она, должно быть, сразу подняла трубку, ибо из-за шипения газа в колонке он не слышал звонка. Ему никогда до сих пор сюда не звонили. Он вернулся в кухню, и мисс Даббер протянула ему трубку — он увидел снова испуг на ее лице, смешанный с укором, и решительно взял трубку. Поднес к уху и сказал:
— Кэнтербери.
Связь прервалась, но он продолжал держать трубку возле уха. Вдруг он сверкнул сияющей улыбкой узнавания, озарив середину кухни мисс Даббер, где-то между картинкой, изображающей пилигрима, который шагает мимо разбойников вверх по горе, и картинкой, изображающей девочку, лежащую в кроватке и собирающуюся есть вареное яйцо.
— Благодарю вас, — сказал он. — Право, очень вам признателен, Билл. Право, это очень мило с вашей стороны. И со стороны министра. Поблагодарите его за меня, хорошо, Билл? Давайте на будущей неделе как-нибудь пообедаем вместе. Я приглашаю.
И повесил трубку. Лицо у него было красное, и он уже не был вполне уверен, взглянув на мисс Даббер, какое у нее выражение лица и догадывается ли она, какая боль возникла у него в плечах, и в шее, и в правом колене, которое он растянул, катаясь в Лехе с Томом на лыжах.
— Судя по всему, министр весьма доволен работой, которую я для него проделал, — пояснил он мисс Даббер наобум. — Он хотел дать мне знать, что я не напрасно старался. Это звонил его личный секретарь, Билл. Сэр Уильям Уэллс. Мой приятель.
— Понятно, — сказала мисс Даббер. Но без восторга.
— Министр, как правило, не слишком ценит людей, честно говоря. Во всяком случае, этого не показывает. Ему трудно угодить. По сути дела, ни разу не слышал, чтобы он кого-то похвалил. Но все мы весьма ему преданы. И военные, и все остальные. Все мы в общем-то любим его, независимо ни от чего, надеюсь, вам это понятно. Мы склонны считать его скорее украшением нашей жизни, чем своего рода монстром. В общем, устал я, мисс Ди. Давайте ложиться.
Она не шелохнулась. Он заговорил с нажимом:
— Звонил, конечно, не он сам. Он на заседании, которое продлится всю ночь. Скорее всего, пробудет там долго — разве что на время будет выходить. Звонил его личный секретарь.
— Вы мне это уже сказали.
— «Речь идет о медали, Пим, милый, — сказал он мне. — Старик буквально улыбается до ушей». Старик — это так мы называем министра. В лицо — сэр Уильям, а за спиной — Старик. Хорошо бы иметь гонг, верно, мисс Ди? Поставить его на каминную доску. На Пасху и Рождество — начищать. Это была бы наша с вами медаль. Заслуженная работой в этом доме. Если кто и достоин такой, это вы.
Он умолк, потому что слишком много наболтал, и во рту у него пересохло, и что-то творилось с ушами и с горлом, — так скверно еще никогда не было. Право же, надо мне отправиться в одну из этих частных клиник и провести полное обследование. А потому он молча стоял над ней, свесив руки, с тем чтобы помочь ей подняться, пожелать спокойной ночи, крепко обнять — это так много значило для нее. Но мисс Даббер не шла навстречу его намерениям. Она не хотела, чтобы он ее обнимал.
— Почему это вы называетесь Кэнтербери, когда ваша фамилия Пим? — сурово спросила она.
— Это мое имя. Пим. Как Пип. Пим Кэнтербери.
Она долго над этим раздумывала. Внимательно оглядела его сухие глаза и то, как по непонятным причинам ходили на его щеках желваки. И он заметил, что ей не нравится то, что она увидела, и она склонна вступить в препирательства. Тогда, собрав остатки сил, он постарался улыбнуться ей и был вознагражден легким кивком умиротворения.
— Ну, мы с вами недостаточно молоды, чтобы называть друг друга по имени, мистер Кэнтербери, — сказала она. После чего наконец протянула ему руки, и он осторожно взял их выше локтей — следовало помнить, что нельзя слишком сильно тянуть, хотя ему так хотелось прижать ее к себе, а потом отправиться в постель.
— Ну, я очень рада насчет медали, — объявила она, когда он вел ее по коридору. — Я всегда восхищалась людьми, заслужившими медаль, мистер Кэнтербери. Что бы человек для этого ни сделал.
Лестница была времен его детства, и он, забыв про свои боли и муки, легко взбежал по ней. Фонарик в виде звезды Вифлеема, хоть и тускло, горел на площадке, но был старым другом времен «Полян». Все здесь благожелательно ко мне, подумал он. Когда он распахнул дверь в свою комнату, все в ней подмигивало и улыбалось ему, точно в праздник. Все пакеты лежали так, как он их приготовил, но никогда не мешает проверить еще раз. И он проверил. Конверт для мисс Даббер с кучей денег и извинений. Конверт для Джека — никаких денег и, если уж на то пошло, совсем мало извинений. Мак… как странно, что ты стал вдруг словно далекий звук. Этот дурацкий шкаф для бумаг — право, не знаю, почему он не давал мне покоя все эти годы. Я ведь даже не заглянул в него. А ящик для сжигания бумаг — какая тяжесть и как мало тайн. Для Мэри — ничего, но ему, право, нечего ей сказать, разве что: «Извини, что я женился на тебе для прикрытия. Рад, что сумел все-таки дать тебе немного любви. Случайности нашей профессии, моя дорогая. Ты ведь тоже шпион, не забудь об этом! И если подумать, то много лучше Пима. Класс все-таки сказывается». Только конверт, адресованный Тому, привлек его внимание, и он вскрыл его, считая, что все-таки следует кое-что в последний раз пояснить.
«Понимаешь, Том, я — мост, — написал он раздражающе нетвердой рукой. — Я — то звено, через которое ты должен пройти от Рика — к жизни».
Он поставил свои инициалы, что всегда следует делать при постскриптуме, надписал новый конверт, а старый бросил в корзину для бумаг — его с детства учили, что неряшливость чревата опасностью.
Затем он снял со шкафа ящик для сжигания бумаг, поставил его на письменный стол, с помощью двух ключей, висевших на цепочке, вскрыл его и достал оттуда папки, настолько секретные, что они были вообще без грифа. Содержали они уйму фиктивной информации об агентах, которую они с Маком так старательно составляли. Он швырнул все это тоже в корзину для бумаг. Затем достал пистолет, зарядил его и снял с предохранителя; проделав все это достаточно быстро, он положил пистолет на письменный стол, подумав о том, сколько раз у него бывало при себе оружие и он из него не стрелял. Он услышал шорох на крыше и сказал себе: «Должно быть, это кошка». И покачал головой, как бы говоря — эти чертовы коты, всюду нынче шляются, совсем не дают жизни птицам. Он взглянул на свои золотые часы — вспомнил, что их подарил ему Рик и что надо снять их перед тем, как залезать в ванну. Он снял их теперь и, положив на конверт, адресованный Тому, нарисовал рядом улыбающуюся луну, знак, которым они обменивались, желая сказать друг другу: улыбнись. Он разделся и аккуратно сложил одежду возле кровати, затем накинул халат и снял с вешалки оба полотенца — большое для ванны, маленькое — для рук и лица. Он сунул пистолет в карман халата, поставил крючок на предохранитель, как старательно внушали ему тренеры. Вообще-то ему надо всего-навсего пересечь коридор, но в наши дни разгула жестокости никогда не мешает соблюдать осторожность. Приготовясь открыть дверь в ванную, он с досадой обнаружил, что фарфоровую ручку заело и она не поворачивается. Чертова ручка. Ну вы только посмотрите, что творится! Ему пришлось с силой нажать на нее обеими руками, чтобы она повернулась, более того, какой-то дурак, должно быть, оставил на ней мыло, потому что руки у него скользили и ему пришлось обернуть ручку полотенцем. Должно быть, это милейшая Липси, с улыбкой подумал он, — вечно живет в вымышленном мире. Став в последний раз перед зеркалом для бритья, он закрутил маленькое полотенце вокруг головы, а большим накрыл плечи, ибо мисс Даббер больше всего не любит неаккуратности. Затем он поднес пистолет к правому уху и не мог вспомнить — что вполне объяснимо при данных обстоятельствах, — сколько раз надо нажимать на собачку в автоматическом «Браунинге-38» — один или два. И еще он подметил, что не откинулся от оружия, а пригнулся к нему, точно пытался прислушаться к звуку.
* * *Мэри так и не услышала выстрела. Старший инспектор снова присел у окошка Бразерхуда, на сей раз чтобы сказать ему, что с помощью одной хитрой уловки удалось получить подтверждение — Магнус действительно находится в доме и у инспектора есть приказ незамедлительно собрать в церкви всех, кто не участвует в операции захвата. Бразерхуд стал возражать, а Мэри все смотрела на четверых мужчин, игравших в бабушкины шаги среди печных труб на другом конце площади. Они уже полчаса перебрасывали друг другу веревку и классически крались по крыше — Мэри ненавидела их всех так, что, казалось, больше ненавидеть невозможно. Общество, которое восторгается своими группами захвата, должно чертовски внимательно смотреть, куда оно движется, любил говорить Магнус. Старший инспектор подтвердил, что других мужчин, кроме указанного Кэнтербери, в доме нет, затем он спросил Мэри, готова ли она, если потребуется в ходе операции, поговорить с мужем по телефону в примирительном тоне. И Мэри смело, желая снять всякую театральщину, шепотом объявила: «Конечно, готова». Потом она вспоминала, что в этот момент — или сразу после — Бразерхуд распахнул дверцу со стороны водителя, так что старший инспектор полетел вверх тормашками. Затем она увидела сквозь ветровое стекло, как Джек пружинистым шагом молодого человека направился к дому — иногда она видела во сне, как он шагает к ней на свидание к дому, который находился в Плаше. Неожиданно поднялся шум. Вспыхнули огни. Полицейские и агенты в штатском засуетились, налетая друг на друга, а идиоты на крыше заорали что-то идиотам на площади. В этот миг Англия была спасена от того, что неведомо угрожало ей. Джек Бразерхуд застыл в стойке «смирно», словно мертвый центурион на посту. Он внимательно смотрел на маленькую женщину в халате, которая с достоинством спускалась по ступеням своего дома.
