Дэвид Игнатиус - Эскорт для предателя
— Да-да, понимаю. Ваша работа. Но вы, конечно же, пользуетесь Интернетом.
— Разумеется, по долгу службы.
«К чему это он? Он что-нибудь знает?» Ученый не мог понять этого. Мехди Исфахани разговаривал с ним в весьма необычном стиле.
— Я больше всего люблю шутки про деревенщин. Знаете, американцы называют так не слишком сообразительных людей. К примеру: тебя назовут деревенщиной, если твоей жене надо вытащить из ванны коробку передач, чтобы помыться.
Следователь расхохотался.
— Разве не смешно? Ты деревенщина, если на твой дом повесили парковочный талон. Ну не забавно ли? Наверное, эти деревенщины в основном живут в домах на колесах.
Мехди Исфахани ждал, когда ученый рассмеется, но тот молчал.
— Вам непонятны такие шутки?
— Боюсь, нет, брат инспектор. Извините, — ответил молодой человек.
К его беспокойству добавилось смущение.
— Что ж, жаль, я надеялся, что у вас есть чувство юмора. У нас, как мне кажется, слишком много серьезных людей. Но вы талантливый юноша из хорошей семьи, учились за границей… Читали иностранные книги. Вам следовало бы уметь пошутить и посмеяться, а вы столь серьезны. Должно быть, вы напуганы?
— Да, думаю, так. В смысле, чувство юмора у меня есть, брат инспектор, но не в данный момент.
— Потому что вы боитесь?
— Да.
— Чего вы боитесь?
— Вас, брат инспектор. Вы приводите меня в замешательство.
— Не будьте ослом, доктор. Вы знаете, почему вы здесь?
— Нет.
— Знаете, — ответил следователь. — Всякий, кто приходит сюда, понимает, почему это произошло.
— Почему же, господин?
— Потому что вы сделали что-то плохое. Иначе зачем приводить вас сюда? Наше ведомство никогда не ошибается. Вы знаете, в чем причина, и помочь вам выяснить это — моя работа.
Исфахани поскреб бородку. Будь ситуация другой, он выглядел бы комично, как иранский вариант инспектора Клузо.[5] Но сейчас эксцентричность его поведения лишь делала его внешний вид более угрожающим.
— Расскажите о вашей учебе в Гейдельбергском университете, — велел следователь.
— Я уже рассказал «Этелаат» все, что смог вспомнить, брат инспектор. Неоднократно. Меня вызывали раз в неделю без малого в течение года после моего возвращения.
— Да-да, знаю. Но это был формальный допрос, а сейчас — особый.
— Почему же особый, господин?
— Потому что ты — особый человек, дорогой. Ты обладаешь ценными знаниями, такими, которые не купишь за все золото, что есть в Тегеране. Так что, пожалуйста, расскажи мне о Германии. Кем были твои лучшие друзья?
— Я же говорил, у меня не было друзей. Местные парни недолюбливали меня.
— Да, знаю. Читал протокол. Но там была еще девушка. Немка.
— Труди.
— Да, Труди. Почему ты не рассказываешь о ней?
— Не о чем, брат инспектор. Я уже объяснял это. Она очень хорошенькая. Я надеялся, что она, возможно, сами понимаете…
— Займется с тобой сексом.
— Да. Я знаю, что это очень нехорошо, ведь она не мусульманка. Но она, в отличие от всех остальных, соглашалась разговаривать со мной. Иногда сидела со мной в кафе. Расспрашивала об Иране, слушала мои рассказы. Мне было очень одиноко там.
— У нее большая грудь?
От удивления ученый откинулся в кресле. Так вот в чем его преступление: в том, что он мечтал позаниматься сексом с немецкой студенткой, изучающей физику?
— Не знаю, наверное. Я к ней не притрагивался, хотя, возможно, Труди хотела этого. Но я не стал. Я был слишком напуган, а потом перестал с ней встречаться. Она пыталась, брат инспектор, но я не поддался осквернению. Я понимал, что взять ее даже временной женой, наложницей — харам. И я постарался избегать общения с ней.
— Да, это есть в протоколе. Все есть.
Мехди замолчал и снова погладил бородку. Потом наклонился к молодому человеку, и его глаза сверкнули.
— А ты знал, что она еврейка, эта Труди? Знал?
Кровь отхлынула от лица ученого. На его лбу выступили крупные капли пота.
— Нет, не может быть! Она немка. Я виделся с ее отцом, он бизнесмен, там, в Германии, — ответил он.
— Он тоже еврей с двойным гражданством. И агент «Моссада».
— Откуда вы знаете? Это неправда. Если бы это было так, почему никто не спросил меня об этом сразу по возвращении?
— Тогда мы не знали этого. Теперь это известно. Видишь ли, у нас есть друзья даже в секретных службах Германии. Мы тоже способны вербовать их, так же как они пытаются покупать нас. Можем сделать вид, что мы американцы, так же как они, или даже прикинуться евреями. О да. Мы повсюду.
— Что же они вам сказали? О боже! Что вам известно?
— Труди изучала физику в Институте имени Макса Планка, как и ты. Но ее работа заключалась в том, чтобы следить за студентами из Ирана. Одинокими. Желающими позаниматься сексом с немецкими девочками. Теми, кто может впоследствии пригодиться. Немецкие контрразведчики следили за ней. Прослушивали ее телефон, перлюстрировали ее переписку. Вели наблюдение. Нам потребовалось немало времени, но теперь мы получили сведения о ней. К сожалению, там есть несколько иранских имен, в том числе и твое, мой дорогой доктор.
Молодой человек попытался прийти в себя. Он понимал, что если его «преступление» лишь в этом, то все в порядке. Он ничего не рассказывал Труди, и уж тем более — ее отцу. Он перестал с ней встречаться, сделал то, что должен был сделать преданный слуга революции. То есть — ничего. Но следователь ждал от него ответов.
— Я все рассказал, брат инспектор. Ничего не утаил, ведь скрывать тут нечего. Отец предупреждал меня об иностранных шпионах и их уловках. Мы говорили об этом перед моим отъездом из Тегерана. Ваши люди тоже предупреждали меня, до того, во время моей учебы и после нее. Поэтому я был осторожен и избегал близости с немецкими девушками.
— Кто такой Ханс?
Молодой человек поежился, сидя в кресле. На лбу у него снова выступил пот.
— Кто такой Ханс? — повторил вопрос Исфахани. — Труди получала от него письма. Но мы думаем, что на самом деле он вовсе не Ханс. Это лишь псевдоним.
Ученый почувствовал, как его начинает трясти. Как когда стараешься не чихнуть, и тебя дергает. Они знают. Лгать бесполезно. Если это его преступление, то ничего не случится.
— Ханс — это я, — ответил он.
— Почему ты взял себе псевдоним? Если ваши отношения были столь невинны и тебе нечего скрывать, то зачем ты придумал это имя?
Как же объяснить? Ведь правда может показаться столь жалкой…
Он мысленно называл себя Хансом. Начал так называть, когда приехал на учебу в Гейдельберг. Это была защита. Он стеснялся всего: своего длинного горбатого носа, густых черных волос, выглядящих так, будто их никогда не мыли, даже если он только что вышел из ванной. Он мечтал, чтобы у него были голубые глаза и ледяная кровь, как у этих немецких ребят, чтобы эмоции не кипели в нем и не перехлестывали через край, как вода в чайнике, стоящем на плите. Хотелось, чтобы на теле не было волос, как у местных парней. Но его грудь поросла волосами так, будто его предки с Востока были обезьянами. Он желал обладать одной из этих немецких девчонок с большой грудью, что сводили его с ума каждый раз, когда он сидел в библиотеке по соседству с ними и пытался читать книги по физике. Он постоянно стеснялся самого себя, поэтому представил себе, что внутри его иранского тела живет другой человек по имени Ханс.
— Мне было стыдно, — ответил молодой человек. — Я стеснялся быть иранцем среди них, поэтому придумал себе немецкое имя. Труди это веселило. Поэтому когда я звонил ей или писал по электронной почте, то представлялся Хансом.
Следователь только покачал головой.
— Совершенно абсурдная история, доктор. Но это не значит, что она правдива.
Мехди Исфахани продолжал беседу еще часа два. Уточнял подробности встреч с Труди, требовал вспомнить вопросы, которые она задавала. Он заставил ученого несколько раз пересказать историю, как он расстался с Труди после того, как она сделала ему предложение. Следователь добился от него признания того факта, что единственной причиной для отказа была именно боязнь того, что девушка из спецслужб. Отец же предупреждал его о шпионах, и, да, он боялся, что Труди — одна из них. Она несколько раз пыталась возобновить общение с ним, но он отверг ее. Это было правдой, поэтому рассказывать было легко.
Вопросы продолжались, хотя, судя по всему, Исфахани сам знал ответы на них. Все более очевидным становилось то, что главной целью было поймать ученого на лжи. Агент в немецких спецслужбах — кем бы он там ни был — доложил, что контакты Труди с иранским парнем в Институте имени Макса Планка ни к чему не привели. Но иранские контрразведчики желали лично убедиться в этом.
После очередной порции вопросов возникла пауза.
— Когда ты понимаешь, что ты деревенщина? — прервал паузу Исфахани.
