Николай Шебуев - Берта Берс. В сетях шпионажа
Чувствовала, что вот-вот он осилит, и она подастся, сомкнутся веки, и все пропало.
И вдруг гениальная мысль вспыхнула.
XIV. ГЕНИАЛЬНЫЙ ХОД
Она схватила себя руками за воротник платья и с треском разорвала лиф.
В бархате полутьмы сверкнули белоснежной обнаженностью плечи, руки нагие и грудь с ее гордым вызовом.
— Ты раздеваешь меня своим взором, негодяй, насильник!.. Я тебе помогла!.. На, смотри, любуйся, впивайся, дьявол, в наготу моего тела!.. Я не боюсь тебя! Не стыжусь тебя! Потому что пре-зи-ра-ю тебя! — отчеканила Берта!
И сразу поняла, что ее игра выиграна.
Таубе, действительно, свел глаза с ее глаз и впился в сверкающий восторг ее нагого бюста.
И пьяный восторг охватил его.
И голова закружилась.
И в глазах помутилось.
И жгучая страсть ослепила волю.
А Берта ликовала всем телом и всем духом:
— Ну что же, входи сюда, мой Свенгали! Трильби не боится тебя!.. Если бы у нее был хлыст, так ей было бы жаль хлыста, чтобы ударить негодяя… Ну что же, входи, мой повелитель! Раба рабынь ждет тебя!.. Ха-ха-ха!..
Таубе нажал кнопку, распахнулась потайная дверь, и он очутился в бархатной комнате.
Дверь беззвучно закрылась за ним, снова не давая и намека на свое существование.
Берта крикнула:
— На колени!
Таубе упал на колени.
— Ползай у моих ног!
Он прильнул губами к замше ее туфли и ползал у ног. И молил прощенья
И рыдал как мальчик.
— Разве я не понимаю, в какую бездну падаю я!.. Но разве я виноват, что полюбил тебя так, роковая богиня!.. Ведь никогда ни одна воля не стояла надо мной!.. И вдруг явилась ты, такая непохожая ни на кого из этих безвольных, бессильных пресмыкающихся!
— Мы должны были померяться силами!..
— И ты вызвал меня на дуэль!..
— На дуэль глаз!
— На дуэль воль.
— И вот побежденный пресмыкается в прахе…
— Ты видишь, как бесстрашна Берта Берс.
— О!..
— Ты знаешь, что я там, под самой крышей цирка, прыгала без колебания и замирания сердца в еле держащийся деревянный сундук… Крышка сундука была приоткрыта…
Я должна была ловко вскочить, чтобы под тяжестью моего тела сразу затянулись незатянутые петли каната, на котором висел сундук… Петли затягивали наглухо крышку, в крышке автоматически щелкал замок, и я оказывалась привешенной в моем гробу под потолком!.. А если бы я дрогнула и вместо того, чтобы попасть головой под крышку сундука, попала на два вершка выше, — в петлю!.. Сундук бы упал на арену, а под потолком цирка с петлей на шее качался бы труп Берты Берс в огненно-красном бальном платье!.. Вот какую школу прошла Берта Берс! Ей ли бояться доморощенных Свенгали, годных разве для того, чтобы усыплять и без того сонливых старикашек.
— Берта! Берта!..
— Тебе больно? Тебе стыдно, побежденный?!
— Мне сладко!.. Мне радостно!..
— Ну, клянись теперь мне в верности, раб мой…
— Раб твой! Навеки раб твой!..
XV. ЖЕНА ОДНОГО ИЗ ВИДНЕЙШИХ АГЕНТОВ
Таубе принял Марью Николаевну с живейшим интересом.
Людмила натараторила ему про нее с три короба.
Сила шпионажа в том, что отдельные агенты не знают друг друга.
Берта знала только тех, кто обращался вокруг Гросс-михеля, как вокруг солнца.
А сколько таких солнц, как Гроссмихель, еще изливало золотые лучи прусского и австрийского генеральных штабов вне поля зрения Фридриха и Берты.
Отдельные же учреждения, созданные по мысли Гросс-михеля, и не подозревали о существовали друг друга.
Когда руководители их собрались под невидимым и негласным председательством Берты в институт Таубе, впервые для них открылась во всем величии картина шпионажа с его системой всеобъемлющей, всепроникающей. И все-таки это заседание было объявлено экстра-секретным; представители лично между собой не перезнакомились, так как были в масках. Кроме того, они поклялись в тайне хранить даже от подчиненных и сотрудников все постановления экстренного собрания.
То, что натараторила Людмила про фрау Гроссмихель, дало Таубе понять, что она жена одного из виднейших агентов политического сыска, но он и не подозревал, что это жена его непосредственного начальства.
Берта через замаскированное цветами потайное окошечко наблюдала за посетителями, являвшимися в приемную.
Увидав Марью Николаевну и Людмилу, она с удовольствием подумала: «Молодец Зенгер! Надо немедленно жену Фридриха превратить из опасного врага в верного друга. Пусть Таубе назначит ей второе свидание сегодня же в полночь, я на ней повторю уже испытанный прием. Я лично возьмусь за нее, потому что есть вещи, которых Таубе не должен знать, хотя теперь он и верный раб мой…»
Перед тем, как принять Марью Николаевну, гипнотизер получил подробнейшие внушения со стороны Берты.
Берта знала всю жизнь жены Фридриха с такими подробностями, о которых Марья Николаевна сама позабыла.
XVI. ЖИЗНЬ НА ЛАХТЕ
Таубе сразу ошеломил несчастную женщину:
— Садитесь, сударыня! По вашим глазам вижу, что ваше дело исключительной трудности, но с Божьей помощью и, конечно при вашем внимательном отношении к моим словам, я надеюсь достичь полного исцеления вашего духа. Вы потеряли мужа, он жив, но умер для вас. Надо, чтобы он воскрес и для вас. Но для успеха нашего дела мне надо иметь уверенность, что вы не считаете меня за одного из тех шарлатанов, которых у вас в Петрограде развелось много. Тут же, на Каменноостровском шоссе, поселился шарлатан, у него четыре помощника; он лечит от полноты и старости. Внушить человеку перерождение клеток его тела нельзя. Можно только переродить психику. И вот этим занимаюсь я. Вы должны слепо уверовать в меня, в мою силу, в мое могущество, в то, что, что бы я ни сказал вам, это необходимо для дела. Но как вам вселить веру в человека, которого вы видите в первый раз? Поверите ли вы в его силу и добросовестность, если я, глядя вам в глаза, прежде чем прочесть ваше будущее, прочту ваше прошлое?
И Таубе начал рассказывать жизнь Марьи Николаевны с институтской скамьи. Года три тому назад, уложив детишек спать и радуясь, что она не одна, Марья Николаевна делилась воспоминаниями со своей хорошенькой и внимательной гувернанткой.
Так уютно было, так радостно…
Могла ли она подумать, что пригреет на груди змею!..
«…Вы жили на Лахте, на даче. Вы были центром внимания дачной молодежи, почти сплошь немецкой. За вами ухаживали все члены Яхт-Клуба. В особенности один блондин, который вам сделал предложение. Вы ему ответили отказом. Просили подождать. Шли бесконечные лаун-тенни-сы, крокеты, прогулки по морю, вашим вечным кавалером был этот блондин…»
Лахтинская жизнь со всеми ее подробностями воскресла в памяти Марьи Николаевны. В восьми верстах от России и уже настоящая Германия.
Русского языка здесь не слышно. К «русским свинствам» отношение самое ироническое.
Под видом спорта тут процветает шпионаж…
…..
И это под носом у Кронштадта, Петергофа, Ораниенбаума, Сестрорецка…
………………….
Лучших лагерей для шпионов, чем Лахта, не мог бы придумать сам Германский генеральный штаб.
Но Мария Николаевна не чувствовала этого, не сознавала этого, даже сердилась, когда некоторые русские знакомые, шутя, изумлялись: «Как можете жить вы в этой шпионии?» Марье Николаевне, такой молодой и жизнерадостной, было весело, и это все.
«…Но вот в одно прекрасное утро на вокзале появился господин, которому суждено было сыграть такую важную роль в вашей жизни… Вы помните, вас познакомил с ним ваш полужених… Вы помните, как сразу вы начали предпочитать во всем вашего нового знакомца?.. Вы помните, как ревновал, как мучился несчастный юноша?.. Вы помните безумную сцену, которую устроил вам на музыке в Сестрорецке ваш влюбленный… Вы молча уехали с своим новым другом… На другой день вашего полужениха нашли в море… Он утонул, катаясь ночью на яхте… А может быть, ему было не до катанья в ту ночь? А через месяц вы стали невестой другого…»
Марья Николаевна вспомнила, как очаровал тогда ее Фридрих.
Он приехал из Германии, похоронив отца и унаследовав от него приличный капиталец. В России он хотел поискать применение своим способностям и своим деньгам.
Он уже немного владел русским языком, на столько, на сколько позволяло частное училище русского языка, оконченное им в Берлине.
Он искал учительницу русского языка, и Марья Николаевна сама напросилась давать ему уроки.
Ах, каким толковым и остроумным учеником оказался Фридрих!
Они читали вместе классиков. «Горе от ума» Фридрих заучил чуть ли не целиком наизусть.
С каким чувством читал он собственную переделку «Французика из Бордо»:
Берлинец Гроссмихель, надсаживая грудь,Собрал вокруг себя род вечаИ сказывал, как снаряжался в путьВ Россию, к варварам, со страхом и слезами…Приехал и нашел, что ласкам нет конца,Ни звука русского, ни русского лицаНа Лахте. Будто бы в отечестве с друзьями…Своя провинция. — Посмотришь вечерком,Он чувствует себя здесь маленьким царьком!Такой же толк у дам, такие же наряды…
Как кстати он всегда цитировал прочитанное! Марья Николаевна раньше влюбилась в его ум и характер, о, каким джентльменом держался он, играя в лаун-теннис — в игре человек выказывается, — а затем уже во внешности.
