Парижский антиквар. Сделаем это по-голландски - Александр Алексеевич Другов
Сибилев молчал, глядя перед собой. Он начал разгадывать игру Соловьева. Ему было ясно, что Соловьев подбрасывает информацию каждому из них по очереди, стараясь вычислить чужого. Но пока каждый в группе вел себя абсолютно правильно, не вызывая никаких подозрений. Последним прошел проверку Панченко, только что довольно равнодушно передавший телефонный разговор с Соловьевым.
Воропаев, подумав, предложил:
— Надо за ним понаблюдать, раз уж он сам докладывается. Кто пойдет, Николай Гаврилович?
Скользнув по лицу Воропаева цепким взглядом, Сибилев ответил:
— Пусть Игорьедет. Ты, Олег, отдохни. Вам вместе кататься вредно, один раз уже учудили. Может, порознь внимательнее будете.
Еще через полчаса Панченко сидел в машине метрах в тридцати от входа в дом, указанный Соловьевым. Место для наблюдения было, вероятно, самым неудачным во всем городе. На улице не было ни одного дерева, и солнце за несколько ми нут до предела раскалило машину. Включив зажигание, чтобы воспользоваться кондиционером, рациональный Панченко минут через десять, не выдержав, снова заглушил двигатель. Жечь деньги, хоть и государственные, не позволяла его экономная натура. В довершение всего, почти у самого дома, за которым он наблюдал, работала группа рабочих, менявших бордюрный камень. Грохот отбойного молотка странно-невыносимо сочетался с жарой и делал пребывание в машине муторным, как несильная, но непрекращающаяся зубная боль.
Соловьев вошел в дом у него на глазах четырнадцать минут назад. Больше в дом никто не входил, на улице никто не появлялся, кроме редких прохожих. Рабочие ни на кого внимания не обращали, продолжая работать.
Панченко поморщился от очередного взрыва отбойника и включил радио.
* * *
— Чудная страна Голландия. Приеду в Москву, напишу детектив.
Йост удивленно поднимает на меня глаза, и я с готовностью развиваю свою мысль.
— В центре событий будет учебное заведение, скажем, в Гааге или Амстердаме, которое на самом деле больше похоже на отделение преступного синдиката. Эдакий, знаете ли, Департамент внешних связей. Этот институт сотрудничает с другими исследовательскими и учебными заведениями в Голландии и других странах, созданными с той же целью. Работают там люди разной степени осведомленности о происходящем. Часть из них, такого типа, как, скажем, Ханс, ничего не замечают вокруг себя. Они слишком погружены в науку. Другие — мне они представляются похожими на вас — кое о чем догадываются, но если и содействуют руководству, то лишь в качестве дружеской услуги или вынужденно. К реальным делам и секретам их не подпускают. И, наконец, лишь совсем немногие знают о том, какие дела делаются под крышей обычного института, придуманного мной.
На мгновение останавливаюсь перевести дух. То, что я несу, совсем необязательно полностью совпадает с действительностью, да это и не так уж обязательно. Главное — правильно уловить и изложить суть дела, а остальное Йост в панике додумает сам. Здесь действует известный и беспроигрышный принцип, используемый цыганками при гадании что по руке, что на картах: «Есть, милый, у тебя друг брюнет, так вот берегись его. Он, золотой мой, бриллиантовый, на самом деле тебе не друг-брюнет, а сволочь». У каждого из нас найдется в окружении темноволосый, которого при желании можно безвинно отнести к указанной категории сволочей и затем так же безосновательно опасаться.
— Ну как, Йост, правда, интересно?
Музыкальный центр исправно работает, и то, что моему нетренированному уху кажется дисгармонией, должно бить Йоста по нервам, не давая сосредоточиться.
Йост молчит, разглядывая перышко лука на своей тарелке. За несколько минут он осунулся и посерел. Сейчас он решает, гнать меня в шею или все-таки продолжить разговор. Выбор сделан, и Йост поднимает глаза.
— Интересно, но абсолютно неправдоподобно. У нас такого не бывает.
— Да? А я думал, что мы одинаково смотрим на вещи и станем союзниками.
Обычно доброжелательный! сейчас Йост неожиданно натопорщивается.
— С чего вдруг союзниками?
— С того, что для этого нет никаких препятствий. Я знаю, что с вами произошло. Мне известно все — упреки жены за малые доходы преподавателя колледжа, ее уход и ее же предложение оказывать за хорошее вознаграждение мелкие услуги ее новому начальству. Ведь деньги нужны для того, чтобы помогать детям. А вы много ездите по свету с лекциями и просто находка для людей с широкими связями, вроде Ван Айхена. А при случае можете и петицию студентам подбросить для сбора подписей. Кстати, во всей этой затее с петицией Ханс тоже задействован? Ведь именно он является членом парламента. Не может быть, чтобы вы его не использовали.
Думая о чем-то своем, Йост автоматически отвечает:
— Нет, мы ему подбросили эту идею, и он согласился. Но он ни о чем не догадывается. Или, во всяком случае, делает вид, что в институте все в порядке.
— Почему вы на них работаете?
Йост смотрит перед собой, скупо отвечая:
— У меня сын — наркоман. У него возникли серьезные проблемы с законом. Этим они меня привязали.
— И вы не могли ничего сделать? Это ерунда!
Йост усмехается с непонятной жалостью:
— Вы очень молоды, Алекс, и многого не понимаете. Вы мне в своё время напомнили об Уленшпигеле. Черное и белое неотличимо меняются друге другом цветом, в конце концов смешиваясь в однообразную серую ткань жизни. Как там у Шарля де Костера? Семеро, что явились в наркотическом сне Уленшпигелю и Нелле, обратились в новые образы. Из Гордыни вышло Благородное достоинство, из Скупости — Бережливость, из Гнева — Живость, из Чревоугодия — Аппетит, из Зависти — Соревнование, из Лености — Мечта поэтов и мудрецов. Наконец, Сладострастие обратилось в Любовь. Никто только не объяснил им, что и эти образы непостоянны и могут в самый неожиданный момент обрести свой изначальный, уродливый облик. Не знаю, как вы, а я постоянно путаюсь в том, что хорошо и что плохо. Когда у вас будут дети…
Хозяин дома неожиданно вскакивает.
— В дверь звонили.
— Я ничего не слышал.
— Нужна привычка: звонок слабый, гости не обращают внимания. Да и музыка играет.
Йост говорит со мной на ходу, торопливо семеня в дом. Когда мы работали в саду, это был пожилой, но полный сил человек. Сейчас в его движениях появилась старческая неуверенная торопливость. Сероватая бледность сменилась нехорошей краснотой.
Вместо коридора, который ведет к входной двери, Йост быстро проходит в гостиную. У большого окна он осторожно отодвигает край занавески и, отпрянув, в отчаянии всплескивает руками. Его лицо становится багровым, он ловит ртом воздух.
Какого цвета лицо у меня, можно только догадываться. У крыльца топчутся двое мужчин. Один из них — тот самый парень,
