Виктор Суворов (Резун) - Аквариум. (Новое издание, исправленное и переработанное)
В пять утра базар уже гудел сотнями голосов. Мужики давно уехали, а я один со своими арбузами остался. Торгую. Из-за прилавка не выхожу. Стесняюсь. Ноги босые, а в городе никто так не ходит.
Торгую, судьбу проклинаю. Еще меня никто и резать не собирается, а жизнь уж в моих глазах меркнет. Арбузы у меня отменные. Очередь у прилавка огромная. Все кричат, как на колхозном собрании. А я считаю. Цена моим арбузам — 17 копеек за килограмм. Это государственная цена, отклониться от нее — в тюрьму посадят. Считаю. Математику я любил. Но ничего у меня не получается. Весит, допустим, арбуз 4 килограмма 870 граммов, если по 17 копеек за килограмм брать, то сколько такой арбуз стоит? Если б толпа не шумела, если б та баба жирная меня за волосья ухватить не норовила, то я мигом бы сосчитал. А так ни черта не получается. Ни карандаша, ни бумажки с собой нет. Откуда знать было, что потребуется?
Толстые женщины в очереди злятся на медлительность, напирают на прилавок. Те, кто уже купили, в сторонке сдачу пересчитывают, снова к прилавку подбегают, кричат, милицию вызвать грозятся. А арбузы самые разные, и вес у них разный, и цена разная, а копейка на доли не делится. Вспомнил я слова мужиков на собрании: просчитаешься, потом с колхозом своими деньгами расплачиваться будешь. А откуда у меня свои деньги? Ни черта у меня не получается. Я толпе кричу, что закрываю торговлю. Тут меня чуть не разорвали. Уж больно арбузы хорошие.
А напротив меня в лавочке старый еврей с косматыми белыми бровями сидит. Шнурками торгует. Смотрит он на меня, морщится, как от зубной боли. Невыносимо ему на эту коммерцию смотреть. То отвернется, то глаза к небу закатит, то на пол плюнет.
Долго он так сидел, мучился. Не выдержал. Закрыл лоточек свой, встал со мной рядом и давай торговать. Я ему арбузы кидаю, на которые он длинным костлявым пальцем указывает, и пока успеваю я арбуз из кучи выхватить, он предыдущий на лету ловит, взвешивает, подает, деньги принимает, сдачу отсчитывает, мне на следующий пальцем тычет, да еще и улыбаться всем успевает. Да и тычет не на всякий арбуз, а с понятием: то меня на самый верх кучи гонит, то к основанию, то с другой стороны кучи забежать мне приходится, то обратно вернуться. А он всем улыбается. Ему все улыбаются. Все его знают. Все ему кланяются. "Спасибо, дядя Миша", — говорят.
За час он всю очередь пропустил. А куча наполовину уменьшилась. Только мы с очередью управились, он мне кучу денег вывалил: трешки мятые, рубли рваные, кое где и пятерки попадаются. Мелочь звенящую он отдельной кучкой сложил, сдачу чтоб давать.
— Вот, — говорит, — выручка твоя. В правый карман ее положи, тут достаточно, чтобы с твоим колхозом за сегодня рассчитаться. А все, что сегодня еще выручишь, смело в свой левый карман клади.
— Ну, дядя Миша, — говорю, — век не забуду!
— Это не все, — отвечает, — это я только практику преподал, а теперь теорию слушай.
Принес он лист бумаги. Написал цены на нем: 1 кг — 17 копеек, 2 кг — 34 копейки, и так до десяти. Но с килограммами у меня проблем не было, с граммами проблема. Вот и их он отдельным столбиком пишет: 50,100, 150…
— Копейка на доли не делится, поэтому за пятьдесят грамм можно ничего не взять, а можно взять целую копейку. И так правильно, и так. За сто грамм можешь взять одну копейку, а можешь две копейки взять. С хорошего человека всегда бери минимум, а с нормального человека всегда бери максимум.
Быстро он мне цены пишет: 750 грамм — минимум 12 копеек, максимум — 13.
— Как же вы, дядя Миша, так быстро считаете?
— А я не считаю, я просто цены знаю.
— Черт побери, — говорю, — цены же меняются!
— Ну и что, — говорит, — если завтра тебе по восемнадцать копеек прикажут продавать, значит, например, за пять килограммов девятьсот двадцать граммов можно взять минимум рубль и шесть копеек, а максимум — рубль и семь копеек. Граммы тоже округлять нужно для хорошего человека в сторону минимума, а для нормального — в сторону максимума. Хорошему человеку хороший арбуз давай. Нормальному человеку — нормальный.
Как хороший арбуз от нормального отличить, я знаю. У хорошего арбуза хвостик засушен, а на боку желтая лысинка. А вот как хороших людей от обычных отличить? Если спрошу, ведь он смеяться будет. Вздохнул я, но ведь и мне когда-то ума набираться надо, — и спросил его.
От этого вопроса он аж присел. Долго вздыхал он, головой качал, глупости моей дивился.
— Заприметь хозяек из окрестных домов, тех, которые у тебя каждый день покупают. Вот им и давай лучшие арбузы да по минимальной цене. Их немного, но они о тебе славу разносят, рекламу тебе делают, мол, честный, точный, и арбузы сладкие. Они тебе очередь формируют. Раз две-три возле тебя стоят, значит, десять других вслед им пристроятся. Но это уже покупатели одноразовые. Им-то и давай обычные арбузы похуже, а бери максимум с них. Понял?
Картон с ценами он над моей головой приладил. Со стороны не видно, но стоит мне голову вверх задрать, вроде цену вычисляя, — все цены передо мной.
Так и пошла торговля. Быстро да с доходом. Хороши арбузы! Ах, хороши! Подходи, налетай! Через день окрестные домохозяйки меня узнавать стали. Улыбаются. Я им арбузы по минимальной цене — и улыбаюсь. Всем остальным — по максимальной, тоже улыбаюсь.
С одного покупателя — доли копеечки. С другого тоже. Вдруг понял я, что деньги к деньгам липнут. Не обманывал я людей, просто доли копейки в свою пользу округлял, но появились в моем левом кармане трешки мятые, рубли рваные, иногда и пятерки.
Подсчитаю доход — все лишние деньги у меня. Сдам колхозу выручку, а в моем собственном кармане все прибывает. Появилась в кармане хрустящая десятка. Пошел я к дяде Мише, протягиваю.
— Спасибо, дядя Миша, — говорю, — научил, как жить.
— Дурак, — говорит дядя Миша, — вон милиционер стоит. Ему дай. А у меня и своих хватает.
— Зачем же милиционеру? — дивлюсь я.
— Просто так. Подойди и дай. От тебя не убудет. А милиционеру приятно.
— Я же преступления не совершаю. Зачем ему давать?
— Дай, говорю, — дядя Миша сердится, — да когда давать будешь, не болтай. Просто сунь в карман и отойди.
Пошел я к милиционеру. Суровый стоит. Рубаха на нем серая, шея потная, глаза оловянные. Подошел к нему прямо вплотную. Аж страшно. А он и не шевелится. В нагрудный карманчик ему ту десятку, трубочкой свернутую, сунул. А он и не заметил. Стоит, как статуя, глазом не моргнет. Не шелохнется. Пропали, думаю, мои денежки. Он и не почувствовал, как я ему сунул.
На следующее утро тот милиционер снова на посту.
— Здравствуй, Витя, — говорит.
Удивляюсь я. Откуда б ему имя мое знать?
— Здравствуйте, гражданин начальник, — отвечаю.
А каждый вечер машина из колхоза приезжала. Отвалят мужики две-три тонны арбузов на новый день, а я за прошедший день отчет держу: было ровно две тонны, продал 1816 кг, остальные не проданы — битые и мятые, их 184 кг. Вот выручка — 308 рублей 72 копейки.
Взвесят мужики брак, в бумагу запишут, и домой поехали. А я битые арбузы корзиной через весь базар на свалку таскаю. За этим занятием меня дядя Миша застукал. Охает, кряхтит, моей тупости дивится. Отчего, говорит, ты тяжелую грязную работу делаешь, да еще и без всякой для себя прибыли?
— Какая от них польза? — удивляюсь я, — Кто же их, гнилые да битые, купит?
Опять он сокрушается, глаза к небу закатывает. Продавать, говорит, их не надо. Но и таскать их на свалку тоже не надо. Оставь их, сохрани. Придет завтра контроль, а ты их и покажи второй раз, да вместе с теми, что завтра битыми окажутся. Продашь ты завтра, допустим, 1800 кг, а говори, что только 1650. А еще через день снова продашь 1800, но показывай все битые арбузы, что за три дня скопились, и говори, что удалось продать только 1500 килограммов.
Так и пошло.
— Не увлекайся, — учит дядя Миша, — жадность фраера губит.
Это я и сам понимаю. Не увлекаюсь. Если 150 кг в день у меня битых, я только 300 кг показываю, но не больше. А ведь мог бы и полтонны показать. На этих битых арбузах в день я по 25 рублей в свой левый карман клал. В колхозе я и за месяц столько не зарабатывал.
Да от долей тех копеечных в карманах оседало. Да еще несколько секретов дядя Миша шепнул.
В последний вечер захватил я шесть бутылок коньяка, надел новые туфли лакированные, пошел к дяде Мише.
— Дурак, — говорит дядя Миша. — Ты, — говорит, — эти бутылки своему председателю отдай, чтоб он и на следующее лето твою кандидатуру на собрании выдвинул.
— Нет, — отвечаю, — у тебя, может, и своих много, но возьми и мои тоже. Возьми их от меня на память. Если не нравятся — разбей об стенку. Но я тебе их принес и обратно не заберу.
Взял он их.
— Я, — говорю, — две недели торговал. А вы сколько?
— Мне, — отвечает, — семьдесят три сейчас, а пошел я в коммерцию с шести лет. При государе Николае Александровиче.
