Джон Ле Карре - Идеальный шпион
— Кто — они? — спросил Пим.
— Аристократы, на которых я работаю. Они считают, я должен показать тебе фотографии — как мы вдвоем выходим из конюшни в Австрии, а также проиграть тебе записи наших разговоров. Они говорят, я должен помахать перед твоим лицом этой твоей распиской на двести долларов, которые мы выудили из Мембэри для твоего отца.
— И что же ты им ответил? — спросил Пим.
— Я сказал, что так и поступлю. Эти ребята, они ведь не читают Томаса Манна. Они крайне примитивны. Это примитивная страна, как ты, несомненно, заметил во время своих поездок.
— Ничего подобного я не заметил, — сказал Пим. — Я люблю эту страну.
Аксель отхлебнул водки и уставился на горы.
— И ваше присутствие здесь, ребята, не улучшает положения. Ваша мерзкая маленькая служба серьезно вмешивается в дела нашей страны. Кто вы такие? Своего рода американские лакеи? Чем вы занимаетесь — подлавливаете наших чиновников, сеете подозрения и совращаете нашу интеллигенцию? Зачем вам надо, чтобы людей избивали без надобности, тогда как достаточно было бы подержать их пару лет в тюрьме? Неужели вас не учат реально смотреть на жизнь? Неужели, сэр Магнус, у тебя совсем нет чувства реальности?
— Я понятия не имел, что Фирма занимается такими делами, — сказал Пим.
— Какими делами?
— Вмешивается. Подводит людей под пытки. Это, наверно, какой-то другой отдел. Наш отдел — что-то вроде почтового отделения, обслуживающего мелких агентов.
Аксель вздохнул.
— Возможно, они этого и не делают. Возможно, мне внушила это наша пропаганда, которая совсем стала глупой. Возможно, я несправедливо обвиняю тебя. На здоровье!
— На здоровье, — сказал Пим.
— Что же они все-таки найдут в твоем номере? — спросил Аксель, раскурив сигару и несколько раз затянувшись ею.
— Да, в общем, все, я полагаю.
— Что — все?
— Чернила для тайнописи. Пленки.
— Пленки от ваших агентов?
— Да.
— Проявленные?
— Полагаю, что нет.
— Из тайника в Писеке?
— Да.
— Тогда я не утруждал бы себя проявлением Это дешевая ерунда. Деньги?
— Да, немного.
— Сколько?
— Пять тысяч долларов.
— Шифровальные книги?
— Пара.
— Ничего такого, что я упустил? Никакой атомной бомбы?
— Есть скрытая камера.
— Это коробка с тальком?
— Если содрать бумагу с крышки, обнаружатся линзы.
— Что-нибудь еще?
— Карта с маршрутом ухода, отпечатанная на шелку. На одном из моих галстуков.
Аксель снова затянулся сигарой — мыслью он, казалось, был далеко. Внезапно он с силой ударил кулаком по чугунному столику.
— Мы должны выбраться из этой ситуации, сэр Магнус! — со злостью воскликнул он. — Должны выбраться. Мы должны подняться по лестнице в нашем мире. Мы должны помогать друг другу, пока сами не станем аристократами, и тогда дадим мерзавцам коленом под зад. — Он уставился в сгущавшуюся темноту. — Ты так мне все осложняешь, ты это знаешь? Сидя в тюрьме, я плохо о тебе думал. Очень, очень трудно быть твоим другом.
— Не понимаю почему.
— Ого! Он не понимает почему! Он не понимает, что, когда доблестный сэр Магнус Пим обратился за деловой визой, даже бедные чехи, заглянув в свою картотеку, обнаружили, что джентльмен под этим именем шпионил для фашистских империалистов и милитаристов в Австрии и что некий бродячий пес по имени Аксель был в сговоре с ним. — Сейчас в злости он напомнил Пиму те дни, когда болел в Берне. В голосе его появились такие же неприятные интонации. — Неужели ты до такой степени не имеешь понятия о порядках в стране, за которой ты шпионишь, и не понимаешь, что значит сейчас для меня находиться даже на одном континенте с таким человеком, как ты, не говоря уже о том, что я ведь помогал тебе вести шпионскую игру? Да неужели ты не знаешь, что в этом мире шептунов и наговорщиков я могу в буквальном смысле слова умереть из-за тебя? Ты же читал Джорджа Оруэлла, верно? Эти люди могут переделать вчерашнюю погоду!
— Я знаю, — сказал Пим.
— А знаешь ли ты также, что я на всю жизнь помечен, как и все те несчастные агенты и информаторы, которых вы засыпаете деньгами и инструкциями? Знаешь ли ты, что прямиком отправляешь их на виселицу? Эти мои аристократы, если мне не удастся заставить их ко мне прислушаться и если мы не сможем иным путем удовлетворить их аппетиты, намереваются арестовать тебя и выставить перед мировой прессой вместе с твоими глупыми агентами и пособниками. Они замышляют устроить еще один показательный суд, повесить несколько человек. И если они пойдут по этому пути, то лишь по недосмотру не повесят меня, Акселя, империалистического лакея, который шпионил для вас в Австрии! Акселя, этого реваншиста, титовца, троцкиста-типографа, который был твоим сообщником в Берне! Они бы, конечно, предпочли иметь американца, но пока, в ожидании настоящей рыбы, сделают натяжку и повесят англичанина. — Он откинулся на спинку стула, злость его была исчерпана. — Надо выбираться из этого, сэр Магнус, — повторил он. — Надо идти вверх, вверх, вверх. Я устал от плохих начальников, плохой еды, плохих тюрем и плохих палачей. — Он снова со злостью затянулся сигарой. — Пора нам позаботиться друг о друге — я позабочусь о твоей карьере, а ты — о моей. И на этот раз уж как следует. Никаких буржуазных миндальничаний по поводу слишком большого куша. На этот раз мы будем профессионалами, будем целиться на самые большие бриллианты, самые большие банки. И я это серьезно. — Аксель неожиданно развернул стул к Пиму, снова на него сел и, рассмеявшись, желая подбодрить Пима, похлопал его по плечу. — Цветочки вы получили, сэр Магнус?
— Превосходные. Кто-то сунул их нам в такси, когда мы уезжали с приема.
— Белинде они понравились?
— Белинда ничего про тебя не знает. Я ей не говорил.
— А от кого же, ты сказал, цветы?
— Я сказал, что понятия не имею. Скорей всего они предназначались для какой-то совсем другой свадьбы.
— Это хорошо. А какая она?
— Изумительная. Мы ведь с детства влюблены друг в друга.
— А я считал, что твоей детской любовью была Джемайма.
— Ну, и Белинда тоже.
— Обе одновременно? Неплохое у тебя было детство, — сказал Аксель, снова рассмеявшись, и подлил виски в стакан Пима.
Пим сумел тоже рассмеяться, и они выпили.
Тут Аксель заговорил — мягко, по-доброму, без иронии или горечи, и, мне кажется, говорил он бесконечно долго — лет тридцать, ибо слова его звучат в моих ушах так же отчетливо, как они звучали тогда в ушах Пима, невзирая на стрекот цикад и писк летучих мышей.
— Сэр Магнус, в прошлом вы предали меня, но что куда важнее — вы предали себя. Даже когда ты говоришь правду, ты лжешь. Ты знаешь, что такое преданность и дружеские чувства. Но к чему? К кому? Причин, которые объясняли бы все это, я не знаю. Твой великий отец. Твоя аристократка мать. Возможно, когда-нибудь ты мне об этом расскажешь. И вполне возможно, что любовь твоя порой нацелена не на то, на что надо. — Он нагнулся вперед, и в его лице была такая добрая, подлинная привязанность, а в глазах — теплая улыбка настрадавшегося человека — У тебя есть также моральные принципы. Ты прощупываешь. Что я хочу сказать, сэр Магнус: природа на сей раз создала идеальное сочетание. Ты — идеальный шпион. Тебе не достает только правого дела. Оно у меня есть. Я знаю, наша революция еще молода и порой руководят ею не те люди. В стремлении к миру мы слишком много воюем. В стремлении к свободе мы строим слишком много тюрем. Но в конечном счете, я не возражаю. Потому что все это мне известно. Всю эту дрянь, которая сделала вас такими, какие вы есть: привилегии, снобизм, двуличие, церковь, школы, отцы, классовая система, историческая ложь, маленькие сельские лорды, маленькие лорды большого бизнеса и все эти войны, которые они затевают в своей алчности, — все это мы сметаем прочь. Ради вашего же блага Ибо мы строим общество, в котором никогда не будет таких несчастных маленьких людишек, как сэр Магнус. — Он протянул ему руку. — Вот. Я все сказал. Ты хороший человек, и я люблю тебя.
И я навсегда запомнил это пожатие. Я так и вижу его, стоит мне посмотреть на свою ладонь, — сухое, достойное, всепрощающее. И смех, шедший, как всегда, от души, лишь только Аксель переставал быть тактиком и снова становился моим другом.
16
Вполне понятно, Том, что, когда я вспоминаю годы, последовавшие за нашей встречей в чешской оранжерее, я вижу лишь Америку, Америку с ее золотыми берегами, встающими на горизонте, как обещание свободы после репрессий в нашей бедной Европе. Пиму оставалось еще четверть века служить двум своим господам в соответствии с самыми высокими нормами его всеядной лояльности. Этому стареющему мальчику, профессионально подготовленному, женатому, закаленному своей секретной работой, еще только предстояло стать мужчиной, хотя кому удастся разгадать генетический код и понять, когда у англичанина из средних слоев общества кончается юношеский возраст и начинается зрелость мужчины? Полдюжины чреватых опасностями европейских городов — от Праги до Берлина и Стокгольма и столицы его родной Англии — разделяли двух друзей и лежали препятствием к их цели. Однако сейчас мне кажется, они были лишь театральными площадками, где натаскивали, перекрашивали и следили за подготовкой звезд к предстоящей поездке. А теперь задумайся на минуту над страшной альтернативой, Том, — над страхом провала, который точно сибирский ветер дул в наши незащищенные спины. Задумайся на минуту о том, что значило бы для таких двух мужчин, как мы, прожить жизнь шпионами, не пошпионив в Америке!
